Поняв, что кольцо сомкнулось, он помчался в гору прямо на преследователей. Мелькнуло из кустов перед ним перекошенное заросшее лицо, всхлипнул тяжелый кинжал, вонзившись под ребра, и он ринулся прочь. Стремясь выбраться к следующим ступеням лестницы.
Он уже долго бежал под уклон. Одно только и было облегчение, что подлесок стал реже. Зато почва безнадежно засырела. Там, где она не была покрыта мхом, узловатые корни, словно ребра, проступали наверх.
Сами деревья изменились. Ели стали попадаться все чаще и чаще и, наконец, обступили вокруг, заполонив небо своей тяжелой темной хвоей. С молчаливой невозмутимостью они взирали на бегущего человека, лишь по долгу службы стремясь хватануть жесткой лапой и лишить последних лучей солнца.
Решив, что уже далеко оторвался, Ланс перешел на шаг, восстанавливая скупо растраченные силы.
Здесь внизу под густым покровом зеленой хвои царила такая вечная темнота, что по солнцу сориентироваться не было никакой возможности, и Ланс шел, полагаясь только на память и чутье, которое уже давным-давно прекратило капризничать попусту, как в дни его молодости, и подавало лишь дельные советы.
Тяжелый прелый воздух терял все звуки в густоте еловых лап, и для Ланса стало большой неожиданностью, когда навстречу, словно из-под земли выросло пятеро дикарей. Грубо ухмыляясь, они приближались, чувствуя себя хозяевами положения.
Чуть повернувшись назад, Ланс заметил еще пятерых справа и четверых слева. Теперь они держались скученно, опасаясь окованного копья.
Те, что вышли прямо на него даже не успели насладиться чувством удовлетворения от удачно захлопнувшейся мышеловки, как с легким шипением, обгоняя друг друга, всех настигли пять метательных ножей.
Ланс столь быстро оказался подле них, что из двоих он успел вытащить ножи раньше, чем те упали наземь мертвые. Собрав оружие, Ланс неуловимо быстро развернулся и с молчаливым хладнокровием посмотрел на оставшихся дикарей.
В глазах их столь явственно бился страх, что грозил выплеснуться наружу. Они тяжело попятились, смертельно боясь поворачиваться к нему спиной, а через мгновение бросились прочь, потеряв голову от ужаса.
6
Ригг легко и бесшумно скользил в густой тени леса за пленившими его спутников. Когда они напали, он мог только бессильно сжимать кулаки в кустах. Сейчас объяснял себе, что это было вынужденное разумное действие. На воле, живой, он гораздо полезнее попутчикам, чем без памяти, связанный одной с ними веревкой.
Только не продиктовано ли это объяснение страхом и безотчетным ужасом, который овладел им, когда он знал, о скрывавшихся людях, но не успел предупредить, когда столь беспощадно расправились с его попутчиками, а он лишь сидел в стороне, боясь шелохнуться? Точного ответа не было, и это страшило. И страх этот был особенным, словно кто-то решал в этот миг, стоит ли все еще жить Риггу, охотнику с Лесного Ручья. Решал сам, без помощи посторонних. Беспристрастно и неподкупно.
Такие тяжелые мысли поедом его ели, нещадно вгрызаясь в растерзанную совесть, сочно чавкая, сбивая с шага и дыхания, мешая оставаться незамеченным и следовать за дикарями.
За всю свою, пусть и недолгую, жизнь он никогда не убивал людей.
А сейчас должен был это сделать.
Или нет?..
Пленников тащили сначала прямо по тропе, а после свернули на совсем небольшую тропинку, уводящую в чащу. К закату лес расступился, открывая поляну, по которой было разбросано с дюжину грязных неопрятных шалашей.
Несмотря на полный беспорядок застройки, что-то определенное все же просматривалось в том, что все строения собраны были вокруг сооружения в центре, оставляя сколько-то свободного места.
В центре возвышалось на два человеческих роста ступенчатая пирамида из того же, что и лестница материала, только матово черного. На вершине, словно государь на троне, располагался массивный камень, сплошь покрытый потеками спекшейся и почерневшей крови.
Ригг обошел поляну кругом, выбрал место, с которого было бы видно все происходящее на поляне, и залег в прелой листве так тихо, что даже птицы не прекращали пение над головой.
Весело и беззаботно щебечущие птицы.
Пленников подвели к дюжине столбов, вкопанных в ряд перед пирамидой, и надежно привязали.
Вокруг собралось все население поляны, десятка два человек. Воздух загудел от обилия мух и гнуса, почуявших такую родную грязь. От вони даже пригибалась трава.
- Что? - злорадно спросил Итернир принца, отвернувшегося при виде грязных заросших, одетых в преющие шкуры, существ, что были когда-то женщинами, - благородная кровь такого не переносит? А благородные глаза созданы для более достойного зрелища?
Принц не ответил.
Вперед, оттеснив довольно прыгающего перед пленниками вождя, вышел бесконечно старый, по сравнению с окружающими, человек. Немощь высохшего тела была заметна даже сквозь ворох шкур, в которые он зябко кутался.
Он подошел к пленникам и внимательно и долго поглядел каждому в глаза. Взгляд его был совсем неприятен. Не отпускало ощущение, словно под череп заползли холодные костлявые пальцы, и, подрагивая, ковырялись там.
Отойдя, он еще раз оглядел пленников. Покачал головой. Тот-Кто-Как-Все-Не-Помнил-Своего-Имени-Но-Не-Забыл-Свое-Племя был недоволен. Он повернулся к толпе дикарей. В почтительной тишине поднял вверх руку с раскрытой тонкой ладонью, резко опустил. Дикари восторженно взвыли, потрясая суковатыми дубинами.
Вожак взял свой тесак наизготовку, и двинулся к пленникам, щеря крепкие зубы в широкой ухмылке. Однако старик положил руку ему на плечо, и что-то очень тихо проворчал на ухо. Очень неохотно вожак остановился, отошел.
Старик повернулся к пленникам. Указал рукой на солнце, провел рукой дугу по небу до запада, потом по земле до востока, ткнул пальцем в вершину пирамиды, и чиркнул себя по горлу.
- С восходом, значит, - подытожил Итернир.
И опять ему почему-то никто не ответил.
Собравшиеся встретили решение шамана без энтузиазма. Но тот властно взмахнул руками, гул неодобрения потихоньку затих, и все разошлись по своим делам.
Вожак развернулся, свирепо рыкнул на дикаря, что слепо мотался по площади, неловко держа оружие пленников. Тот от неожиданности присел, испугался, выронил оружие прямо у пирамиды. Жалобно скуля, извиваясь, припадая к земле, он подполз к вожаку, готовый лизать его ноги. Тот одобрительно заворчал.
Все бы тут и успокоилось, но кусты на краю поляны расступились, выпуская кучку дикарей. Они понуро шли, опустив головы. Ригг узнал того, что возглавлял это скорбное шествие. Его вожак посылал за Лансом. Возвращались же они с пустыми руками.
Охотник улыбнулся про себя, радуясь, что хоть кто-то тоже ушел.
Меж тем вожак рвал и метал. Насмотревшись на объяснение провала задания, похожее больше на пантомиму, столь богато оно было жестами, глухо зарычал, и вдруг бросился на провинившегося дикаря.
Он впился зубами в горло, рванул, расплескивая кровь, выплюнул клок плоти изо рта и гневно воззрился на совсем притихших дикарей.
Едва оправившиеся от встречи с Лансом, они сейчас были растоптаны в пыль. Жалобно и несмело скуля, лизали ноги вожака, пытались лизнуть его руку, моля о пощаде. Тот глухо расхохотался и отпустил их. Как ветром их сдуло с площади, под хохот и улюлюканье "свиты".
Постепенно все стало успокаиваться. "Свита" расходилась по поселку, громко взрыкивая и задирая соплеменников. Один из них грубо ухватил женщину, что проходила мимо, жадно впился в ее грудь, рванул скудную одежду, заваливая на землю. Та не сопротивлялась, оставаясь совершенно безучастной происходящему.
- Глянь, - мотнул головой Итернир для принца, - ушли только на два шага, а и тут народ мыслит по-дворцовому, государственными масштабами. Словно истые принцы. По-моему, ты уже нашел, что искал. Одно смущает - что-то уж слишком у богов с водой плохо. И мылом.
Кан-Тун и теперь не ответил, столь красноречиво вздернув голову, что справедливо вспоминались соответствующие строки гимна государю.
Солнце опустилось за верхушки деревьев, окружавших поляну. Наступили долгие сумерки. Все стихло.
Темнота густым плотным покровом окутала поляну, на которой никогда не разжигали костров, несмело загорелись первые звезды, и лесная ночь вступила в свои права.
Не шевелясь, лежал Ригг, скрытый прелой листвой. Какие-то букашки деловито сновали по его телу. В кустах, над самой головой завела трель маленькая лесная пташка. Протяни он руку, и пальцы коснулись бы нежных перьев. Но Ригг, которому приходилось порой целыми сутками лежать не шелохнувшись в скудеющих дичью родных лесах, не двигался. Даже не дышал.
К великому неудовольствию охотника дикари выставили стража на ночь: тот неприкаянно слонялся по поляне, между хижинами. Нет-нет, да и прислонялся к плетеной стене, чутко задремывая. Однако всегда просыпался и, поднявшись, отправлялся в обход.
Ригг вновь внимательно огляделся, потянул воздух, широко раскрыв ноздри, вдыхая неповторимый аромат дикого леса. Этот лес был еще более дик и нетронут человеком, чем лес милой ему родины. Наполнен непроходимыми чащами, обильный живностью.
Буйство здешней природы порождало неповторимый, неопределенный дух. Дух свободы, притягательной дикости. Проникаясь этим настроением, хотелось оставить позади прежнюю жизнь, отбросить все и с головой окунуться в чистоту первозданной природы. Легким стелющимся шагом пронестись над землей, не тревожа листвы на кустах, взять след неосторожной лани, искупаться в лучах звезд, пробивающихся сквозь тень листвы.