7
От сплавной конторы до заводских причалов вниз да реке было километров сто с лишком, но шоссе, по которому они ехали, сокращало почти вдвое эту дорогу. Вот здесь и жил Фролов, тут же и работал. Жил в двух комнатах на втором этаже, жил одиноко, вдовый. Здешние девки на него даже и не заглядывались. Прибирала и кормила его тетя Паша вместе с ледорубами и сплавщиками - не так уж вкусно, но охотно и сытно. Лесорубы, проживавшие в Свияжске, числились в штате завода и получали зарплату в заводской бухгалтерии. А сплавщиков нанимал и оплачивал сам Фролов тоже за счет завода, но сдельно от ледохода до ледостава. То было его удельное княжество, его опричнина и командный пункт. Все имел Фролов - и дом, и жратву, припеваючи жил, с умением прибрать к рукам все, что плохо лежит. А домой к себе не пускал, гостей не собирал даже по праздникам, и жильцам отказывал вежливо и с поклонами, уверяя всех, что малейшего шума не переносит.
Так все и шло, пока ранней весной не постучался к нему в дверь за семью замками человек с перебитым носом и раздвоенной губой. Не узнал гостя Фролов, даже цепочки с двери не снял, в щель его разглядывая. Мелькнуло вдруг что-то знакомое, как видение из далекого прошлого.
- Неужели Мухин? - робко спросил он.
- Узнал все-таки старого друга, - хмыкнул гость, - так открывай дверь. На приступочке сидеть не намерен. Жрать, водки побольше, да и по душам поговорить надо. Хорошо, что ты фамилию не сменил, иначе тебя бы и не найти.
Цепочка звякнула, и дверь открылась.
Гость вошел, швырнул ватник в передней и, по-волчьи оскалив зубы, шагнул в комнату, где все уже было приготовлено для завтрака: буженина из холодильника, помидоры и соленые огурцы. Гость вынул из кармана куртки и поставил на стол темно-коричневую бутылку с рижским бальзамом.
- Попробуй-ка, из Риги привез. Крепкое варево, только мне не по вкусу. Мне бы сивухи сейчас. Насквозь продрог, пока в придорожной канаве лежал.
Фролов принес тщательно закупоренную большую стеклянную бутыль с самогоном и присел к столу. Незваный гость опрокинул в рот полный стакан и налил еще.
- Что ж ты без закуски, - вежливенько упрекнул Фролов, - и без партнера? У нас, Мухин, не пьют по-черному.
- О Мухине забудь. Нет более Мухина. Были после него и Губкин и Кривицкий, были да сплыли. Их теперь уголовка по всему Союзу разыскивает за угон машин отечественной выделки. Сейчас я предпочитаю "Волги", преимущественно новенькие, и перепродаю их спекулянтам с кавказским акцентом. Работал всегда один, без сообщников, потому и уходил от розыска. Лишние паспорта у меня всегда есть. А когда на шоссе в Памире в аварию попал, пришлось не только машину, но и себя ремонтировать. Вот следы на морде, любуйся. Когда узнал, кем ты стал и где работаешь, сюда и явился. Так что знакомься: Солод Михал Михалыч. А ты один здесь живешь?
- Как видишь, и вдов, и сир, и не без прибыли.
- Значит, есть и у меня теперь и работа и крыша.
- С работой порядок. Мне как раз водитель грузовика нужен, а вот с крышей… - Фролов явно помрачнел, - придется другую подыскать. У меня не выйдет.
- Это почему же не выйдет?
- Жильцов к себе не пускаю. Шуму, говорю, не переношу. И все в городе и здесь на плаву об этом знают. А тут вдруг - жилец! Да еще с такой рожей. Разговоры пойдут, а народ у нас страсть какой любопытный. Тебе же не выгодно!
- А ты о моей выгоде не волнуйся. Кто спросит, отвечай, что дружок фронтовой приехал, а лицо, мол, миной травмировано. Потом все привыкнут, а сплав начнется, так и вопросов не будет. Фронтовая дружба, милок, для любого законна.
Вздохнул Фролов:
- Михал Михалыч, значит? Запомним. Только места здесь для тебя невыгодные. Главным инженером у нас Глебовский, командир отряда, куда нас с тобой немцы забросили. Для меня сейчас это сволочь первая, и к тебе, Миша, начнет присматриваться. Вдруг признает? Я же признал.
- Догадался, а не признал. А Глебовский этот глянет и мимо пройдет: тыщи людей видел за сорок лет, всех не припомнишь.
- А секретарем обкома у нас знаешь кто? Бывший политрук отряда Костров. Тебя-то он наверняка запомнил, с тобой шел, когда отряд разделился.
Солод вздрогнул:
- Неужто тот самый? Так я лично его расстрелял, когда немцев вызвал. Пулей в затылок. Промазать не мог: в упор стрелял. Думал, вешать будем, да у гауптмана времени не хватало. Вот он и поручил мне, как русскому, всю десятку убрать. Ну я и убрал: все тогда сволочами были. А почему этот политрук выжил - понятия не имею. Рука у меня, что ли, дрогнула или оступился, быть может… А проверять некогда было: очень уж немцы спешили.
- А у него на затылке от твоей пули вмятина в черепе. Сам видел на партсобрании в обкоме.
- Часто встречаетесь?
- Кто я для него? Клоп. Взглянет издали и забудет. Разок на сплаву побывал, да меня, к счастью, не было, приболел малость.
- Не узнал тебя?
Фролов только плечами пожал.
- Четыре десятка лет прошло. Разве узнаешь?
- Ну, а мне тогда и бояться нечего. Водитель грузовика, да еще с моей рожей. О крыше спорить не будем: остаюсь.
- Лучше бы в общежитии.
- Кому лучше? Значит, тебе. Побаиваешься. А ведь я и так знаю. Тихо живешь и много крадешь. А что крадешь, сам расскажешь. Небось на сплаву у тебя своя бухгалтерия и помощник для тебя ох как нужен. Тут, милок, я тебя насквозь вижу. Такие, как ты, на зарплату не живут, а как от суда уйти, я лучше знаю: больше опыта.
Фролов молчал, вздыхал, думал. Действительно, не на зарплату живет, и такой помощник, как Солод, конечно, нужен. Ему и рассказать многое можно, и совет дельный он даст, и совсем уж необходим, когда смываться придется.
- А не боишься, что я тебя выдам? - спросил Фролов.
- Невыгодно тебе это. Глебовскому откроешься? Так он нас обоих в угрозыск передаст. И пока следствие будет тянуться, я тебя в камере и пришью. Анонимку пошлешь самому Кострову, скажем? Так меня он сначала посмотреть захочет. У нас по анонимным доносам людей не сажают. А уж я сразу догадаюсь, почему это меня Кострову показывают, а может, еще и Глебовскому. Нет выгоды для тебя, корешок, а без выгоды небось и жить скучно.
- Ставь койку у меня в комнате, - угрюмо проговорил Фролов. - Я и сам боюсь, что обо мне кто-нибудь в анонимке выскажется. Поживи чуток, может, и к лучшему: совет нужный дашь и время смываться обоим почуешь. Нюх, как я понимаю, у тебя на такие дела собачий.
Так полгода назад появился на сплаву Солод, среди новых людей прижился, да и люди к его травмированной роже привыкли.
8
Бурьян прочитал дело Глебовского, потом перечитал его еще раз, вдумываясь в каждое из свидетельских показаний, прослушал магнитофонные записи допросов и вызвал из соседней комнаты Верочку Левашову.
- Я ознакомился с делом, Верочка, - начал он. - Кстати, вас не обижает то, что я опускаю отчество?
- А меня все так зовут. Только Жарков, когда я пыталась с ним спорить, иронически называл меня "девушка" и, кстати, не интересовался тем, обижает меня это или нет.
- Не будем касаться педагогических посылов Жаркова. Сейчас нас интересует лишь его последнее дело. А провел он его для следователя с таким большим юридическим опытом, скажем мягко, поверхностно, даже небрежно, опираясь только на одну версию, возможную, но не единственную, - задумчиво рассуждал Бурьян. - Ровно месяц назад жена главного инженера Людмила Павловна Глебовская задержалась до позднего вечера на занятиях театрального кружка в заводском Доме культуры. Домой ее провожал влюбленный в нее директор Дома Армен Маркарьян. Я повторю вам сейчас то, что уяснил себе из дела Глебовского, и, если в чем-нибудь ошибусь, вы меня поправите. Так вот, Маркарьян и Глебовская не спешили. Он - потому что радовался этой незапланированной вечерней прогулке, она - потому что дома ее никто не ждал: по субботам ее муж с вечера обычно уходил на охоту. У садовой калитки минут десять они разговаривали, причем разговор их был подслушан. Свидетельские показания в деле имеются. И они, кстати говоря, отнюдь не подтверждают того, что произошло через десять минут, когда Глебовская уже шла к дому. Раздался выстрел, потом другой, и Маркарьян был убит на месте. А вернувшегося утром с охоты Глебовского арестовал поджидавший его инспектор уголовного розыска. Достаточно ли было у него оснований для ареста?
- Утром Жарков позвонил Соловцову, - вмешалась Верочка, - примерно был такой разговор. "Арестовали? Правильно. Вполне подходящий кандидат. На охоту сразу не пошел, спрятался где-нибудь в саду за можжевельником и ждал Маркарьяна. Знал, что он будет ее провожать. Что, что? Нашли пыжи? Какие пыжи? Ага, те, что набивают вместе с дробью в патроны. А что это нам дает? - Подождал, послушал и добавил: - Немедленно же пришли. Это уже прямая улика! - А потом обернулся ко мне и сказал с назидательностью: - Вот вам и первая улика, Верочка. Охотничьи пыжи-то, оказывается, были сделаны им из школьных тетрадок дочери. Мать тут же это и подтвердила".
- Самое характерное в вашем рассказе, Верочка, - это мотив убийства, который и привел Жаркова к его версии. Оказывается, он еще до разговора с начальником уголовного розыска подозревал в убийстве именно Глебовского: все гости и работники Дома культуры знали об агрессивной влюбленности Маркарьяна. Остальное добавили вспыльчивый характер Глебовского, городские сплетни и ссоры главного инженера со своей женой. Жаркова не заинтересовали ни личность убитого, ни его прошлое. И все допросы он вел, опираясь на свою версию. Это подтекст его следствия. Даже категорический отказ Глебовского признать навязанное ему убийство не вызвал сомнений у следователя. Прослушаем хотя бы его первый допрос обвиняемого.
Бурьян включил магнитофонную запись допроса.