Лона Келвин весила не больше ста фунтов. Плечи у нее были покатыми, лицо - малоподвижным, глаза - тусклыми; маленькая грудь, тонкая талия, узкие бедра. На глазах у Аудада она повернулась к ним спиной, продемонстрировав поджарые мальчишечьи ягодицы, и выключила вибродуш. Потом начала одеваться. Движения ее были замедленными, выражение лица печальным.
- После Берриса, - произнес Аудад, - мне кажется, что с ней все гораздо проще. Глупышка, которой просто не повезло. Что он может в ней увидеть?
- Он увидит в ней человеческое существо, - ответил Николаиди. - Не исключено, что этого будет достаточно. По крайней мере, весьма вероятно. Мы ничего не потеряем, если попробуем их свести.
- Да ты, я посмотрю, гуманист, - подивился Аудад.
- Просто мне не нравится смотреть, когда людям плохо.
- Кому это нравится, кроме Чока? Но чем могут быть интересны эти двое? Аномалия. Гротеск. Не понимаю, под каким соусом Чок собирается преподнести их аудитории.
- По отдельности они гротескны, - терпеливо, как малому ребенку, объяснил Николаиди. - Но вместе из них могут получиться Ромео и Джульетта. У Чока просто гениальное чутье на такого рода вещи.
Аудад перевел взгляд на ничего не выражающее лицо девушки, потом на чудовищно искаженную маску, заменившую лицо Миннеру Беррису. Аудад покачал головой.
Машина неслась вперед - блестящая игла, пронизывающая черную ткань ночи. Аудад выключил экраны и зажмурил глаза. Перед его мысленным взором в неторопливом танце проплыл длинный хоровод женщин. Настоящих. Взрослых. С округлыми мягкими формами.
Снегопад усилился. Даже защищенный от стихии теплыми розовыми стенами автомобиля-утробы, Аудад почувствовал, что его пробирает дрожь.
IV
ДИТЯ БУРИ
Лона Келвин принялась облачаться для выхода на улицу. Нижнее белье (два наименования), верхнее белье (два наименования) - и процедура была завершена. Лона подошла к окну своей комнатки и выглянула на улицу. Снегопад. Белые завихрения на черном фоне ночи. Как только снежинки касались земли, в дело вступали снегоуборочные машины, но воздушная стихия была им еще неподвластна. Пока.
Прогуляюсь-ка я по Пассажу, решила Лона. Потом лягу спать, и еще один день можно считать вычеркнутым.
Она накинула куртку и задрожала в предвкушении прогулки. Огляделась.
Стены комнаты были аккуратно оклеены фотографиями детей. Вряд ли там было сто фотографий, скорее, шестьдесят или семьдесят. Да и дети изображены не ее. Но какая, собственно, разница, шестьдесят фотографий или сто? Какая разница для такой матери, как Лона, ее ли это дети?
Они выглядели, как самые обыкновенные младенцы: округлые неоформившиеся лица, носы-пуговки, блестящие слюнявые губы, невидящие глазки. Крошечные, до боли совершенные глазки. Пухлые пальчики, невероятно чудесные ноготки. Мягкая кожа. Протянув ладонь, Лона коснулась ближайшей фотографии и представила, что гладит живого ребенка, мягкого, как бархат. Потом той же рукой она провела но собственному телу. Плоский живот. Крепкая грудь. Покрытое пушком лоно, которое, если подумать, дало миру сто детей, а если еще подумать, то не дало никого. Лона покачала головой; могло показаться, что она жалуется на судьбу, но ничего подобного: обида на судьбу давно прошла, оставив после себя только затверделый осадок беспорядочных мыслей и пустоту.
Лона вышла на улицу, за ней бесшумно затворилась дверь.
В считанные секунды кабина гравишахты доставила ее на землю. В узком пространстве между громадами зданий неистовствовал ветер; высоко над головой ночной мрак отступил под натиском искусственного блеска - светящиеся всеми цветами радуги шары бесшумно порхали туда-сюда. Между ними суматошно плясали снежинки. От мостовой шел пар. Здания вокруг струили потоки света. В Пассаж! Сказали Лоне ее ноги. В Пассаж! В снежную ночь! В тепло и свет!
Никто не узнавал ее. Просто одинокая девушка. Мышиного цвета волосы, тоненькая шея, покатые плечи, худощавое тело. Возраст? Лет семнадцать. Хотя, может быть, и четырнадцать. Никто ни о чем не спрашивает. Девушка-мышка. Тихоня.
Доктор Те Пинг Лин. Сан-Франциско, 1966:
"Мыши-самки породы черный агути С3Н/HeJ на стадии гормонально вызванной овуляции помещались в одну клетку с половозрелыми самцами породы белый агути BALB/c или СА1А (изначально A/Crg1/2). Через девять-двенадцать часов после предполагаемого спаривания яйцеклетки извлекались из яйцевода самок; оплодотворенные яйцеклетки определялись по наличию второго полярного тела или наблюдением протоядер".
Это был один из самых сложных экспериментов в практике доктора Те Пинг Лина. Даже в те времена микроинъекция живых клеток не была новым словом в биологической науке, но аналогичные опыты с клетками млекопитающих преследовали неудачи. Экспериментаторам не удавалось сохранить структурной или функциональной целостности яйцеклеток.
Никто не взял на себя труд сообщить Лоне Келвин:
"Яйцеклетки млекопитающих труднее поддаются микроманипуляциям из-за большой толщины Zona pellucidae и желточной мембраны, которые очень эластичны и оказывают сильное сопротивление проникновению микроинструмента, особенно до оплодотворения".
Как обычно, в вестибюле перед входом в Пассаж толпилось множество юнцов. Некоторые были с подружками. Лона застенчиво разглядывала их краешком глаза, медленно проходя мимо. На этот вестибюль власть зимы не распространялась, и девушки сбрасывали термоизолирующие накидки и гордо выставляли себя на обозрение. Эта покрыла соски фосфоресцирующей краской. Та побрилась наголо, чтобы все могли полюбоваться изысканной формой черепа. А эта пышнотелая рыжая на седьмом или восьмом месяце беременности обняла за плечи сразу двух высоких парней и, громко хохоча, непрерывным потоком извергает непристойности.
Лона завистливо оглядела рыжую. Неуклюжая ноша, огромный выступающий живот. Интересно, она увидит свои носки, если посмотрит вниз? Грудь набухла. Интересно, это больно? Старомодно зачатый ребенок. Ахи, охи, ритмичное движение тазом - и вот вам ребенок. Один ребенок. Может, два. Лона расправила узкие плечи и набрала полные легкие воздуха. Грудь ее решительно приподнялись под тканью, худые щеки налились краской.
- В Пассаж собралась? Пошли вместе!
- Эй, малиновка! Давай почирикаем!
- Подруга, приятель нужен?
Водовороты разговоров. Басовитое гудение голосов. Это не для нее. Никогда.
Я - мать.
Я - та самая мать.
"Потом оплодотворенные яйцеклетки были помещены в среду, состоявшую из трех частей модифицированного раствора Локе, одной части 2.9-процентного дигидратированного цитрат натрия и 25 миллиграммов бычьего гамма-глобулина (БГГ, Армор) на миллилитр раствора. Туда же были добавлены пенициллин (100 единиц на миллилитр) и стрептомицин (50 микрограмм на миллилитр). При температуре 22 °C вязкость среды составляла 1.1591 ср. pH = 7.2. Для последующего микроманипулирования яйцеклетки содержались в капле бычьего гамма-глобулин-цитрата-раствора Локе (ГЦЛ), которая с добавлением минерального масла и в оболочке из вазелина помещалась на предметное стекло".
Сегодня вечером Лону ждал небольшой сюрприз. К ней направился один из подпиравших стену зевак. Он что, пьян? Или настолько сексуально ущемлен, что даже Лона кажется ему привлекательной? Или ему просто жаль бедного ребенка? Или он узнал ее и не прочь погреться в лучах чужой славы? Впрочем, последнее - наименее вероятно. Не мог он узнать ее. О какой славе речь?
Не красавец, но и не урод. Рост средний; набриолиненные черные волосы начесаны на лоб почти до переносицы; форма бровей слегка исправлена косметической хирургией - теперь они скептически подняты домиком; глаза серые, блестят напускной уверенностью; подбородок вялый; нос длинный и острый. Лет девятнадцать. Желтовато-бледная кожа с еле заметным узором неглубоко под эпидермисом - чувствительные к солнечному свету полоски, в полдень вспыхивающие величественным блеском. Взгляд страждущего. Прежде чем начать разговор, он резко выдыхает, и на Лону веет смесью запахов: дешевое вино, имбирный хлеб, легкая примесь (бахвал!) очищенного рома.
- Привет, милашка. Пошли вместе. Меня зовут Том-Свистун, я сын Тома-Свистуна. А тебя как?
- Пожалуйста… нет… - пробормотала Лона и отступила в сторону. Он загородил дорогу и снова резко выдохнул.
- Что, забита стрелка?
- Нет.
- Почему бы тогда не я? Бывают и хуже.
- Пустите меня. - Еле слышное хныканье.
Он похотливо оскалился. Блестящие серые глазки, как два неутомимых буравчика, впились ей в глаза.
- Я астронавт, - произнес он. - Только что оттуда. Закажем столик, и я расскажу тебе о далеких мирах. Нехорошо отказывать астронавту.
Лона наморщила лоб. Астронавт? Далекие миры? Сатурн, окруженный хороводом колец, зеленые солнца за гранью ночи, бледные многорукие твари? Никакой он не астронавт. Космос метит душу, а на душе Тома-Свистуна явно не было ни единой отметины. Явно даже для Лоны.
- Ты не астронавт, - произнесла она.
- Астронавт. Я расскажу тебе о звездах. Бетельгейзе, Ригель, Альдебаран. Я был там. Пошли, красотка. Пошли с Томом.
Он беззастенчиво врал. Напускал романтического флеру, дабы усилить свои чары. По спине Лоны пробежала холодная дрожь. За плечом Тома светились огни Пассажа. Он подошел ближе. Опустил руку на ее бедро, сладострастно провел пальцами по тощей ляжке.
- Кто знает, - хрипло прошептал он, - чем кончится эта ночь. А вдруг я сделаю тебе ребенка? Обещаю, тебе понравится. У тебя еще не было детей?