Он почувствовал боль в основании грудины, имеющую определенное сходство, по всем признакам, с язвой двенадцатиперстной кишки, хотя ничем таким никогда не страдал. И снова он обратился за помощью к научным объяснениям:
- В любом демократическом обществе рано или поздно образуется правящая верхушка, истеблишмент, и ценности этого истеблишмента создают особую приправу социальному супу. Истеблишмент Ренессанса - это рабочий класс; но, поверь мне, если бы истеблишмент состоял из буржуазии, то ситуация была немногим лучше, а может и хуже.
Его слова отдавали гулкой пустотой, даже для его собственных ушей.
- Ты снова говоришь о помидорах, дядя Джон.
Кили отбросила в сторону свою ветку и поднялась со скамейки.
- Думаю, что нам пора вернуться обратно. Мои родители, отец и мама, наверное, уже волнуются, куда это я подевалась. Как ты, наверное, успел заметить, они только и думают обо мне, и днем, и ночью, целый день.
Они вышли из парка и отправились обратно мимо приземистых домиков, шагая по тротуару бок о бок, но при этом совершенно порознь. У маленькой дорожки, что вела к крыльцу Блю, они наконец остановились. Вокруг царило утреннее многоцветие: свет солнца Андромеды и множества бутонов на клумбе перед домом семейства Блю. Лужайка и клумба перед домом Блю были в точности такие же, как лужайка и клумба перед соседним домом. По сути дела, все лужайки перед всеми парадными входами на этой улице были похожи друг на друга, как братья-близнецы.
- Ты зайдешь, дядя Джон?
Старфайндер покачал головой.
- От этого не будет никакой пользы. Попрощайся от меня со своими родителями, и скажи Ральфу, что я уже готов ехать.
- Хорошо.
Несколько секунд она молча стояла перед ним, внимательно глядя ему в глаза. Она немного поправилась и больше не была уже такой худенькой, как тогда, когда он впервые достал ее из недр звездного угря, совершенно хрупкую на вид. И тем не менее казалось, что Кили слабо покачивается на утреннем ветерке.
- Прощай, дядя Джон. Передай Чарли, что я попрощаюсь с ним попозже.
- Хорошо.
Потом, через миг, она, рыдающая, оказалась в его объятиях.
- Ох, Старфайндер, я была такая злая, я не хотела быть такой - честно! Я знаю, что ты должен был привезти меня домой, я знаю, что ты не можешь позволить себе оставить на руках такую двенадцатилетную нескладуху, как я, и я ни в чем тебя не виню. Я знаю, что ты сделал для меня, и знаю, что никогда, даже за тысячу лет, тебе за это не отплачу. Я знаю, знаю, знаю, Старфайндер, и все равно я люблю и тебя, и Чарли, и пожалуйста, когда я вырасту, пожалуйста, прилетите за мной и заберите меня с собой!
Быстро повернувшись, Кили взбежала вверх по ступенькам, толкнула дверь и скрылась в доме. Язва Старфайндера давала о себе знать так, что ему стало трудно дышать. Он почти согнулся от боли пополам. По сторонам, периферийным зрением, он заметил как трава, и небольшие холмы, и деревья на холмах, все зеленое и сочное - все это медленно поплыло прочь и растворилось вдали, побледнело и постепенно исчезло, оставив после себя только голую и неприметную безжизненную землю.
Из дома появился Ральф, чуть покачиваясь спустился по ступенькам крыльца, пересек лужайку и осторожно стал забираться в лимузин. Старфайндер хлопнул Ральфа по плечу:
- Вы слишком пьяны, чтобы вести машину, Ральф, - сказал он.
Повернувшись к Старфайндеру, Ральф смерил его мутным взглядом.
- От пива невозможно опьянеть. Пиво - это слабоалкогольный напиток, почти без градусов.
- Мне не нравятся пьяные, - сказал тогда Старфайндер. - И в особенности мне не нравится, когда пьяны от пива. Люди, перебравшие пива, невыносимы, потому что болтливы, заносчивы и неряшливы.
- Грязная капиталистическая свинья! - выкрикнул Ральф и, размахнувшись, сделал слабую попытку ударить Старфайндера.
Увернувшись, Старфайндер схватил Ральфа за руку, вытащил его из машины на лужайку, толкнул на траву и припечатал к земле, пнув башмаком в зад, так что Ральф ткнулся лицом прямо в цветы на клумбе семейства Блю. После этого Старфайндер возвратился к лимузину, сел за руль, задним ходом выкатился на подъездную дорожку и поехал в сторону своего загородного дома, где ему еще предстояло закончить свои дела.
На душе у него немного полегчало, но не слишком.
"Уходим с орбиты, кит", - скомандовал Старфайндер, стоящий посреди мостика. "Отправляемся в прошлое".
Кит ничего не ответил.
Это могло означать только одно: кит спит и не слышит его команд.
"Уходим с орбиты, кит", - снова "повторил" Старфайндер, усилив мысленное напряжение своей телепатической команды. "Отправляемся в прошлое!"
Кит даже не шелохнулся.
Старфайндер приготовился повторить команду в третий раз, когда в сознании его возник иероглиф:
"Кит, ты прекрасно знаешь, где она сейчас находится. Она остается на Ренессансе. А теперь сойди с орбиты, прекрати играть в игры!"
"Что сделано, то сделано, кит. Теперь мы остались только вдвоем. Два товарища, вместо трех. Сходи с орбиты!"
"Ты не можешь бросить меня, кит! Вспомни наш договор!"
"Черт тебя дери, кит! Ты что же, хочешь, чтобы я похитил ее?"
Молчание.
"Даже если я решусь на это, одного только отца ей недостаточно. Ей еще нужна мать".
Старфайндер швырнул капитанскую фуражку себе под ноги. Теперь он не просто сходит с ума от ярости - язва двенадцатиперстной кишки совсем его доконала! "Ну хорошо, кит, договорились! Раз уж так случилось, что у меня есть там внизу загородный дом и половина акций компаний Ренессанса принадлежит мне..." Потом он внезапно вспомнил, что завещал загородный дом семейству Блю и что все свои акции обратил в деньги, чтобы купить звездного угря и основать трастовый фонд в пользу Кили, и что теперь он так же беден, как и раньше - беден, словно церковная мышь.
Более того, без помощи кита он не сможет заработать себе новое состояние.
А станет ли он зарабатывать, если даже у него будет такая возможность?
Станет ли он покупать, если у него будет такая возможность, новый загородный дом, для того чтобы обосноваться в нем и всю свою жизнь прожить среди "высших буржуа"?
Скорее уж он согласится обосноваться и прожить свою жизнь среди Великих Обезьян на Тау Кита 4.
Кили принимать во внимание не приходится. По крайней мере, до тех пор пока она не повзрослеет.
Но к тому времени будет уже слишком поздно. К тому времени она сама может стать Великой Обезьяной.
И ничего, что ее родители не Великие Обезьяны. Им до них остался всего один шаг.
Почему он отказывается смотреть в глаза правде, которая сияет перед ним? Почему он так упорно отворачивается от огромного и неуклюжего, как слон, факта, что они ни на миг не задумались о Кили, никогда не думали прежде и не собирались думать о ней в будущем?
Потому ли, что избавлением от этого было только ее похищение?
Вряд ли. У него за плечами уже есть пара преступлений. В его послужном списке хватит места и еще для одного.
Потому ли, что внутри кита им двоим не хватит места?
Вряд ли. Внутри кита хватит места ему и еще целой школе маленьких девочек.
Потому ли, что житие внутри кита, в Океане Пространства и Времени, лишит Кили возможности получить нормальное образование?
Вряд ли. Только не рядом со всеми богатствами прошлого, с его музыкой, живописью, литературой, драмой, философией, науками, всем этим, брошенным к ее ногам.
Потому ли, что внутри кита она останется без общества детей своего возраста?
Вряд ли. По ее выбору, он может поселиться в любой части прошлого, где Кили сможет ходить в школу, став частью местного сообщества на столь долгое время, как ей того захочется. Все, что ему для этого нужно, это деньги, но с помощью кита он сможет заработать неограниченное состояние в любой момент.
Панорама того, что он и кит смогут сделать для нее, развернувшись перед ним, поразила его до глубины души. Вся эта панорама находилась тут уже давно, неизвестно сколько времени, просто он упорно отказывался смотреть в эту сторону.
Но почему?
Почему он так упорно притворялся, что этого будущего просто не существует? Почему он решил, что бросить Кили среди ее "высших буржуа" будет самым лучшим, что он может для нее сделать?
Ответ, который пришел, пронзил его эго словно булавка воздушный шарик.
Он поступил так, потому потому что знал, что свобода, которую он выкрал для себя, когда украл кита, теперь находится в опасности. Потому что когда сравнивал вес этой свободы с весом любви маленькой девочки, всегда придавливал чашу весов пальцем. Свободный, ничем не связанный, он всегда страшился перейти свое Красное море, свой Геллиспонт, свои Альпы, свой Рубикон, свой Атлантический океан и свой Исмус.
Что ж, теперь он этого больше не боится.