Тристан был белокур, широкоплеч и обладал крепкими кулачками, тогда как темноволосый Кристиан был худенький и изящный, хотя и одного роста с братом.
Единственным общим у них был цвет глаз – удивительный, неотразимо привлекательный светло-зеленый, как только что распустившаяся листва. Загадочный цвет, словно у эльфов, как сказала одна из горничных.
Тристану это нравилось. Возможно, он и впрямь обладает какой-нибудь волшебной силой и если очень постарается, то сможет заставить отца прискакать сюда сквозь туман и спасти их. Особенно маму, которая больше всех нуждалась в спасении.
При мысли о матери, запертой в полном одиночестве в сырой тюремной камере, Тристан потер то место на груди, где сосредоточилась боль. Он знал, что это за боль. Это был страх. Если его не одолеть, Тристан не сможет принимать решения и ему не удастся найти выход из трудного положения, в котором они оказались. А Кристиану, хоть он и делает вид, будто ему все нипочем, наверняка было так же страшно, как и Тристану.
В пивной, расположенной внизу, было шумно, и звуки громких голосов эхом отдавались в деревянных стенах лестничной клетки, отчего становилось еще страшнее.
Кристиан тревожно взглянул на дверь:
– Нам надо уходить. Здесь оставаться опасно.
– Нельзя, – решительно заявил Тристан. – Мы написали отцу, что будем ждать его здесь.
– Но Брукс сказал, что люди герцога даже не пустили его в дом. Они просто взяли письмо и закрыли перед ним дверь.
– Отец – очень важный человек. Уверен, что как только он найдет время и прочитает письмо...
– Он даже не захотел увидеться с Бруксом. Почему ты думаешь, что он прочитает наше письмо?
Тристан в отчаянии покачал головой:
– Нет, ты ошибаешься. Отец приедет. Он должен приехать, Крис. Должен.
Кристиан нахмурил лоб.
– Надеюсь, ты не собираешься расплакаться?
Тристан взял себя в руки и, хотя слезы душили его, проговорил хриплым голосом:
– Я и не думаю плакать.
Кристиан посмотрел ему прямо в глаза.
– Я тоже, – сказал он. Но мгновение спустя он ссутулился и уставился невидящим взглядом в окно, за которым сгущались серые сумерки.
Сжав кулаки, Тристан сказал спокойным тоном:
– Если отец не поможет, мама может... – Не договорив, он судорожно глотнул воздух.
Кристиан потер лоб.
– Брукс это знает. Поэтому он так странно вел себя последнее время. Он... он боится.
Тристан понимал, что мистер Брукс оставался с ним и Кристианом только в надежде на вознаграждение, которое получит от мамы после ее освобождения. Сначала гувернер исполнял свои обязанности весьма добросовестно. Но время шло, надежды на возвращение матери почти не оставалось, и настроение у мистера Брукса изменилось.
За последнюю неделю, после того как его не впустили в дом герцога, мистер Брукс заметно помрачнел и стал злым. Он сильно пил и перестал вежливо обращаться со своими подопечными. А иногда бывал с ними даже груб. Тристан пошевелил лопатками и поморщился: все еще болело то место, по которому Брукс ударил его палкой, узнав, что он осмелился написать отцу еще одно письмо.
– Все еще болит? – тихо спросил Кристиан.
– Только когда двигаешь плечом. Я почти забыл об этом.
В глазах Кристиана промелькнула такая неистовая ярость, что Тристан даже охнул от удивления. Но это выражение так же быстро исчезло, как и появилось. Кристиан снова отвернулся и стал смотреть в окно.
Это было характерно для Кристиана: он умел скрывать свои чувства. Мать всегда говорила, что он похож на озеро: на поверхности тишь да гладь, а в глубине – мощное течение. Тристан же был похож на океан: его чувства бурлили и пенились на поверхности, словно волны, разбивающиеся о берег. Он остро реагировал на все, что происходит. Особенно сейчас.
Из пивной, размещавшейся внизу, раздался взрыв пьяного хохота.