Случайное сочетание генов сделало из него пожирателя боли; как одни питаются мясом и хлебом, Дункан Чок питался человеческим страданием в чистом виде. Являя собой вершинное воплощение вкусов массовой аудитории, он прекрасно представлял, что этой аудитории нужно. И хотя с годами способности его потихоньку начинали сходить на нет, аппетит был все еще далек от насыщения. Теперь он выступал в роли постановщика эмоциональных пиршеств, лениво прохаживаясь среди ломящихся от снеди столов, иногда останавливаясь запустить зубы в кусок сырого мяса или отщипнуть от бифштекса с кровью. Но таким образом он мог разве что слегка заморить червячка, а главный аппетит приберегался для гораздо более гротескных разновидностей жестокости. Вечный поиск новых или давно забытых ощущений…
- Вряд ли нам пригодится этот ученый имбецил, - произнес Чок, повернувшись к Барту. - Ты все еще ведешь наблюдение за астронавтом Беррисом?
- Ежедневно, сэр. - Аудад перевел на Чока преданный взгляд своих мертвенно-серых глаз; остроконечные уши его нервно дрогнули. - Днем и ночью.
- А что у тебя, Ник? Как там девушка?
- На редкость однообразно, - ответил Николаиди. - Но я продолжаю наблюдение.
- Беррис и девушка, - задумчиво пробурчал Чок. - Сумма двух несчастий. Нам нужен новый проект. Может быть… Может быть…
Из стены бесшумно выдвинулась полка, и снова появился д’Амор. Рядом с ним в безмятежной неподвижности застыл ученый имбецил. Чок наклонился вперед, могучий живот его сложился складками. Чок изобразил интерес.
- Познакомьтесь, - Давид Меланжио, - произнес д’Амор.
Меланжио недавно исполнилось сорок лет, но его гладкий лоб не бороздило ни единой морщины, а глаза были доверчивыми, как у ребенка. Кожа отсвечивала влажной бледностью, словно бы Меланжио только что выкопали из земли. Д’Амор одел его в модный, переливающийся всеми цветами радуги плащ, вытканный железистыми нитями, но эффект получился совершенно гротескный: утонченный наряд в сочетании с детской невинностью.
"Невинность - это не то, на что купится публика, - пронеслось в голове у Чока. - Но невинность плюс что-нибудь еще…"
- Доброе утро, Давид, - произнес Чок и нажал несколько кнопок на панели компьютера в правом подлокотнике. - Как ты себя чувствуешь?
- Вчера вечером шел снег. Я люблю снег.
- Скоро он весь растает.
- Я хотел бы поиграть в снегу, - ответил тот мечтательно.
- Ты продрог бы до костей, - сказал Чок. - Давид, какой день был пятнадцатое февраля две тысячи второго года?
- Пятница.
- Двадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого?
- Суббота.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю и все, - просто ответил Меланжио.
- Тринадцатый президент Соединенных Штатов?
- Филлмор.
- Что делает президент?
- Живет в Белом Доме.
- Да, я знаю, - терпеливо произнес Чок. - Но какие. у него обязанности?
- Жить в Белом Доме. Иногда его выпускают оттуда.
- Каким днем недели было двадцатое ноября тысяча восемьсот девяносто первого года?
- Пятница. - (Моментально.)
- В какие месяцы одна тысяча восемьсот одиннадцатого года пятое число попадало на понедельник?
- Только в августе.
- Когда в ближайший раз двадцать девятое февраля попадет на субботу?
- Ну, это просто, - хихикнул Меланжио. - Двадцать девятое февраля бывает только раз в четыре года, так что…
- Хорошо-хорошо. Теперь объясни мне, что такое високосный год, - сказал Чок.
Тишина.
- Давид, ты не знаешь, откуда берется лишний день?
- Сэр, - вступи д’Амор, - он может выдать вам любую дату за последние девять тысяч лет, начиная с года первого, но он не может ничего объяснить. Спросите о погоде.
- Давид, - дрогнули тонкие губы Чока, - расскажи мне о четырнадцатом августа две тысячи тридцать первого года.
- Утром было прохладно, - зазвучал высокий, с присвистом голос, - к двумя часа дня температура на восточном побережьи поднялась до ста трех градусов по Фаренгейту. К семи часам вечера температура опустилась до восьмидесяти двух градусов и до полуночи больше не менялось. Потом пошел дождь.
- А где ты был в тот день? - спросил Чок.
- Дома. С братом, сестрой, мамой и папой.
- Ты был счастлив в тот день?
- ?..
- Кто-нибудь обижал тебя в тот день?
- Брат, - закивал Меланжио, - пнул меня по ноге. Сестра дернула за волосы. Мама заставила съесть на завтрак синтет-кашу. Какой-то мальчик бросил камнем в мою собаку. Потом…
Голос его звучал совершенно бесстрастно. О своих детских кошмарах Меланжио рассказывал так же отстранен-но, как будто его просили назвать дату третьего вторника в сентябре 1794 года. Но под непроницаемой блестящей поверхностью затянувшегося детства жила настоящая боль. Чок ощущал ее. Меланжио продолжал монотонно бубнить, Чок иногда задавал наводящий вопрос.
Чок сомкнул веки: так было легче раскинуть сеть рецепторов, дотянуться до боленосного слоя, залегающего в глубинах чудо-мозга Давида Меланжио, и вычерпать этот слой. Над залом, как разряд внезапно вспыхнувшей электрической дуги, стремительно пронеслись воспоминания о старых обидах: мертвая золотая рыбка, отец громко бранится, обнаженная девушка с колышущейся розовой грудью поворачивается и произносит убийственные слова. Все было здесь, все было доступно, кровоточащая искалеченная душа сорокалетнего Давида Меланжио; человек-остров, отгородившийся высокой без единого просвета стеной от бушующего людского моря.
В конце концов бормотание смолкло. На какое-то время Чок насытился; ему надоело нажимать на кнопки и дергать за ниточки. Напоследок он снова обратился к удивительному дару Меланжио.
- Давид, запомни эти цифры: 9-6-7-4-8-7-5-9.
- Есть.
- И эти: 3-2-8-0-7-8-7.
- Есть.
- И еще: 3-3-3-1-4-1-8-7-6-9-8.
Меланжио замер в предвкушении.
- Давай, Давид, - произнес Чок.
- 9-5-7-4-8-7-5-9-3-2-8-0-7-8-8-7-3-3-3-1-4-1-8-7-6-9-8, - мерно гудящим потоком хлынули цифры.
- Давид, сколько будет семью двенадцать?
Пауза.
- Шестьдесят четыре?
- Нет. Шестнадцать минус девять?
- Десять?
- Если ты можешь запомнить весь календарь вдоль и поперек, почему такие сложности с арифметикой?
Меланжио добродушно улыбнулся. И ничего не ответил.
- Давид, ты когда-нибудь задумываешься, почему ты не такой, как все?
- Какой?
Чок удовлетворенно кивнул. Как он и ожидал, от Давида Меланжио удалось получить только самое примитивное удовольствие. Утреннюю порцию. Ну а безликую публику, может, и позабавит уникум, который с пулеметной скоростью сыплет датами, днями недели и метеорологическими сводками. Но истинного удовлетворения Давид Меланжио не доставит никому.
- Спасибо, Давид, - произнес Чок и кивком дал понять, что тот свободен.
Д’Амор неуютно поежился. Извлеченный им на свет божий вундеркинд не оказал должного впечатления на повелителя, а оттого, насколько удачно идут раскопки, зависит его благополучие. Его, Леонта д’Амора. Неудачники недолго задерживались на службе у Чока. Полка бесшумно ушла в стену, унеся с собой двух человечков: озабоченного тонкогубого и безмятежного гладколицего.
Чок задумчиво посмотрел на блестящие кольца, глубоко врезавшиеся в его толстые короткие пальцы. Потом откинулся на спинку трона и закрыл глаза. Ему представилось, что тело его состоит из сегментов концентрических сфер, где каждый сегмент отделен от соседних слоем ртути. Отдельные, изящно изогнутые пласты Дункана Чока плавно скользят, неторопливо дрейфуют в море ртути, а мягкие стенки темных каналов податливо прогибаются, когда по ним движется холодная тяжелая жидкость…
- Нам следует как можно больше узнать об астронавте, - сказал он Барту Аудаду.
- Сэр, я лично запрограммирую круглосуточный мониторинг, - кивнул Аудад.
- И девушка, - сказал Чок Тому Николаиди. - Наша печальная девушка. Мы проведем эксперимент. Синергия. Катализ. Попробуем их свести. Кто знает? Может, удастся в результате получить боль. Истинное человеческое чувство. Ник, от боли можно кое-чему научиться. Она учит нас тому, что мы живы.
- Этот Меланжио, - вставил Аудад. - Похоже, он не чувствует боли. Он регистрирует ее, запечатлевает в мозгу. Но не чувствует.
- Именно, - кивнул Чок. - Это-то я и имел в виду. Он ничего не чувствует, только записывает и воспроизводит. Боль есть - много боли, но ему она недоступна.
- Может, помочь ему? - предложил Аудад. И улыбнулся довольно зловеще. - Разомкнуть нервные окончания…
- Слишком поздно. Он сгорит в одно мгновение, столько всего там у него накопилось. Нет, Барт, пускай себе развлекается календарями, он нам еще пригодится. Выступит со своим трюком, все поаплодируют, и наш друг Давид вернется в свое болото. Но астронавт - это что-то особенное…
- И девушка, - напомнил Николаиди.
- Да. Астронавт и девушка. Это должно быть интересно. Мы узнаем много нового.