Хильдегарт попыталась оттащить Синана прочь от зияющего отверстия, из которого продолжал потоком извергаться воздух, напитанный гнилостными испарениями, но ассасин оттолкнул ее.
- Никогда не понимал, зачем нашему господину столько серы. Ума не приложу.
- Эта возлюбленная блемми - исчадие ада! - отвечала Хильдегарт, осенив себя крестным знамением.
- Ну, если ты считаешь, что это ад, дорогая, то имей в виду, что мы создали его собственными руками. - И Синан, сощурившись, устремил взгляд в едкую мглу. - Там, внутри, очень много костей. Я должен войти туда. Я должен увидеть все собственными глазами, чтобы оставить свидетельство для будущих поколений… Идем вместе!
- Ты, верно, шутишь? Женщине не место в шахте.
- Еще как место, дорогая! Я ведь просто прошу тебя спуститься вместе со мною в ад. Здесь нет больше никого, кто смог бы подтвердить потом истинность моих рассказов, и к тому же я полностью доверяю твоим суждениям.
Но Хильдегарт наотрез отказалась, и Синан, лишь пожав плечами по поводу ее женских страхов, устремился в туманную мглу. Хильдегарт, готовая уже оплакать его, принялась молиться - не столько о Синане, сколько о себе самой, ибо надеяться на его возвращение было безумием.
Когда она уже пять раз прочла "Ave Maria", Синан вновь появился из туннеля, едва не волоча на себе своего раненого господина. При этом они умудрились притащить огромную белую кость, похожую на кусок разбитых лат или черепок от гигантского горшка.
Эта пробитая броня, на которой болтались несколько спутанных конечностей и куски присохших кишок, - все, что осталось от возлюбленной блемми. Оказалось, что она была чем-то вроде огромного вареного вонючего краба. Или вроде пустынного скорпиона с зазубренным хвостом, обитающего в глубокой пещере.
Возлюбленная блемми, заточенная глубоко в каменистых и дымных недрах земли, вела тихую, мирную, уединенную жизнь; питалась она очень хорошо и потому выросла до гигантских, чудовищных размеров, и через узкое жерло, отделяющее ее пещеру от внешнего мира, пройти уже не могла. Синан и блемми с огромным трудом выволокли ее костяные останки на свет божий.
Блемми потянул за потайной рычаг, и массивная железная дверь с глухим звуком захлопнулась у него за спиной. Из его груди вырывались кашель и хрипы, а сопливый нос издавал фыркающие звуки.
Синан, который не так сильно надышался адскими испарениями, пришел в себя первым. Он как следует сплюнул и вытер слезящиеся глаза, а затем жестом попросил у Хильдегарт перо и чернила.
Синан присел на большой кусок известняка. На вопросы Хильдегарт он не отвечал - только качал тюрбаном и судорожно строчил что-то на бумаге.
Тогда Хильдегарт пошла следом за измученным блемми, который продолжал тащить куда-то костяные останки своей возлюбленной, гремевшие при каждом шаге. Согнувшись под своей тяжкой ношей, Тихий Господин весь содрогался от напряжения и горя, похожий на умирающего быка. Его крепкие кожаные сапоги были изодраны в клочья, будто их кололи копьями и рубили топорами.
Но блемми, позабыв о ранах, все тащил искалеченный труп своей возлюбленной, с усилием преодолевая ярд за ярдом, вниз по склону холма - к берегу Мертвого моря. Костяная скорлупа была пронизана множеством отверстий с зазубренными краями. Похоже было, что демонессу разодрали на части изнутри.
Хильдегарт никогда прежде не видела, чтобы блемми страдал. Зато она повидала достаточно раненых и безошибочно узнала это выражение смертельного отчаяния на лице - сколь бы странным и необычным это лицо ни было.
У самой кромки темной соленой воды блемми наконец в отчаянии опустился на землю.
Хильдегарт разровняла перед ним песок подошвой сандалии. Затем она вынула из складок своего плаща длинную медную булавку и написала: "Господин, возвратимся в твой Парадиз! Позволь мне заняться твоими ранами".
Блемми отстегнул от своего пояса небольшой нож и торопливо нацарапал на песке ответ: "Моя участь не имеет более значения / лишь дети любимой меня беспокоят / они наследники великой и благородной расы / хотя и родились в сем безотрадном краю".
"Но, господин, давай попишем об этом в каком-нибудь более подходящем месте".
Блемми нетерпеливо стер эти слова ладонью.
"Я в последний раз в жизни прикоснулся к моей несчастной возлюбленной / наши встречи были так прискорбно редки / мы обменивались посланиями, что тонули в черных межзвездных лагунах / каждую фразу приходилось терпеливо разбирать годами / наши народы разделяла смертельная вражда / но мне она верила / она согласилась стать моей / она отправилась со мною в ссылку в эти далекие неведомые земли / но вот она покинула меня, чтобы одной лицом к лицу встретить нашу печальную участь / моя милая / она никогда не думала о себе / всегда жила для других / и теперь, увы, некому мне писать письма / та, кому они были адресованы, навсегда исчезла / доброта и великодушие погубили ее".
И в порыве отчаяния блемми принялся стягивать со своих ног изодранные сапоги.
Хильдегарт покорно опустилась на колени и сняла остатки обуви с ног своего господина. На ногах оказалось множество ран - следы от колей и устрашающе крупных звериных клыков. Она сняла хлопковый плат со своей головы и разорвала его на полосы.
"Я обещал ей позаботиться о детях / защищать их, как я прежде защищал и оберегал ее / тот опрометчивый обет сломил мой дух / я нарушу данную ей клятву, ибо не могу жить без нее / без ее доброты, внутренней силы и великодушия / она была так мудра / ей были открыты такие глубины познания / великие чудеса, о каких я и подозревать не мог / в ней жила необыкновенная непостижимая душа / а уж как она меня любила / какие дивные чудеса мы делили друг с другом / мы пришельцы из разных миров / о до чего же чудесно она писала!"
Тут к ним подошел Синан. Глаза у ассасина покраснели от ядовитых испарений, но он уже взял себя в руки и успокоился.
- Что ты там делал? - спросила Хильдегарт, перебинтовывая окровавленную беспалую ногу блемми.
- Я создал шедевр! Ты только послушай! - радостно возгласил Синан. Он поднял повыше кусок пергамента, который держал в руках, прокашлялся и с выражением прочел: - "Я своими глазами узрел горы трупов. То жертвы резни или бойни. Все изрублены, иссечены; их разорваны горла, и из прободенных черепов вытек мозг. Их изломаны спины, раздроблены шеи; их носы перебиты и залиты алою жижей, и их волосы слиплись в крови. Ссохлись нежные алые губы; размозженные головы, как решето, все пробиты; ступни иссечены и изодраны множеством лезвий; пальцы срезаны - ими усеяно сплошь все пространство вокруг; и у каждого трупа грудь как месиво кости и мяса. И казалось, с последним дыханьем из этих грудей вырываясь, сами души раздроблены были и иссечены; и тела бездыханно лежали, будто серые камни, средь мертвенных хладных камней!"
Окровавленные пальцы Хильдегарт соскользнули с узла, которым она пыталась закрепить импровизированную повязку на ноге своего господина. Солнце сильно припекло ее неприкрытую голову. В ее ушах зазвенело. В глазах помутилось.
Когда она пришла в себя, то первым делом увидела Синана, который заботливо протирал ей лицо куском ткани, смоченным, водой из фляги.
- Ты упала в обморок, - сказал он.
- Да, - слабо пробормотала Хильдегарт, - это было уже слишком.
- Еще бы! - подтвердил Синан. Глаза его сияли. - Ведь эти волшебные стихи вылились из меня в едином порыве божественного вдохновения! Будто мое перо само научилось возглашать истину!
- Значит, все это ты увидел в аду? - спросила она.
- О нет, - отвечал Синан. - Этим ужасам я стал свидетелем при осаде Иерусалима. Но прежде мне никак не удавалось описать свои впечатления, а сейчас на меня снизошло вдохновение. - Синан пожал плечами. - А в этой отвратительной шахте я вообще почти ничего не смог разглядеть. Только темный едкий дым да обломки костей. Ну и прорва бесят: их визг и шебурша-ние раздаются со всех сторон, будто пещера полна не то ящериц, не то летучих мышей. И вонь от них адская… - Синан бросил косой взгляд на израненные ноги блемми. - Видишь, как маленькие черти искусали его, когда он пытался пробраться сквозь их толпу и забрать останки их мамаши.
Блемми не мог слышать того, что сказал Синан, но интонации ассасина его, по-видимому, взволновали. Он приподнялся и сел. Его черные глаза были словно подернуты пленкой и полны безысходного горя. Он вновь взялся за нож и вырезал им на песке новое послание:
"А теперь мы поднимем бесценное тело моей возлюбленной / и опустим его для вечного упокоения в недра сего чужеземного моря, столь любимого ею / во всем вашем мире не нашлось места, которое встретило бы ее ласковее, чем эти тихие воды".
Синан убрал пергамент со стихами и потянул за одну из побелевших конечностей искалеченного тела, которое принадлежало возлюбленной блемми. Костяная броня с грохотом перевернулась, будто скорлупа от яйца птицы Рух, пробитая клювом птенца. Раненый блемми встал на окровавленные ноги и, напрягая все свои иссякающие силы, попытался поднять или хотя бы толкнуть эту костяную стену. В конце концов и Синан, и блемми с плеском шагнули в зловещие воды и сразу же погрузились по пояс.
Когда белый остов стал погружаться в воду, из его внутренности вдруг послышались шорох и шебуршание. Из каких-то потаенных закоулков костяной скорлупы, шатаясь на трясущихся лапках, как мокрый птенец, выполз маленький, жутковатого вида бесенок. Он принялся прыгать, чирикать и визжать.
Мудрый Синан тут же замер, как охотник, случайно встретивший леопарда. Но блемми не смог сохранить хладнокровие. Громко фыркнув, он с плеском рванулся к берегу.
Бесенок ринулся вслед за блемми с ловкостью прирожденного хищника. Нагнав свою жертву, он повалил ее на соленый песок и тут же принялся пожирать добычу.