Через минуту всё было кончено. Около столба плавала в своей огненной колыбели сияющая саламандра. Теперь её пламя отливало красным.
Цойфман поставил на землю клетку с василиском, аккуратно расправил складки шали. Нагибаясь, он заметил на полу какой-то маленький предмет, и поднял его. Это оказалась оплавленная пуговица.
- Verzeihen Sie, Herr Визель, тысяча извинений. Но другого магического существа поблизости не нашлось, а малютка хотела кушать, - с чувством произнёс профессор, соображая, что делать дальше.
Предстояла большая работа. Разобрать бумаги в кабинете Визеля. Выйти хотя бы на ближайший круг его контактов. Также связаться с Фрицем: возможно, он что-то знает о чёрном рынке магических существ. Обязательно найти литературу о саламандрах. Лучше бы какие-нибудь инструкции. В конце концов, её придётся транспортировать… Поискать в доме деньги или какие-нибудь ценности: ему потребуется свободная наличность.
Да, ещё василиск.
- Ты, наверное, голодный? - профессор наклонился к клетке. Василиск зашебуршился.
- Ну, это просто, - пробормотал профессор, вспоминая полоза в террариуме. - Положение жабы и положение змеи в некотором высшем смысле равноценны, не так ли?
Лондон, 2006.
… - Должен признать, господин Цойфман, что вы прекрасно держались на этих переговорах, и проявили подлинный патриотизм, - человек в соседнем кресле щёлкнул гильотинкой, отрезая кончик сигары.
Иосиф пододвинул к себе пузатую рюмку. Погрел в ладонях, чтобы ощутить аромат хорошего коньяка. Ему было хорошо и уютно. Впервые за весь последний год он мог себе сказать, что никуда не торопится.
- То есть вы хотите сказать, что я безбожно продешевил, - заметил он. - Что ж. Когда сделкой интересуется государство, гражданином которого ты являешься, отказываться от переговоров недальновидно.
- Ну, не так уж вы и продешевили, - усмехнулся собеседник, - просто саламандра бесценна… Американцы, наверное, дали бы вам больше. Если, - он осторожно вдохнул сигарный дым, - не предпочли бы сэкономить. Честно говоря, очень странно, что вас не убили.
- Да, этот рынок довольно жёсткий, - заметил профессор. - Мне несколько раз приходилось прибегать к помощи моего маленького друга, - он покосился на клетку. На сей раз она была закрыта специальным чехлом.
- Кстати, вы не хотите его продать? В частном порядке?
- Нет, - сказал Цойфман.
- Всё же подумайте. Я бы его у вас купил. Дорого. В конце концов, он вам больше не понадобится. К тому же, с помощью этого существа убивали евреев…
- Благодаря нашему правительству, я больше не нуждаюсь в средствах. Надеюсь, мои дети тоже будут довольны своим папочкой. Кстати, моя жена Аша на следующей неделе…
- …поздравляю… - предупредительно откликнулся собеседник.
- Вообще, я к нему привык, - закончил профессор. - Мы с ним хорошо понимаем друг друга. Что касается прошлого… Будем думать о настоящем. Вы же не задумываетесь о тех евреях, которыми будут кормить саламандру?
- Вы прекрасно знаете, что евреи бывают разными, - в тон ему ответил человек напротив. - Некоторые из них не заслуживают ничего, кроме…
- Да-да, я понимаю. Хорошо, что они есть, эти негодные евреи. Правда ведь? - Цойфман осторожно пригубил коньяк. - В общей гармонии мироздания у них тоже есть своё скромное место.
Собеседник кашлянул.
- Василиск мог бы облегчить их мучения.
- Обойдутся инъекцией. Кстати, - добавил профессор, - у меня есть для вас небольшой подарок. Вот, - Цойфман положил перед собой книжку в изящном сером переплёте. - Сигнальный экземпляр.
Человек в соседнем кресле взял книгу в руки, повертел, заглянул под обложку.
- Ах, да. "Мой Холокост". Об этом много говорят. Газеты пишут, что это чуть ли не новый дневник Анны Франк?
- Газеты преувеличивают. Проза историка - сейчас это модно. Это книга о моей семье. Точнее, о семье моей матери. Нечто вроде исторического расследования. Грустная история. Надеюсь, она найдёт своего читателя.
- И номинатора. Насколько мне известно, книга уже выдвинута на премию имени…
- Давайте об этом не будем. Чтобы не сглазить, - профессор улыбнулся. - Но, разумеется, я рад своему возвращению в литературу. Знаете, - он сделал ещё один маленький глоток, - раньше мне казалось, что занятия историка и литератора противоположны по интенции. Теперь я так не думаю.
Застрекотал телефон. Профессор взял трубку, немного послушал, потом молча положил её на край стола.
- Благодарю вас, - сказал он. - Деньги переведены на мой счёт. Вы выполнили свои обязательства.
- Мы всё-таки представляем правительство Израиля, - улыбнулся собеседник. - Было бы странно с нашей стороны…
- Кстати, вы гоблин? - неожиданно спросил Иосиф.
- Да, как и все чиновники такого уровня… Извините, профессор, мне пора. Ох, да! - собеседник хлопнул себя по лбу. - Совсем забыл. У меня тоже есть небольшой подарок для вас… и для вашего василиска.
Он нагнулся, открыл пузатый портфель, стоявший у него в ногах, и извлёк оттуда большую коробку, аккуратно заклеенную со всех сторон. В крышке были проделаны небольшие отверстия. Внутри что-то шуршало.
- Благодарю, - с чувством сказал профессор Цойфман. - Очень кстати.
- Не за что. Все уже знают, что вам принято дарить змей. Но мне и в самом деле пора.
Собеседник ещё раз попрощался, подхватил портфель, щёлкнул замочком, и удалился.
Иосиф остался один. Он осмотрел коробку, прочёл латинскую надпись на крышке.
- Надеюсь, - сказал он, глядя на клетку, - тебе это придётся по вкусу. Редкий вид. Ты же у нас лакомка…
Голодный василиск щёлкнул клювом.
- Weltweisheit, - констатировал профессор. - Мировая мудрость.
Кабы не этот Пушкин
16 августа 1924 года по традиционному стилю.
Российская Империя, столица.
Всё смешалось в доме Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Начать с того, что с самого раннего утра его высокопревосходительство изволили быть на ногах - и в прескверном настроении. Даже не посетив туалетную комнату, он, весь во власти мрачной сосредоточенности, настрого велев не беспокоить ни по какому случаю, даже если турки нападут, заперся в кабинете на ключ.
Напрасно верный Мустафа прикладывал ухо к двери, надеясь расслышать звон колокольчика - Аполлон Аполлонович не любил новомодных электрических звонков, предпочитая старинные средства - но увы: из кабинета доносился только стук открываемых ящиков бюро и шорох раскрываемых папок. Судя по всем приметам, дело предстояло нешуточное.
Беспокойства, однако, на этом только начинались. Вначале загудел телефонный аппарат в малой зале. Телефонную линию в дом Аблеуховых провели недавно, и обслуга ещё не свыклась с его присутствием. Это ввело Мустафу в колебание: звать ли его высокопревосходительство к трубе, несмотря на повеление не беспокоить, или оставить аппарат без внимания, рискуя тем самым навлечь на барина немилость: понятно ведь, что тревожить Аполлона Аполлоновича в такое время могло осмелиться лишь только вышестоящее начальство, а выше Аблеухова не было никого, окромя ближайших к Государю… Терзаемый противоречащими чувствами, Мустафа всё же решил звать и робко постучал в дверь.
Аполлон Аполлонович изволили открыть, но вид у него был прегрозный. Отодвинув замершего от ужаса Мустафу, он проследовал в малую залу к гудящему аппарату. Видимо, разговора по аппарату его высокопревосходительство ждали. Во всяком случае, вместо обычного "алло" Аблеухов позволил себе нетерпеливое "eh bien?", а дальнейшая с его стороны беседа свелась к короткому "oui" и "que diable!" в конце.
В крайнем раздражении бросив трубку, его высокопревосходительство, чернее тучи, вновь скрылось в кабинете, дав указание скорейше занести в кабинет шербет и водку.
Мустафа затрепетал: такого рода указания он получал всего дважды за всё время службы, и оба раза они знаменовали события страшные и чрезвычайные. Впервые на его памяти Аблеухов потребовал с утра водку в день своего знаменитого выступления в Государственном Собрании, когда была произнесена та самая, вошедшая в историю фраза - "бюджет государства и есть его подлинная неотменимая Конституция, перед коей смиренно склоняют головы даже тираны, если не желают лишиться выгод своего положения" - за каковой последовала трёхмесячная опала. Второй раз такое случилось перед заседанием Высшего Совета, когда Аблеухов в присутствии Государя, угрожая отставкой, отказался выделить средства на продолжение африканской кампании. Это было безумно смелый демарш: либералы чуть ли не записали канцлера себе в сочувствующие. Зато после Аксумской катастрофы, когда племена ороро, вооружённые новейшими австрийскими пулемётами, наголову разгромили англичан, Государь публично назвал Аблеухова "вернейшим и преданнейшим слугой Российской Империи". Как выяснилось вскорости, за этим лестным определением последовали и практические выходы: Аполлон Аполлонович стал приглашаем на вечерние чаепития в Высочайшем Присутствии, на коих обсуждались наиважнейшие вопросы… Мустафа, volens nolens осведомлённый даже о таких подробностях, вчуже трепетал - похоже, опять настало опасное время.
Он явился перед Аблеуховым самолично - с подносом, на котором стояла чаша с шербетом и графин с охлаждённым хлебным вином.
Его высокопревосходительство было в самом дурном настроении. Аблеухов даже не выбранил Мустафу за нерасторопность, хотя следовало бы: до такой степени канцлер был не в духе. И водку-то он налил себе не на два пальца, а целую стопку, и опрокинул-то единым махом, закусив, по обыкновению, шербетом.
- Мустафа, - внезапно обратился он к домоправителю, - вот скажи: ты знаешь ли стихосложение?