- Фу-й! Лешка, ты нормальной водки не мог взять?
- А ты глоточками, Игорек, потребляй. Смакуя, как положено. - Примак продемонстрировал, как надо. Выдохнул и облизнулся. - Вискарь - не водка. Много залпом в себя не протолкнешь.
- Все понты твои, Леха! - проворчал Корсаков. - Сколько тебя знаю, всегда любил пальцы китайским веером раскинуть.
- Ну, не дави, Игорек. - Леня жалостливо сморщился. - Хорошо же сидим! Тебя порадовать хотел деликатесиками. С кем ты еще нормально выпить и закусить путем можешь? Я же сам так жил: водка есть, закуски - хрен. Есть нормальная жратва, значит, из спиртного только "табуретовка". Бери вон колбаску. Браун… браун… - Леня попробовал сартикулировать трудный звук, но язык уже не подчинялся. - Блин, короче, "микояновская"!
Корсаков придвинул к себе тарелку с крупно наструганной колбасой и плошку с магазинного изготовления "оливье". Пришлось черпать салат дольками колбасы, приборов Примак на стол положить не удосужился, или не нашел,
Зато стол ломился от заморских яств, лихорадочно и бестолково накупленных Примаком в гастрономе "Арбатский". Венцом натюрморта из баночек, вакуумных упаковок и пакетиков была тушка копченой курицы. Уже нещадно растерзанная.
- Ты мне как художник художнику скажи, какой день бухаешь? - спросил Корсаков, прожевав очередной кусок. - А то мне в запой сейчас никак нельзя. Работы - выше крыши.
Леня с энтузиазмом подхватил:
И мне пора! Последний день, клянусь! Прямо завтра - к станку. Опохмелюсь - и вперед. Истосковался я по работе.
Бог в помощь, - пробормотал Корсаков, впиваясь в куриную ногу.
Примак закинул руки за голову, обвел взглядом мастерскую. Вид у нее был нежилой, запущенный, не чувствовалось специфической ауры работы.
Эх, тут-то я развернусь! - мечтательно произнес Примак. - Веришь, не могу там работать. Квартиру со студией в Челси снял. На выставке в Бад Хомбурге круто капусты нарубил, вот и решил в Англии пожить. Думал, на туманном Альбионе хоть торкнет. Куда там! Не цепляет меня ничего.
Корсаков с полным рот скорчил скорбную гримасу. Примак юмора не оценил, уже вошел в роль, хлюпнул носом. По мере опьянения он становился плаксивым и обиженным на весь свет.
- Тошно там, брат. Все есть, а тошно. Атмосфера такая. Жизни нет, одни "рилейшинз". И все - только за бабло. Как у проституток. Если чуют, что денег с тебя поиметь можно, любить будут всем сердцем. Вот ты хоть знаешь, сколько берет средней паршивости вип-персона за присутствие на открытии выставки? Говно типа нашего Горби, например? Десять штук баксов! Не кисло, да? Я год для выставки горбачусь, а за то, что он рожей своей пять минут на ней потряс, я ему обязан отстегнуть десять кусков! Это же, как ни крути, цена одной картины. Блин, так еще эта сука обязательно что-нибудь натурой взять норовит. "Господину фон Горби очень понравилась ваша работа…" Мол, сними и заверни. Как тебе это?
- Трагедия! - с иронией подхватил Игорь. - Но уровень, Леша, уровень! Я на Арбате ментам и бандюганам отстегиваю. Ты - пэрам, мэрам и прочим херам. Как сам изволил выразится, йогурту и сливкам общества. И что ты канючишь? "Леонард Примак" - это брэнд международного уровня. А Игорь Корсаков - так, арбатский бизнес.
- Бизнес! Во-во… Там все - бизнес, - невнятно произнес Леня, набив рот осетриной. - А душа?! В душу зачем плевать?! Болит она у меня, кровоточит!
Примак вдруг гулко стукнул себя кулаком в грудь, захлебнулся от переполнявшей обиды.
- Леонардо, мне только не рассказывай. Я тебя со Строгановки знаю, когда ты даже карандаш в руке держать не умел. И как ты душевные болезни лечишь, мне отлично известно. - Корсаков ногтем постучал по рюмке. - Наливай!
Примак проглотил, что жевал, и решительно схватив бутылку, разлил остатки по стаканам.
- И сорвешься, а как не сорваться? Душно там, душно! Так еще стоят на душой и чего-то с меня требуют. А мне по барабану! У меня - запой! - Примак опять гулко двинул себя в грудь. - Болит у меня душа! Тоска у меня по стране своей непутевой, по родным осинам и сизым рожам!
Этого у нас - сколько хочешь, - подтвердил Корсаков.
Мысленно отметил, что Леня плавно, но настойчиво входит в стадию "народного трибуна", значит скоро придется идти брататься с народом.
Дружили они, если понятие "дружба" применимо к творческим натурам, со студенческих лет. И за долгие годы Корсаков легко научился определять стадии опьянения Лени Примака.
После второй бутылки в Лене просыпался народный трибун-обличитель. А так как трибуну требуется толпа, то, вслед за первыми ста граммами из третьей бутылки начиналась стадия "братание с народом". Леня вываливался на улицу, где в результате хаотического употребления со случайными личностями у него в острой форме развивался "синдром революционера". Он призывал всех, кого успел напоить до невменяемости, на баррикады. И сам их строил из подручных материалов.
За политический характер пьянок его несколько раз собирались выпереть из Строгановки. Но друзья-соратники, в число которых входил Корсаков, каждый раз удачно доказывали, что к подлому диссидентству их акции не имеют никакого отношения. Наоборот, революционные традиции, усвоенные с молоком матерей, и нерастраченный комсомольский задор ищут таким способом выхода наружу. В результате журили только за способ. То есть за форму. Подвергнуть наказанию за содержание ни у кого рука не поднималась.
Корсаков оценивающе, как врач-нарколог, на буйного пациента, осмотрел Леню, только что потребившего критическую дозу и временно потерявшего дар речи. В полузакрытых глазах Лени полыхал пламень пионерских костров.
- Процесс пошел, - пробормотал Корсаков и опрокинув в себя стакан.
Его самого тоже уже здорово повело. С утра держался на одном хот-доге и стаканчике кофе. День вышел безденежный, как кто сглазил. Народ напрочь не желал заказывать портреты своих морд. А под вечер, в самый урожайный час, на Арбат, как Ельцин с визитом в уездный городок, шумно и пьяно завалился Леня. Корсаков как раз приманил первого за день клиента. Но Леня, не слушая возражений, утащил Корсакова к себе в мастерскую. На деньги, свои и чужие, Лене было уже наплевать. Корсаков пошел с ним по одной причине: жутко хотелось жрать. Особой потребности общаться с Примаком не было. Слишком разный уровень. Что называется, "мне бы ваши проблемы, всю жизнь был бы счастлив".
Регулярно, раз в год Леня Примак появлялся в Москве с серой физиономией, лихорадочно горящими глазами и мелко трясущимися руками. Проклинал заграничное житье, где не то что работать, существовать русскому человеку невозможно. И, как в омут, нырял в запой. Гулял по-черному недели две. И лишь пропив последний цент, запирался в мастерской и остервенело принимался писать.
По мере исполнения заказов и наработки запаса картин, Леня резко менял точку зрения: жить в современной России - это медленная смерть. "Талант в таком отечестве не нуждается!" - объявлял Примак, трезвый, как стеклышко, и бледный, как схимник, и отбывал за границу. До следующего обострения вялотекущего алкоголизма.
Возможно, Примак давно бы превратился из пьющего художника в плохо рисующего алкоголика и умер бы под забором, но на его счастье вслед за первой удачно проданной картиной, той самой - "Путь алмаза "Орлов" через кишечник красного коня", в жизнь его не впорхнул ангел-хранитель. В лице белокурой немочки Гертруды.
Забагрила она его в Гамбурге, точно вычислив фаворита среди приехавших на бьеннальную халяву молодых русский художников. Постсовковый модерн тогда на Западе был еще в диковинку, галерейщики не скупились и закупали в прок, а вакансий живых классиков наши ребята, еще не освоившие азов рыночных отношений, как-то не додумалась расхватать.
Гертруда правила игры знала. Сепаратно договорившись с наиболее серьезными галерейщиками об объемах поставок, цене, гешефте и бонусах, прижизненно объявила Примака гением. А чтобы обезопасить свои интересы на случай скоропалительной смерти гения, сделала Леню своим мужем. Так родился брэнд "Леонард Примак". Звучный и весомый, как мешочек с золотыми гульденами.
Семейный бизнес фирмы "Леонард Примак унд Гертруда Блюм" был организован по-немецки четко и работал, как двигатель "мерседеса". Правда, с поправкой на русские комплектующие. Леня, основной агрегат в конструкции, время от времени барахлил. В смысле, уходил в запой. Гертруда с тоской обнаружила, что пересаженный на европейскую почву русский дичок без регулярного полива водкой абсолютно нежизнеспособен. А с тяжко пьющим, хоть и трижды гениальным, миллионов не нажить. Дай бог по миру не пойти с таким партнером.
Гертруда перепробовала все средства: от таблеток четвертого поколения и пятиуровневого кодирования до банального мордобоя. Леня не брало ничего. Он твердо стоял на своем: пить он обязан, потому что, во-первых, русский человек, во-вторых, потому что великий художник. Спорить с ним было бесполезно.
Пришлось на ходу вносить изменения в схему бизнеса, благо дело сновать в оба конца через границу теперь не запрещалось никому. Президент фирмы госпожа Блюм постановила, что на Западе Леонид будет работать "ходячей рекламой" собственных холстов. "Трясти мордой", как выражался вице-президент Примак. Кисточку ему в руки давали только перед приходом в мастерскую вип-гостей. В остальное время он и сам не подходил к мольберту. Маялся и тихо сатанел.
А как только его кадык начинал нервно подергиваться, а глаза стекленеть, Гертруда безошибочно определяла признаки надвигающегося запоя и отпускала удила. Леня срывался на родину, где пил и творил запойно. Когда кризис проходил, появлялась Гертруда, паковала картины и истощенного пьянкой и работой благоверного, и вывозила в Европу, где их уже ждали истомившиеся клиенты.