– Ну… – старик смотрел в окно, ничего не видя. – Ладно – времена меняются. Барраяр изменился. Он проходил через перемены и на моем втором десятке лет, и еще раз, от моих двадцати до сорока… Ничто не осталось прежним… Потом еще одна перемена, от моих сорока до восьмидесяти. Нынешнее поколение слабо – даже грехи у них какие-то разжиженные. Старые пираты времен моего отца могли бы съесть их на завтрак и переварить косточки до обеда… Я ведь буду первым графом Форкосиганом за все девять поколений, которому суждено умереть в постели, знаешь?… – он замолчал, уставившись куда-то неподвижным взором, и прошептал почти что самому себе: – Бог мой, как я устал от перемен… Одна только мысль о том, что придется приспосабливаться еще к одному миру, ужасает меня. Ужасает.
– Сэр, – вежливо произнес Майлз.
Старик вскинул взгляд. – Это не твоя вина, мальчик, не твоя. Ты просто попал в колеса судьбы и случая, как и все мы. Чистая случайность, что убийца выбрал для покушения на твоего отца именно этот яд. Он совершенно не целился в твою мать. А ты был молодцом вопреки всему. Мы… мы просто хотели от тебя слишком многого, вот в чем дело. И пусть никто не говорит, что ты не держался как надо. – Спасибо, сэр. Молчание сделалось невыносимым. Комната накалялась. Голова у Майлза болела от недосыпа, его подташнивало от сочетания голода и лекарств. Он неуклюже поднялся на ноги. – Если позволите, сэр…
Старик махнул рукой, отпуская его. – Да, у тебя должны быть дела… – Помолчав еще, он недоуменно поглядел на Майлза: – Что же ты теперь собираешься делать? Мне это кажется таким странным. Мы всегда были форы, воины, даже когда война изменилось вместе со всем, что у меня оставалось… – В своем глубоком кресле дед выглядел маленьким, усохшим.
Майлз собрал все силы, изображая жизнерадостность: – Ну, знаешь, всегда остается возможность прибегнуть еще к одному аристократическому роду занятий. Не могу тянуть армейскую лямку, так стану светским бездельником. Я собираюсь быть знаменитым эпикурейцем и женолюбом. Это забавнее, чем военная служба изо дня в день.
Дед подхватил майлзову шутку: – Да, и я всегда завидовал этой породе – давай, мальчик… – Он улыбался, но Майлз чувствовал, что улыбка эта такая же вымученная, как и его собственная. В любом случае это неправда – "тунеядец" в устах старика всегда было ругательством. И Майлз сбежал из комнаты, прихватив с собой Ботари.
Майлз сидел в потрепанном кресле, сгорбившись, закрыв глаза и задрав ноги. Окна маленького частного кабинета выходили на улицу перед их огромным старинным особняком. Этой комнатой редко пользовались; есть неплохой шанс, что здесь он сможет побыть один и невесело поразмышлять в покое. Никогда он не приходил к такому полному крушению, не чувствовал себя таким опустошенным, обессиленным, беспомощным до боли. Столько пыла растрачено ни на что, – на целую жизнь этого "ничего", бесконечно простирающуюся в будущее – из-за секундной глупости, неловкой злости…
За спиной он услышал покашливание и робкий голос: – Эй, Майлз…
Он широко распахнул глаза, неожиданно почувствовав себя чем-то вроде раненого зверя, скрывающегося в норе.
– Елена! Ты же вчера вечером приехала вместе с мамой из Форкосиган-Сюрло. Заходи.
Она пристроилась возле него на подлокотник второго кресла.
– Да, она знает, какое удовольствие доставляют мне поездки в столицу. Порой у меня ощущение, как будто она моя мать…
– Скажи ей об этом. Ее это порадует.
– Ты правда так думаешь? – робко спросила Елена.
– Абсолютно. – Он встряхнулся, придя в боевую готовность. Может, и не совсем пустое будущее…
Она мягко прикусила нижнюю губу, ее большие глаза впитывали каждую черточку его лица.
– А ты выглядишь абсолютно разбитым.
Он не хотел бы выливать все это на Елену. Отогнав мрачность самоиронией, он вольготно откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:
– В буквальном смысле. Более чем верно. Ничего, справлюсь. Ты, гм… полагаю, ты уже все слышала.
– Да. Как… с милордом графом все прошло нормально?
– О, разумеется. В конце концов, я у него единственный внук. Что ставит меня в превосходное положение – в любом случае я выхожу сухим из воды.
– Он не спрашивал тебя о том, поменяешь ли ты имя?
– Что? – вытаращился Майлз.
– Дать тебе родовое имя по обычаю. Он говорил, что когда ты… – она осеклась, но Майлз полностью уловил смысл этого полу-откровения.
– Ах, вот как. Когда я стану офицером, он намеревается уступить и позволить мне носить приличествующее наследнику имя? Как мило с его стороны. По сути, с опозданием на семнадцать лет…
– Я никогда не могла понять, в чем вообще дело.
– Ну, ведь мое имя – Майлз Нейсмит, по отцу моей матери, а не Петр Майлз, по обоим дедам? Все восходит к скандалу при моем рождении. Очевидно, когда родители оправились от солтоксинового газа и обнаружили, что зародыш пострадал – кстати, считается, что я этого не знаю – то дед настаивал на аборте. Он устроил крупную ссору с моими родителями – ну, полагаю, с матерью, а отец оказался меж двух огней. Когда отец ее поддержал, а дела осадил, тот обиделся и потребовал, чтобы мне не давали его имени. Потом он успокоился, когда обнаружил, что я не такое уж сплошное несчастье. – Майлз деланно ухмыльнулся и побарабанил пальцами по подлокотнику. – Значит, он размышлял над тем, как бы проглотить обиду и взять свои слова назад? Может, даже лучше, что я засыпался. Чего доброго, он бы ею подавился. – Он стиснул зубы; хватит желчи. Ему захотелось взять обратно свою последнюю тираду. Не стоит представать перед Еленой безобразней, чем он и так есть.
– Я знаю, как ты упорно ты тренировался. Я… мне жаль.
Он сделал попытку плоско пошутить: – И вполовину не так жаль, как мне самому. Эх, если бы ты сдавала физподготовку за меня. Из нас двоих вышел бы один отличный офицер.
С ее губ вдруг внезапно сорвалось – с той непосредственностью, какая была присуща им обоим в детстве: – Да, но по барраярским стандартам я еще ущербнее тебя. Я же женщина. Мне даже не разрешили бы подать прошение о сдаче экзаменов.
Он поднял брови, неохотно соглашаясь. – Знаю. Нелепо. Со всем, чему научил тебя твой отец, тебе надо только пройти курс по тяжелому вооружению – и ты безусловно задавишь девять десятых из тех парней, что я там видел. Подумай – сержант Елена Ботари.
– Теперь ты меня дразнишь, – расстроилась она.
– Просто говорю с тобой как один штатский с другим, – частично извинился Майлз.
Она кивком выразила мрачное согласие, потом оживилась, вспомнив про цель своего прихода:
– О, да. Твоя мама прислала меня привести тебя на обед.
– А-а. – Он рывком поднялся на ноги, зашипев от боли. – Вот этого офицера никто не ослушается. Капитан адмирала.
Этот образ вызвал у Елены улыбку. – Да. Она же была офицером у бетанцев, и никто не считает ее странной и не критикует за желание нарушить правила.
– Наоборот. Она настолько странная, что никто и не думает попытаться загнать ее в рамки правил. Она просто постоянно делает все по-своему.
– Хотела бы я быть бетанкой, – угрюмо произнесла Елена.
– О, не впадай в это заблуждение – она странная и по бетанским меркам. Хотя, думаю, Колония Бета тебе бы понравилась – местами, – задумчиво произнес он.
– Я никогда не попаду на другую планету.
Майлз проницательно посмотрел на нее.
– Что тебя мучает?
Она пожала плечами: – Ну, ты же знаешь моего отца. Он так консервативен. Ему бы родиться лет двести назад. Ты – единственный из известных мне людей, кто не считает его ненормальным. Он просто параноик.
– Знаю – но для телохранителя такое качество очень полезно. Его патологическая подозрительность дважды спасала мне жизнь.
– Тебе бы тоже надо было родиться лет двести назад.
– Нет уж, спасибо. Меня бы прирезали при рождении.
– Ну да, верно, – признала Елена. – В общем, сегодня утром – как гром среди ясного неба – он затеял разговор о том, как бы устроить мое замужество.
Майлз резко затормозил, вскинув на нее взгляд:
– Неужели? Что он сказал?
– Немного. – Она пожала плечами. – Просто упомянул об этом. Я хотела бы… не знаю. Вот если бы моя мама была жива…
– А… Ну, есть еще и моя – если тебе нужно с кем-то поговорить. Или -– или есть я сам. Ты можешь рассказать мне, верно?
Она благодарно улыбнулась: – Спасибо.
Они дошли до лестницы. Она помедлила; он ждал.
– Знаешь, н больше никогда не говорит про мою маму. Еще с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. А раньше обычно рассказывал мне про нее длинные истории – ну, для него длинные. Я подумала – может, он начал ее забывать?
– Не думаю, что это так. Я вижу его куда больше тебя. Он никогда даже не глядел на другую женщину, – попытался ее утешить Майлз.
Они двинулись вниз по лестнице. Ноющие ноги ступали неуклюже; ему приходилось преодолевать ступеньки, по пингвиньи шаркая. Он кинул на Елену смущенный взгляд и крепко вцепился в перила.
– Почему бы тебе не воспользоваться лифтом? – вдруг спросила она, глядя, как неуверенно он ставит ноги.
Если еще и ты примешься вести себя со мной, как с калекой… Он окинул взглядом уходящую вниз сверкающую спираль лестничных перил. – Мне сказали избегать нагрузки на ноги. Но не уточнили, как… – Майлз взобрался на перила и, обернувшись через плечо, послал Елене озорную ухмылку.
На ее лице отразилась смесь изумления и ужаса. – Майлз, ты псих! Если ты свалишься оттуда, то переломаешь кости все до одной…