Первой в мозг почти привычно впилась жадная пустота, ощущающаяся холодом на коже. Странная инстинктивная реакция; разум знает, что вакуум не холодный, — он не имеет температуры, потому что в нём нет вещества, обладающего таким свойством, — но тем не менее каждый раз я зябко ёжусь.
Сосредоточившись, я нащупал поблизости пять, — себя в таком состоянии тоже воспринимаешь со стороны, — знакомых тёплых огоньков. Привычно проверил, насколько мог, «уровень сигнала» товарищей. Обрёл я эту полезную привычку тогда, когда Гудвин подхватил какую-то заразу с непроизносимым названием и едва не склеил ласты, потому что зараза оказалась хитрая, с продолжительным инкубационным периодом. Заметили её только потому, что я случайно сравнил капитана с остальными и удивился, что он значительно «холоднее». Док похмыкал, поцокал языком да загнал Ярослава в анализатор. Ох, матерился он потом!
На борту «Девы» всё оказалось спокойно, и я потянулся через пустоту к тёмной туше, висящей неподалёку.
Общий фон огромного корабля казался чуть теплее, чем у окружающей пустоты. Немного подправив настройки, сообразил, что это — ещё не успевшие рассеяться следы пребывания живых существ и их мёртвые тела, много тел. Я принялся за поиски участков, отличающихся от общего фона. Надеясь найти как можно больше, всегда с содроганием ждёшь, что не будет никого.
Но нам — и тем, кто находился сейчас в останках альдурского крейсера, — повезло. Выжившие были.
— Семь человек, — доложил я, чуть изменяя собственное восприятие и накладывая ощущения на сетку пространства. — Один просто без сознания, один без сознания с незначительными повреждениями, пятеро буквально на грани. Сейчас прикину маршруты следования, — возникшая перед глазами рваная паутина переходов чужого незнакомого корабля спровоцировала головную боль из-за резко возросшей нагрузки на разум и повышенное слезотечение. И если боль терпеть было можно, то второй симптом меня всегда несказанно раздражал: уж очень сбивал концентрацию.
— Ясно, — за моей спиной прозвучал голос Гудвина. — Все в разных местах, время дорого, выходим полным составом. Нил, бери себе самого лёгкого и отслеживай состояние всех по ходу. Ты как, в тонусе, сможешь?
— Да, смогу, конечно. Один раз переутомился, ты мне это до конца жизни припоминать будешь, — поморщился я. В таком пограничном состоянии восприятия голоса, включая мой собственный, звучали очень странно, где-то глубоко внизу и позади, гулко и раскатисто. И — да, это тоже отвлекало.
— Я что вспомнил, — подал голос док. — У этих чертей есть что-нибудь вроде чёрного ящика? А то как бы они нас же не обвинили в том, что мы их крейсер бабахнули.
— Здравая мысль, — согласился капитан. — Филармония, что скажешь?
Филармония, коротко Фил, — это Филимонов Егор, наш пилот. Прозвище к нему приклеилось тоже очень давно, ещё в нежные годы юношества, за большую и очень верную любовь к музыке. Фил играл на аккордеоне, гитаре, рояле, умел выжать связные звуки из флейты, скрипки, балалайки и губной гармошки. Когда научился — не знает никто, но умения при нашей работе очень полезные: развлечений в долгих патрулях не так много, и его концерты по заявкам здорово разнообразят жизнь.
— Ящика нет, но можно попробовать прихватить бортовой журнал, он должен быть в рубке. Нил, глянь, есть он там и в каком состоянии?
— А где эта ваша рубка? — поинтересовался я.
— Вот здесь; там похоже номер четвёртый лежит, — пояснил Фил. Для удобства координации действий спасаемым людям, — в такой ситуации всех для краткости называли людьми, — было принято присваивать порядковые номера по степени относительной тяжести состояния.
Я опять сместил угол зрения, перестраиваясь на информационные потоки, и что-то путанное и яркое в рубке действительно нашлось. Поручиться, что это именно журнал, и он действительно цел, я не мог, но было похоже.
— Вроде что-то такое есть.
— Ладно, хватит болтать. Журнал берём, но только если всё пойдёт более-менее ровно, и не в ущерб основному маршруту, — сообщил Гудвин, поднимаясь с кресла, и мы последовали его примеру. Я провозился дольше всех: отключиться от корабля, одновременно не теряя контакта с пульсирующими тёплыми точками, было не так-то просто. От него в принципе надо отключаться очень осторожно, а то можно и в обморок хлопнуться, но я давно уже привык сдёргивать шлем рывком и пережидать дурноту по дороге к лифту; порой каждая секунда на счету, тут не до комфорта.
В небольшую пластиковую кабину я традиционно запрыгнул последним. Створки за моей спиной с чмокающим звуком сошлись, и капсула рухнула в бездну. То есть, конечно, не в бездну, и совсем даже не рухнула, — перегрузку мы почти не почувствовали, — но мне всегда нравилась эта фраза.
— Фил, на тебе четвёртый и журнал, док — единица и семёрка, они похоже вместе. Чак — двойка, Нил — пятёрка, мой — тройка. С шестёркой по месту определимся, кто из нас будет ближе.
— Берите побольше пластырей, — нашёл нужным сообщить я. — Там не стены, а решето.
— Само собой, — согласился Гудвин. — Связь не теряем, долго не молчим. На всякий случай берём по два болвана на каждого.
— Многие альдарцы носят личные жетоны, — вставил ремарку Фил. — Если попадётся чей — берите, хоть родственникам будет, что похоронить.
— Не возражаю, — кивнул капитан, первым выходя в десантный отсек. — Но это если само попадётся, специально не лезть и не рисковать. Ясно? Рассыпались.
И мы разошлись в стороны. Здесь всё тоже было организовано максимально удобно и под девизом минимизации временных затрат. Широкий коридор, по бокам которого тянулись ряды шлюзов, ведущих к пилотируемым капсулам. Нырнул в шлюз — вынырнул уже в кресле капсулы, упакованный в ИКВЗ, он же — индивидуальный костюм высокой защиты. Всё довольно просто, обычный конвейерный принцип: костюм специально для этого делается не монолитным, а сегментным, и оные сегменты автоматика собирает в единую слитную конструкцию уже на конкретном объекте.