— Ну и что? Все равно он никогда не подпустит тебя и близко к ней.
— Хочешь пари? — спросил Ники, достав из футляра ракетку и делая резкие замахи. — А плечи у меня снова в норме.
— На пятерку, — предложил Пэйнтер, снимая куртку.
— Давай на десятку, — сказал Ники, разминая плечо.
— Согласен.
Когда они с Пэйнтером взяли первый сет со счетом 6:0, Ники увидел, что викарий с дочерьми наблюдает за ним. Он был рад, что каждая подача удается ему с первой попытки, и впервые удары с лета, сверху, высокие мячи, удары после отскока — все получается. Он оказывался у мяча так быстро, что у него было время для того, чтобы решить, как ударить. Вот такую форму ему надо поддерживать до конца сезона. Он сверкнул зубами в сторону Имоджин и увидел, что она собирается уходить.
Дожив до двадцати шести лет, Ники ни разу серьезно не влюблялся. У него было немало разных историй — в теннисных кругах искушениям нет счета. Если ты в великолепной форме, то по вечерам ты не ложишься в постель с книгой в руках. Если ты выиграл, то надо это отпраздновать, если проиграл, то надо поднять настроение. Но вообще его сердце было эластичнее его самоуважения. Когда очередная история заканчивалась разрывом, он переносил это легко. У него от этого не оставалось ни шрамов, ни страданий, наоборот, он иногда даже сожалел, что их нет, полагая, что лишен чего-то, что есть у других и, похоже, высоко ими ценится, хотя это и причиняет им порою настоящие муки.
И в последнее время он чувствовал смутное недовольство своей жизнью. У него были неприятности, когда он увел у одного из игроков жену, красавицу-мексиканку, болезненно ревнивый муж которой возроптал. Именно по этой причине Ники играл теперь в Пайкли, а не в Гамбурге, надеясь, что скандал, быть может, сойдет на нет сам по себе. К тому же на прошлой неделе одно предложение на рекламу, которое могло бы принести ему несколько тысяч в год, вдруг перешло к другому английскому игроку, хотя и не столь блестящему, как Ники, но попадавшему в прошлом году в финалы больших турниров чаще него. Наконец, за день до отъезда в Пайкли его тренер сделал ему за обедом замечание.
— Ники, с чем ты, парень, играешь? — спросил он после второй бутылки с обычной для него грубоватостью, в которой звучала озабоченность. — У тебя есть все, что требуется для успеха, но годы уходят и ты не добьешься многого, если не покончишь со своими похождениями, выпивкой и бессонными ночами. Тебе никогда не приходило в голову угомониться?
Ники ответил, что у него в жизни чересчур много всяких забот, чтобы думать о каком-нибудь постоянном обязательстве. «Рад бы в рай, да грехи не пускают», — сказал он, и они оба рассмеялись. Но замечание тренера укололо его, и он о нем не забыл.
Когда толпа одобрительно захлопала после окончания сета, мистер Броклхерст вывел своих протестующих дочерей, заявив, что им нельзя опаздывать на благотворительный вечер. Ники произвел на корте такую сенсацию, что Имоджин с трудом верила в реальность их тет-а-тета в чайной палатке. Но когда она уходила, он махнул ей ракеткой, и. значит, это было наяву.
Когда они ехали домой, не слишком надежно укрепив на крыше машины велосипед Джульетты, то по пути встретили подругу Джульетты, возвращавшуюся верхом из индийского спортивного зала с гирляндой роз вокруг шеи. Она надменно приветствовала их поднятием хлыста.
— Что она из себя строит, глупая сучка? — проворчала Джульетта.
— Десять пенсов в копилку за сквернословие, — упрекнул ее викарий, но не строго, потому что питал слабость к своей младшей дочери.
Когда он пересек реку Дарроу и направился в сторону торфяников, на него тоже нашло легкое недовольство жизнью. Наблюдая сегодня за игрой Бересфорда, он вспомнил свою молодость на поле регби.