Глава 2
Матримониальная суета
Пятого января 1865 года в специальный царский, ярко освещенный газовыми фонарями, как и все – крытый, похожий на огромный авиационный ангар, тупик на Варшавском вокзале вошел поезд из четырех вагонов. На землю Российской империи ступила официальная невеста цесаревича Николая Александровича, принцесса Дагмара.
Весь вокзал, от моста до перрона, был украшен растрепанными венками, гудящими на свежем ветру флагами и фонариками, складывающимися в вензеля государя, государыни и цесаревича. Прямо на камнях разложены богатые ковры. А вдоль них, вдоль всех дорог и дорожек, на каждом пустыре и, казалось, вообще на каждом свободном пятачке земли стояли наряженные в пух и прах вельможи. Блестящее шитьем и позументом гвардейское оцепление совершенно терялось в этом сорокином раю.
А за полверсты до единственного в столице вокзала, не имеющего прилегающей площади, начиналась вызывающая усмешку узнавания – привет из двадцать первого века – гигантская пробка. Тысячи разномастных экипажей. Сани, кареты, фаэтоны, дормезы и даже ландо, "припаркованные" где попало, полностью перекрывали движение. Поначалу, пока влиятельные господа со своими спутницами еще только начали съезжаться к украшенному огромным витражным окном вокзалу, городовые как-то пытались регулировать этот поток. Потом же, когда до прихода поезда оставалось все меньше времени, а статус прибывающих вельмож рос, возницы и вовсе перестали обращать внимание на багровых от постоянных криков полицейских.
Я пришел пешком. Оставил Артемку с экипажем возле казарм Измайловского полка и спокойно, лишь изредка отворачивая лицо от пронизывающего, дующего со стороны моря ветра, прогулялся до Обводного канала. И, кстати, хоть и не задумывался об этом, – поступил весьма мудро. Во всяком случае, избежал ссор и обид за "парковочное" место. Сколько раз слышал потом, спустя много лет, как кто-то из власть имущих гнобит какого-то несчастного за то, что тот не уступил тогда, на Варшавском, карето-место.
Ну их всех в пим дырявый. Мне доброжелателей и без этих никчемных препирательств хватает. Один неудачно спасенный великий князь чего стоит! Никогда не забуду, как я, не в силах больше выдерживать давление, неуклюже откланялся и, будто ядро из пушки, вылетел из Аничкова дворца. Как стоял там, у изящных привратных башенок, поджидая Артемку с каретой, молча ругая себя последними словами. И как сначала увидел закаменевшие лица конвойных солдат, а потом и торопливо шагающего ко мне гиганта – великого князя Александра. И – о ужас! В его руках были позабытые в спешке мои саквояж и туба с картами. Я готов был на месте провалиться. Уж на Сашу-то я обиды не держал.
– Постойте! – рявкнул второй сын царя так, что стекла в рамах звякнули. – Герман Густавович, постойте!
Из-за парадного фасада дворца медленно выкатывался мой экипаж. На облучке, начхав на хозяев, о чем-то оживленно беседовали Артемка с тем самым конвойным казаком.
– Простите, ваше императорское высочество, – поклонился я, дождавшись, пока брат Никсы дойдет – почти добежит, до меня. – Нехорошо вышло. Не попрощался как подобает. Что обо мне подумает цесаревич!
Лепет, конечно. Причем детский. Но ничего умнее в голову не приходило. Я был ошарашен, раздавлен, предан "милостью" наследника. Тогда, в тот самый момент, я жалел, что полез выправлять Историю. Этот, младший, пусть и не настолько умен и образован, как его брат, но, как оказалось, куда честнее. Искреннее. А судя по тому, что не поленился принести мне вещи, так еще и с совестью. Редкие для высшей аристократии качества…
– Это вы простите, Герман. – Александр был по меньшей мере на полторы головы выше меня, так что его легкий поклон мог быть и выражением уважения, и показателем внимания к собеседнику. – Никса был сейчас совершенно несносен. Затеял этот суд… Понимаете, ему страшно. Врачи сказали, если бы не ваши письма… Он не верит ни докторам, ни вам. Столько перемен…
– Да-да, я понимаю, – пролепетал я, чтобы не молчать. Это было бы невежливо.
– Вы… – Здоровенный принц по прозвищу Бульдожка порозовел от смущения и прошептал: – Вы замечательный. Вы заняты делом, а не… Я стану помогать вам как сумею. Не держите только обиду на Никсу. Мне кажется, он тоже вам завидует…
Царевич легко закинул увесистый портфель в карету, а тубу отдал Артемке.
– Прощайте, Герман Густавович. – Он повернулся уходить.
– Ваше высочество, постойте, прошу вас! – Теперь мне пришлось кричать ему в спину. – Это Николаю Александровичу. Не более столовой ложки за завтраком. Один раз в день! Это важно!
Желто-коричневая жижа в квадратной водочной четверти не выглядела чудодейственным эликсиром. Но не зря же я вез настойку золотого корня через половину страны.
– Что это?
– Травы на хлебном вине, ваше высочество. Редкие травы. Они придадут цесаревичу сил и помогут побороть болезнь.
Господи! Ну зачем я это сделал?! Только что же был полон разочарования в своем избраннике. Еще три минуты назад ругал себя – и тут же снова бросился помогать. И ведь Герочка в голове тоже молчал, как партизан в гестапо. Не остановил, не подсказал…
– Это… Это надежно?
– Абсолютно, если не перебарщивать. Пить только утром и лишь понемногу… А вы вот о чем… – Это просто паранойя какая-то. Неужели я вот так, на глазах у всех, дал бы наследнику империи яд? – Хотите, я сам это выпью?
– Хорошо, – кивнул или поклонился Александр – у гиганта не поймешь. И улыбнулся. – Я дам ему утром. После сегодняшнего заседания хлебное вино будет ему на пользу.
– Прощайте, ваше высочество. – Я поклонился. Привыкал гнуть спину перед высокородными недорослями. И запрыгнул в экипаж. Мучительная аудиенция в Аничковом дворце окончилась.
А наутро я, как и прочие десятки тысяч государственных чиновников в Санкт-Петербурге, получил пропуск-приглашение на встречу датской принцессы.
Отказаться, не пойти – выказать пренебрежение высочайшей милостью. Пойти – прослыть, хоть и в узком кругу приятелей цесаревича, лизоблюдом. В итоге выбрал компромисс. Решился идти, но в первые ряды не лезть, на глаза царской семье не попадаться. Станут проверять – увидят мой погашенный пропуск. Был, значит. А никто не видел – так я скромный.
Тем более что ничем другим заняться все равно не получилось бы. Похоже, весь город, вся полумиллионная столица великой империи, собирался пойти поглазеть на маленькую и хрупкую датскую принцесску. Своих-то санкт-петербургские обыватели и так чуть ли не каждый день лицезреть могут. Царь почти ежедневно в Летнем саду гуляет. Да и царские дети практически без охраны по городу ездят. А вот Дагмара, чай, не по три раза в год приезжает. Историческое событие, едрешкин корень!
А прогуляться, кроме всего прочего, оказалось действительно полезно. Ночью спал плохо, как-то рывками. Орды бессвязных мыслей водили хороводы, прыгали через пышущего раздражением Германа и в четкую ясную картину собираться не желали. Я испытывал острый приступ жалости к самому себе, когда казалось, будто бы все пропало, все труды насмарку и оскорбленный моей выходкой наследник теперь станет гадить мне где только возможно, настраивать против меня финансистов и власть предержащих. Мало кто в империи решится иметь дело с человеком, меченным неудовольствием царской семьи. А уехать за границу – какой же я тогда поводырь?!
И уже через минуту засыпал, убедив себя, что ничего страшного не случилось. Что даже если действительно придется уйти в отставку, смогу заниматься реализацией своих планов и без административного ресурса. Деньги тянутся к деньгам. Люди с деньгами охотно сотрудничают с другими богачами. Стоит один раз вступить в некое неформальное общество состоятельных, дать другим получить прибыль с совместных проектов, и ты становишься обладателем части их власти, их влияния.
Только к утренним сумеркам удалось уснуть по-настоящему. Без снов, но и без давящих мыслей о всякой ерунде. И спал как младенец, пока слуги не забеспокоились и не отправили Артемку осведомиться, как я себя чувствую.
Неспешная ходьба по хрустящим ломающимся ледком – ночью подморозило – деревянным тротуарам, как ни странно, привела мозги в относительно работоспособное состояние. И перво-наперво я попытался сделать ревизию того, чем обладал.
Итак, Николай мне не верил. Я признал это и приказал себе с этим смириться. Не пытаться оправдываться, не добиваться его расположения – смириться и жить как жил.
Конечно же мне это не нравилось. Я не понимал, сколько бы ни размышлял по этому поводу, чем заслужил такое к себе отношение. Пытался что-то менять в жизни губернии, лазал по горным кручам и воевал с туземцами – ну так и что? Высунулся с этими дурацкими письмами? Так ведь как лучше хотел. Из сведений о цесаревиче, собранных моим пресс-секретарем Василиной, я знал, что Никса умен и отлично образован. Искренне любит братьев и сестру. Проявляет интерес к индустриализации и к развитию наук. Стремится узнать жизнь в стране за пределами Обводного канала. Как было не попытаться спасти жизнь такому человеку? Даже если не учитывать его право на престол империи.
Разумеется, я рассчитывал на его поддержку. Ну или, по крайней мере, на благодарность. Поверьте, с благодарностью второго в государстве лица гораздо проще жить и работать, чем без нее. Так что, не получив заслуженное, я чувствовал себя разочарованным. Каюсь, даже задумывался о том, что не стоило лезть в этот гадючник. Помер бы Никса в Ницце – погоревал бы вместе со всей страной, да и продолжил бы ковыряться в своей Сибири. Небо, чай, на землю не упало бы! А так ходи теперь по столице как оплеванный…