– Испугается, улетает… тебя не трогает, нет… Человек не трогает, зеркало боится…
Оставаться в комнате все равно не хотелось, позорно отступать и ночевать в холле было стыдновато. Хоть бы не уходил, что ли, этот китаец, раньше я все сердился, что он вечно мне глаза мозолит – а теперь хотелось схватить его за руку и не выпускать, как хватал отца в детстве, когда было страшно по ночам. Папа, посиди со мной…
– И много у вас таких? – спросил я, показав на духа.
– Не, не, – старик замахал руками, – раньше много было… я тогда мальчишка был… много было… все летала духи, летала… В дом летала духи. Зло делала, много зла. Брат маленькая был, брат забрала духи…
– Духи забрали?
– Забрали… – задумчиво повторил он. – Отец все зеркало вешала, везде багуа… и хуадань, ветра поющая, – он указал на звенящие подвески по углам, – и свечи жгла… и боялась духи, боялась… улетала.
Меня поразило то, как он говорил про духов – как про что-то обыденное, само собой разумеющееся, как какой-нибудь дачник говорит про надоедливых ворон или дроздов, или мошкару.
– Вы говорите… вашего брата унесли? – вспомнил я.
– Это много духов унесли, много духов людей уносит… одна дух людей не уносит… не бойся…
Не бойся… Легко сказать… Я пересилил себя, вошел в комнату, вытянулся на постели – сейчас был готов заплатить и за зеркала, и за подвески, да хоть напустите мне сюда живых лягушек и повесьте лапки летучей мыши – лишь бы помогло…
Спать с этим чудищем… боже помилуй, это же не комарик прилетел…
– А сейчас они куда делись? Вымерли, что ли?
– Не-а… перебили, – китаец улыбнулся, как показалось мне, самодовольно, – много было… перебили… отец ходила, я ходила, у меня тогда много лет было, мужчины ходила… на духов… Там, в горах они жила, мы ходила, костры жгла, свечи жгла, молитвы, – он многозначительно сложил руки, – они умирала от молитвы, умирала. Много умирала духов… мало осталась…
Я прикрыл глаза – усталость брала свое, завтра опять на конференцию, еще не хватало, если я из-за этого духа не высплюсь, Икебана, или как его там, Хойен. Когда я приоткрыл глаза, китаец уже ушел, должно быть, подумал, что я сплю. Дух все так же беспокойно вертелся по комнате, треугольником – раз, два, три, не находил себе места, темная тень – и мне даже казалось, что я слышал шелест крыльев…
Это было давно.
Тогда я еще чувствовал себя хозяином планеты – и все мы чувствовали себя хозяевами. Казалось, что весь мир для одних для нас, а все остальное – только декорация к спектаклю, главную роль в котором играем мы. Теперь-то я чувствую, что это не так – теперь, когда они вытеснили нас и изгнали в горы.
Сегодня снова приходил в ИХ логово к себе подобному, к сородичу своему – которого ОНИ взяли в плен. Я вижу его, он видит меня, но он не говорит мне ни слова. Что-то они сделали с ним – что он не может говорить…
Что-то…
Может, во всем мире нас осталось только двое – он и я…
– Горячий вода был?
– Был, – кивнул я, не поднимая головы, хозяин опять забросает меня вопросами, а надо же когда-нибудь и поесть, хотя бы за ужином…
– Холосо тута?
Я еле удержался, чтобы не фыркнуть, ответил:
– Хорошо.
Спохватился, проглотил кусок, добавил:
– Да, дух ваш… все не улетает.
– А, это молю гоняли, теперь лаванда пахнет.
– Да нет… дух… Хойен…
Китаец шикнул на меня, кажется, про Хойена этого нельзя было говорить – вот так откровенно, прямо. Но и молчать об этом я тоже не мог…
– Так вот, вы говорили, что он зеркала испугается, улетит… ничего он не пугается, как летал, так и летает…
– Каждый ночь? – узкие глаза китайца на мгновение расширились.
– Ага, каждую ночь. Я уж хотел не обращать внимания… только легко сказать, когда эта нечисть над тобой пурхается…
– Душу пьет? – всполошился китаец.
Я не знал, как это, но каким-то седьмым чутьем почувствовал – это не про меня.
– Да нет… просто летает, в зеркало бьется, бьется…
– А, зеркало… боится зеркало?
– Да не сказать, чтобы боится…
Кажется, я сказал что-то не то, старик засуетился, захлопотал, раскрыл свои сундучки, раскрашенные драконами, начал вытаскивать какие-то обереги, колокольчики, свечи, палочки, которые он поджигал по вечерам, чтобы по всему дому шел терпкий пряный дух. Я прикинул, во сколько мне обойдется вся эта охота на привидений, тяжело вздохнул.
Да, пора переезжать в нормальную гостиницу.
А как не хочется…
– Пошли, – китаец сунул мне в руку охапку свечей, какие-то палочки, колокольчики, – дух гоняла, дух…
Дух… я поплелся за ним, чувствуя, что ничем хорошим эта затея не кончится. Китаец первый вошел в комнату, посмотрел, как дух беспокойно тычется в зеркало, бьется птицей о стекло, в испуге шарахается назад.
– Плохо… – старик покачал головой, – никогда так не делала… никогда… Зеркала боялась, улетает, а теперь в зеркало билась… Свечи зажгла, – скомандовал он, показав на меня.
Этого еще не хватало… похоже, и правда будем гонять духа, ладно, будет что вспомнить, когда вернусь из командировки, сделать бы еще пару снимочков, только ничего я не сделаю – фотокамера духа не берет, и в обычных зеркалах он не отражается, только в Багуа.
– Здеся духа летает… – китаец заглянул в мою комнатенку. – Свечи боялась… свечи…
Он забренчал в свои колокольчики, дух встрепенулся, как вспугнутая птица, заметался, как будто искал выход – но не мог найти. Старик поднял над головой свечу, господи, только бы не запалил занавески, направил свет на духа – Хойен шарахнулся назад, как ошпаренный…
Я тоже поднял свечу – дух подался назад, тут же спикировал на меня, как будто хотел вцепиться мне в волосы. Первый раз стало страшно, первый раз я спохватился, что передо мной все-таки не бабочка и не летучая мышь, а что-то сильное, жуткое, темное, может, не из нашего мира, может, пришедшее, чтобы забрать меня…
– Свечу подняла… свечу… боится свечу, боится… – не унимался хозяин.
Дух отпрянул от свечи, кажется, обжегся, больно, сильно, тут же вспыхнул снова, бросился к зеркалу. Нет, не боится он своего отражения… Он бился и бился в зеркало, как будто видел там что-то, искал там что-то… что-то…
Китаец поднял свечу…
– Стойте!
Китаец не слышал меня, все ближе подбирался к Хойену, ловил его, как какое-то мерзкое насекомое…
– Да прекратите вы! – я бросился к нему. – Перестаньте, слышите? Оставьте его!
Хозяин недоуменно смотрел на меня.
– Оставьте его… ничего… ничего он мне не сделает, он вообще не за мной пришел, понимаете, не за мной!
Китаец смотрел на меня, видно, подбирал слова, впрочем, я уже все мог прочитать в его глазах, одну-единственную фразу – а ты-то откуда знаешь?
– Да знаю я… вы говорите… их почти не осталось, да?
– Да… мало духов, мало… всех перебили, всех…
– Ну так вот… всех перебили, этот, может, последний остался. Вот он и ищет… себе подобных. Сородичей своих ищет, понимаете? Вот он зеркало это увидел, вот и тычется в отражение, думает, там еще один такой дух…
– А, – китаец с пониманием кивнул, – да, да…
– Так что вы не трогайте его, пусть… он, может, последний в целом мире остался, вот и тоскует… без своих… вы…
Китаец не слушал, я хотел одернуть его – но было поздно, душистая свеча с запахом тимьяна опалила темные крылья духа…
Поднимаюсь на последний этаж отеля, названия которого, как всегда, не помню, и если завтра заплутаю в переулках Буэнос-Айреса, в жизни не найду свою гостиницу, и никто во всем Буэнос-Айресе мне ее не найдет. Все отели на одно лицо, вернее, без лица, все те же мягкие бесшумные коридоры, приглушенный свет, широкие постели, слишком просторные для одного.
Захожу в номер, первым делом сбрасываю полотенце с зеркала. Теперь можно и заняться собой, хотя бы чашку чая выпить, посмотреть на панораму огромного города далеко внизу, ждать, когда придет он.
Потому что я знаю – он придет.
Приходит каждую ночь, как-то находит меня в моих скитаниях по свету, может, чует зеркало, несется за ним через океаны и континенты, мчится в темных тучах за самолетом высоко-высоко.
Я не боюсь его, я давно перестал бояться, более того, когда он влетает в комнату, я сижу не шевелясь, почему-то боюсь его спугнуть. Он беспокойно мечется по комнате, как будто обнюхивает углы, потом кувыркается под лампой, как мотылек, прилетевший на свет, наконец как будто спохватывается, бросается к зеркалу…
Мне кажется, я слышу, как он зовет своих – зовет беззвучно, на каком-то своем языке, которого люди, плотные и приземленные, не понимают. Хочется сказать ему, что там ничего нет, зеркало, просто зеркало – и не хочется отнимать у него последнюю надежду…
Вспоминаю ту ночь, последнюю ночь в доме старого китайца, когда старик гонял духа, и я схватил руку старика, выбил у него из рук свечу, помню, запалил циновки, расписанные драконами. Ближе к рассвету старик хотел разбить зеркало – помню, как я долго выкупал у него зеркало, китаец качал головой, говорил, что это не сувенир, не игрушка, нет, дурной стекло, дурной, и дух дурной там… не помню, какие суммы я ему предлагал – кажется, у меня столько не было, да я знал, что он не согласится.