Тем временем внизу раздался звучный рев. По мраморным ступенькам прокатилась ботиночная дробь, и констебли выбежали прямо под дождь, интересуясь – не нужна ли какая-либо помощь? "Сириус" взрезал улицу оранжевым ножом света, чинно щелкнул дверями и, взвизгнув шинами из натурального каучука, наращивая скорость, покатил по мостовой. Ветер продолжал утюжить тюльпановое дерево, от цветастого великолепия которого остались одни воспоминания. Абсолютно все алые лепестки лежали в глубоких лужах, их уносило в сточные канавы, скручивало в безнадежные и бесцветные струпья, нигде и никому уже не нужные.
– Ну как вам все это? – сделал неопределенный жест рукой Лауфер, как только Мирабо вошел к нему.
Основное место работы коронера, находилось, разумеется, не здесь, а при городской больнице. Но куча всяческих административных забот требовала отдельного кабинета в здании мэрии. Здесь было более чем уютно. Пара массивных шкафов со всевозможными папками, обшитыми суровыми нитками, полки с толстыми томами различных отчетов, рапортов, экспертиз и прочего, три вазона с одинаковыми растениями, загораживающими листьями окно, что сейчас было явно к лучшему. Другой шкаф, в котором хранился фотографический аппарат с принадлежностями и всякие предметы, в том числе осколок Нароста, разбитого при извлечении тела первой жертвы. Рядом с осколком лежали щипцы и увеличительная линза, что позволяло сделать вывод о том, что коронер не расстается с надеждой понять природу явления. Узкое казенное кресло в единственном экземпляре, что свидетельствовало о редкости появления гостей. Небольшой стол. На отдельной полочке – канделябр с тремя подсвечниками, но сейчас в кабинете горел электролитический светильник на стене, свечи тут наверняка присутствовали лишь для декорации. Из странностей – пустой аквариум. Маленький. Но все равно непонятный здесь предмет, стоящий посреди стола, в котором не было ни воды, ни песка, ни тем более каких-либо рыб или растений. Он просто стоял на столе, забирая почти все внимание, как забирает его глубокое декольте красивой женщины.
В углу, за дверью, спрятался иконоскоп. Мирабо во многом отдавал предпочтение старому надежному радио, но отлично помнил день, когда в здании мэрии впервые зажегся бутылочного цвета экран иконоскопа. И помнил первую передачу, которую смотрел. Это была трансляция ежегодных соревнований летающих лодок. Экран не передавал цвета, потому было сложно судить, кто лидирует, а кто ошибся потоком и теперь вместо подъема вверх снова и снова плюхается в воду залива. Потом кто-то додумался рисовать на аэростатах огромные цифры, и смотреть соревнования стало интересней. Перед экраном размерами полторы на полторы ладони на штативе располагалась полуметровая система из двух стекол, заполняемая водой, предназначенная для того, чтобы можно было разглядеть мелкие детали. Вот только коронер заправлял линзу не водой, а абсентом, благо полыни на плоскогорье хватало с избытком. Из-за этого иконоскоп Лауфера всегда показывал изображение не вполне черно-белое, а с примесью зеленого цвета. Это было сделано на случай, если шефу в очередной раз вздумается бороться с пьянством в мэрии, как он называл свои неожиданные рейды с целью изъятия всех запасов спиртного у служащих. В чем в чем, а в полном отсутствии самодурства шефа упрекнуть было сложно. Чего стоили одни вопли несносных птиц, к мнению которых он прислушивался все чаще и чаще.
Лауфер отцедил из линзы в два стакана по чуть-чуть прозрачной салатовой жидкости с горько-пряным запахом полыни, долил почти доверху простой водой, затем достал из стола пару кусочков сахара, смочил в абсенте, выложил по одному на ложечки, которые водрузил на стаканы и поджег. Запах сразу стал гуще и приятней. Мирабо вдохнул, прикрывая глаза, дождался, пока расплавленный сахар полностью стечет из ложечки в стакан и выпил.
– Ваша "Зеленая фея", как всегда, восхитительна, док!
– Благодарю. Но у меня такое чувство, что сейчас самое время просить эту фею о придании нам силы и мужества. В молодости мне довелось проходить службу в колониальных войсках, в весьма отдаленной стране, и когда произошла очередная заварушка, я видел, как командиры угощали абсентом пехотинцев перед атакой…
– Это помогало?
– Еще как! Солдаты гибли пачками, но со счастливыми улыбками на лицах. Пушки оказались действенней спиртного. Не люблю вспоминать о той бойне. С выпивкой всегда так – главное, не переусердствовать.
– О да!
– Поэтому я не предлагаю повторить, ведь вам еще предстоит пить коньяк с шефом. А потом… Кто знает, что будет потом…
– Что-то вы совершенно захандрили, мой друг, и абсолютно не веселы – попытался изменить настрой коронера старший инспектор.
– Не весел, вы абсолютно правы…
– И в чем причина? Смерть – такое же естественное явление, как и жизнь. Неизвестно еще, что тут начало, а что конец. Вам ли этого не знать?
– Я-то знаю, но знаю и другое… Это не наша смерть. Вернее, это не та смерть, которая предназначалась всем погибшим в городе за последние несколько дней.
– Поясните?
– Ну, мой друг, пока это все догадки… Как и сам город, нас просто стирают. Вам известно, что происходит с Наростами, уже после появления? Что происходит с домами, которые они пародируют – уж простите, другого слова найти не могу?..
– Как-то даже времени не было задаваться такими вопросами.
– А вы знаете, от чего ушел в запой архитектор?
– От чего же?
– Он измерял величину Наростов, ползал с рулеткой прямо под ливнем и молниями, которые хлестали в громоотводы… И он нашел! Наросты постепенно расползаются, расширяют свое присутствие в нашем мире.
– А дома? Я имел в виду – наши настоящие дома, рядом с которыми выползла эта опухоль? Они что, сплющиваются при этом?
– Вот тут загвоздка. Боюсь, я не способен все пояснить, мне просто не хватает ума, чтобы понять самому, как может случиться такое, что дома сжимаются самым странным образом, но при этом внутри у них все остается по-прежнему – длина и ширина комнат, коридоры, все… Ширина улицы тоже неизменна, но вот посреди них постоянно растет нечто… Понимаете, нет? В общем, я и сам до конца не понимаю. Бедняга архитектор, похоже, тронулся, размышляя на эту тему. Он сказал, что вместе с Наростами в наш мир вползает другое пространство, какая-то иная реальность, со своими собственными объемами и расстояниями… В общем, черт его знает что.
– Ого! Вы меня удивили. Но почему об этом не сказать открыто в кабинете шефа?
– Дело в том, что архитектор вначале рассказал о своих наблюдениях и выводах бургомистру, а потом уже мне.
– Ага, ясно. Шеф ему не поверил.
– Больше того! Выгнал из кабинета под вопли своей дурацкой птицы Нет. Орал и топал ногами. Ну, вы знаете, каким иногда бывает наш драгоценный шеф. И в лучшие времена на него снисходили затмения, а тут… Давайте-ка я все же плесну еще по чуть-чуть… Потому что уже чувствую ваш следующий вопрос, про жителей города, и тоже не знаю, как это все сообщить… Вот, смотрите сами.
Лауфер достал из ящика какую-то тряпицу, размотал ее и осторожно вытряхнул содержимое на чистый лист бумаги.
Пока Мирабо разглядывал высыпавшиеся предметы, коронер соорудил еще одну пару абсента, разбавленного водой с добавлением жженого сахара.
– Ну как вам?
– Да совсем никак. Что это, Лауфер?
– Если быть совершенно точным, это прах с одежды всех погибших в последние несколько дней.
Мирабо, который в силу профессии вовсе не был ни мнителен, ни брезглив, тем не менее отшатнулся от стола.
– Вот спасибо! Это что, розыгрыш?
– Скорее самая большая странность, которую я встречал у покойников за все время своей работы… Вы же не ханжа. И это никакой не розыгрыш. Я исследую тела как одежду отлетевшей души, а подсказка была прямо перед глазами нужно было исследовать просто одежду. Вот вам подробности: одежду всех погибших сжигают в крематории. На стальной поддон санитары швыряют все, что снято с покойников; если при них случайно оказываются деньги, санитары оставляют себе, я закрываю на это глаза… Деньги – единственная вещь, которая никому не принадлежит, но которой принадлежат все или почти все… Потом поддон толкают в печь и запирают жароупорной дверцей. Газ подается под давлением вперемешку с чистым кислородом. Затем смесь воспламеняется. По сути, происходит что-то вроде небольшого взрыва, который живо превращает одежду в горстку праха. Затем поддон вынимают, смывают с него гарь и пепел и откладывают до следующего раза. В общем-то, примитивное действо. Я вам это подробно описал, чтобы у вас не возникало иллюзий, будто что-то может пойти случайным образом. Так было всегда. А вот несколько дней назад, начиная с тряпья старухи Эйры, на поддоне стали оставаться странные предметы. Вначале их тоже смывали, но после, когда все повторялось раз за разом, наконец-то поняли, что это совершенно инородные тела, которых не должно здесь быть. Я исследовал это явление и выяснил – то, что остается после сожжения одежды, является стеклянными капельками, будто одежда была осыпана мелкой стеклянной пылью, которая при обжигании сплавлялась в эти самые капли. Понимаете, что тут к чему?
– Наросты, появляющиеся в нашем городе, – из стекла… На погибших людях – стекло… Да уж… И странно, и жутко. Давайте так, Лауфер… Напишите все это в виде объяснительной записки или, еще лучше, рапорта экспертизы, я проверю факты, ну, там, поползаю с рулеткой под ливнями и молниями, измерю Наросты и ширину улиц, поучаствую вместе с вами при сожжении очередных предметов одежды, думаю, сегодняшние мертвецы уже доставлены в больничный морг и ждут своей очереди… Потом навещу архитектора… Подключим Штейблица, уж его-то шеф послушает…
– Вы думаете?