- На меня смотри! - потребовал отец Серафим. - Глазки не прячь и не отводи. Нравится пялиться на пятна - я тебя по Роршаху погоняю, но за выводы - не обессудь.
- Вам хочется кого-нибудь отругать? - спросил Иван. - Выразиться вслух, выпустить пар… Что-то на службе не ладится?
Глаза у священника ярко-голубые, немного наивные. Сколько народу на этом погорело, а сколько еще погорит!
- Ладно, не хочешь по-хорошему - будем по-плохому, - отец Серафим хлопнул ладонью по столу. - Возвращаясь к исповеди в шестнадцать ноль-ноль. Ты, Ваня, туда лучше не ходи, не стану я тебя исповедовать.
- Что значит - не станете? Перед выходом на задание - обязаны…
- Обязан, - кивнул Серафим. - Но не буду тебя исповедовать, нет смысла. Ты ведь все равно врать станешь.
Вот тут честный опер должен был вспылить, стукнуть кулаком по столу, вскочить, пообещать обратиться наверх, упомянуть, что окопались в штабе крысы тыловые, и тому подобное.
Честный опер именно так бы и поступил. Иван вместо этого только вздохнул. Значит, подумал Иван, не честный.
- Ты что собираешься делать до инструктажа и совещания? - спросил отец Серафим.
- Работа с документацией, личная подготовка Анджея Квятковского, идущего в первый раз, обед, инструктаж, исповедь, которую вы не собираетесь принимать. Потом - арсенал и склады, потом выезд.
- Все?
- Все.
- Подумай хорошо, может, чего не назвал? - Отец Серафим прикусил нижнюю губу, словно в азарте, прикидывая и даже волнуясь, вспомнит опер что-то важное или нет?
Иван подумал - ничего в голову не приходило.
- Все, - сказал Иван.
- Вот и я говорю - плохо, - покачал головой отец Серафим. - В исповеди что главное?
- Что?
- Главное, что ты понимаешь свои грехи, осознаешь, что это грехи, говоришь о грехах своих исповеднику и Богу, а потом получаешь отпущение. Согласен?
- Согласен.
Только не отводить взгляда от этих голубых пронзительных глаз. Иначе собьешься, потупишь взор и будешь совсем как нашкодивший школьник.
- И ты готов рассказать все?
Иван не успел ответить - ладонь священника звонку шлепнула по столу.
- Не лги, бестолочь, не умножай грехов своих! Не дурак ведь вроде, а туда же. Одна ложь тянет за собой другую, один грех - другой. Остановись уже на достигнутом, Иван. И послушай умного человека, раз уж свои мозги не работают. Внимательно послушай и молча, чтобы снова не соврать сгоряча. У тебя вчера погиб друг - близкий друг, - ладонь снова хлопнула по столу, будто подчеркивая важность сказанного. - Умер без покаяния и отпущения грехов. Умер после того, как убил неспровоцированно человека в воскресенье. Что должен сделать его ближайший друг?
Священник посмотрел в глаза Ивана печально и вздохнул.
- Друг должен был прибежать ко мне спрашивать, что теперь будет с душой Фомы Свечина, как можно ему помочь, молебны заказывать, панихиды… А что делает близкий друг Фомы Свечина? Что? Очень важная работа с документацией, подготовка Квятковского, жизненно необходимый обед, инструктаж… Не дергайся! Я тебя переспрашивал, ты не ответил. Молчи и не умножай греха! - Теперь уже обе ладони хлопнули по столешнице, а в голосе священника зазвучала даже не злость - ярость, отточенная как клинок. - Ты не испугался за друга? Ты в ужасе сейчас должен метаться, просить, уговаривать, доказывать! Если уж и возиться с документаций, то с рапортом об освобождении от рейда, в связи с необходимостью молебнов, поста и еще Бог знает чего… Твой друг на муки вечные ушел, а ты обедаешь по расписанию? А вчера водку жрал с Токаревым? Что случилось, Иван? Как это у тебя так выходит, Ванька Каин?
- Я… - Иван сглотнул комок. - Я не сторож брату моему…
- Вот, значит, как… - Отец Серафим откинулся на спинку кресла. - Значит, не сторож…
- Я могу идти? - спросил Иван.
- Сидеть! - приказал отец Серафим.
- А чего сидеть? Что-то изменится? Вы примете мою исповедь? Если я сейчас упаду на колени и начну целовать вашу обувь - допустите до исповеди? Вы ведь уже все решили, святой отец. Что там вы заметили и как психолог пришли к выводу?
- Да. Пришел к выводу, - отец Серафим выдвинул ящик стола, достал тарелку, накрытую салфеткой, и поставил перед Иваном. - Перекусить не хочешь?
Священник еще не убрал салфетку, но Иван знал, что под ней. Ничего другого там быть не могло.
- Хлебушек с солью, - извиняющимся тоном произнес отец Серафим. - Ты уж извини, без изысков, но хлебушек отменный, в монастыре православном пекут монашки, с благословением хлебушек…
Священник отломил кусочек от ломтя, макнул в кучку соли на тарелке и отправил в рот.
- Свежий. Ты угощайся. Понравится - попрошу, чтобы и тебе передавали.
Иван протянул руку к тарелке. Убрал. Во рту появился вкус желчи.
- Я не хочу… - сказал Иван. - После вчерашнего - ничего не лезет. Поминали. Вы кушайте, а я пойду…
- Куда?
- Документация - обучение - обед - инструктаж - выезд… - быстро перечислил Иван, стараясь не смотреть ни на хлеб, ни в глаза отца Серафима.
- Ты понимаешь, что в рейде может случиться все что угодно? - спросил священник.
- Понимаю.
- Можешь и умереть…
- Могу.
- Без отпущения грехов и покаяния…
Иван молча кивнул.
- Это - без вариантов ад. Понимаешь? Даже если я ошибаюсь в том, что произошло между Фомой Свечиным и Иваном Александровым. Даже если я ошибаюсь… Ты ведь знаешь, что происходит с нашими, если они, упаси Бог, попадают туда без покаяния?..
- Слышал, - тихо ответил Иван.
- И все-таки…
- Я пойду?
Отец Серафим закрыл лицо руками и несколько секунд помолчал, словно собираясь с силами.
- Ты же понимаешь, что я не могу тебя исповедовать, если ты не скажешь всего…
- А если я скажу - чисто гипотетически - вы отпустите мне этот грех? - Иван спросил обычным тоном, но сердце в груди замерло.
- Нет, - сказал отец Серафим. - Не смогу. Даже если бы попытался, ничего бы не получилось. Я стал бы не меньшим грешником, чем ты. Чисто гипотетически.
- Ну… тогда и говорить, в принципе, не о чем… - Иван встал. - Группу к шестнадцати я на исповедь пришлю… Анджей и Марко пойдут к отцу Стефану, а Юрасик и Коваленок - к вам.
- Хорошо… - сказал отец Серафим.
- Я у вас уже исповедовался, имейте в виду, - чуть улыбнулся Иван. - Своим я так и скажу… такой грех мне простится, надеюсь…
Священник вздохнул, но не ответил. Только когда Иван уже подошел к двери, отец Серафим кашлянул и постучал карандашом по столу:
- Это… ты не очень хорошо выглядишь…
- Что?
- Говорю, ты, кажется, приболел… сходи к медикам, скажи, что… ну понимаешь…
- Типа, не пойти в рейд по состоянию здоровья? - спросил Иван.
- Да.
- И что скажут люди? Моя группа? И что придется делать вам, святой отец? Я же признаю, что не все у меня слава Богу, вернее, все не слава Богу… Что боюсь я рисковать, и получится, что вы просто обязаны будете меня взять и тщательно опросить, а если я начну упорствовать, то вышибить меня из Ордена и Святой земли, отправить по месту жительства… И так далее и тому подобное… А так… Я говорю, что не заслужил ваших подозрений, вы мне не верите, но ничего не можете поделать… Все довольны, все смеются. А, кроме того, в рейдах редко что происходит. Скукота, плохое питание, ночевки под открытым небом и встречи с неприятными, но, в общем, безобидными людьми. Всего неделя, из них - два дня туда, два дня оттуда. На непосредственное общение с обитателями Денницы всего три дня. И это в самом худшем случае.
- Храни тебя Господь, - сказал отец Серафим и поднял руку, чтобы благословить, но Иван быстро вышел, аккуратно прикрыв дверь.
В коридоре остановился, перевел дыхание.
Такие вот дела. Ничего не сказано и все обсуждено. Пойти налево по коридору, заглянуть к медикам и пожаловаться на головную боль и тремор. Давление сейчас будет не так чтобы очень правильным, после вчерашнего. И можно будет получить освобождение. А потом взять отпуск за этот год, да и за прошлый, одновременно. Выйдет почти три месяца, махнуть отсюда подальше, в родные места. Никто там его не ждет, но это и неважно.
Рыбалка, покормить комаров на берегу реки, поупражняться с молодой и незатейливой дамой… или лучше - с затейливой.
А там, глядишь, все рассосется… само собой.
Иван повернул направо и прошел по коридору до лестницы, потом взлетел на четвертый этаж и постучал кулаком в дверь кабинета Токарева.
- А ТэТэ ушел, - сообщил выглянувший из соседнего кабинета зам Токарева. - Минут пятнадцать. Зашел и вышел.
Иван повернулся, чтобы уйти, но остановился:
- Слышь, Морковкин, а куда он ушел?
- Я не Морковкин - Морковин, сколько раз повторять? - дежурно обиделся Морковин. - А Токарев в тире. Сказал, что настроение, как раз чтобы прострелить кого-нибудь. Хотя бы бумажку.
- Что бы мы без бумажек делали, - вздохнул Иван. - Как бы жили?
Тир был в подвале.
Иван сбежал по центральной лестнице, набрал код на бронированной двери и вошел в тир. Вернее, в предбанник.
Дежурный поднял голову от журнала, узнал Ивана и вернулся к кроссворду.
- ТэТэ здесь?
За приоткрытой дверью в глубине комнаты загрохотало, лупили два "умиротворителя" в автоматическом режиме. Настроение у Токарева было не слишком веселым.
- У тебя есть лист бумаги и ручка? - спросил Иван.
Дежурный молча вытащил бумагу и ручку, положил на край стола. Неловко нагнувшись, Иван написал рапорт, поставил число и подпись.
- Ручку потом отдам!
Дежурный отмахнулся.