– Но, Энджел, я поняла, что не хочу умирать, потому что я люблю Грэга. Можешь ты проклинать меня за то, что я не убила себя?
– Проклинать тебя? – задохнулась Энджел. – Конечно, нет!
– Любя Грэга так, как я его люблю – и он любит меня – я поняла, что все это было просто глупой одержимостью дурным человеком, иностранцем, чужим человеком, который воспользовался моими девическими романтическими чувствами и вскружил мне голову. Ох, Энджел, я думала, что никто никогда не узнает об этом, что я просто выброшу это из головы, забуду, оставлю в прошлом. Ведь, на самом деле, – сказала она скорбно, – это причинило бы боль Грэгу. Но ведь это никак его не коснется. Я ведь по-прежнему такая же, как и была раньше. Ты видишь, Энджел, это не была моя вина.
– Конечно, нет, – выдохнула Энджел.
– А потом я поняла, что беременна, – проговорила медленно Поппи. – И мне было страшно даже подумать о том, что же делать теперь.
– О, Господи! – воскликнула Энджел. – И как же теперь тебе быть?
– Вот еще и из-за этого я здесь. Выслушай меня внимательно, Энджел. Пожалуйста, не говори ничего, пока я не закончу. Просто разреши мне все тебе объяснить.
Энджел грустно кивнула.
– Я поселюсь в пансионате—где-нибудь в глубине Италии, подальше отсюда, в тихом месте, где никто не знает меня. Я пробуду там, пока не родится ребенок.
– Но ты ведь не собираешься отдать его кому-нибудь? – в ужасе выдохнула Энджел.
Поппи покачала головой.
– Энджел, ты обещала ничего не говорить, пока я не закончу, – сказала она тихо. – Теперь, пожалуйста, слушай внимательно, Энджел, потому что это касается и тебя. И Фелипе, – добавила она мягко.
Помни остановилась, а потом заговорила опять.
– Мы обе беременны; наши дети родятся почти в одно и то же время. Энджел, я прошу тебя взять моего ребенка, вырастить его как своего… понимаешь? Никому нет нужды это знать – ну… словно у тебя родились близнецы.
Голубые глаза Энджел расширились от изумления, и Поппи поспешно заговорила дальше:
– Энджел, ведь это просто ребенок – еще одна милая, чудесная крошка… мое дитя, Энджел. Как я могу отдать его чужим людям, когда он должен быть членом нашей семьи? Пожалуйста, Энджел, я умоляю тебя… возьми моего ребенка. Освободи меня от этого страшного бремени… я просто не знаю, что мне делать, если ты скажешь – нет, – добавила она скорбно.
Энджел в ужасе взглянула на нее.
– Ты не можешь думать… о самоубийстве, – прошептала она.
Поппи опустила глаза и смотрела в коврик.
– А что еще мне остается?
– Моя бедная, бедная любимая Поппи! – закричала Энджел, порывисто обнимая ее. – Конечно, я хочу тебе помочь. Я должна тебе помочь. Но что же мы скажем Фелипе?
– Фелипе – милосердный человек, – мягко проговорила Поппи. – Просто спроси его, Энджел, и увидим, что он скажет. Мне кажется, что он любит тебя, и, может быть, он согласится.
Но вместо Энджел с ответом пришел Фелипе.
– Энджел настаивает на том, чтобы взять ребенка, – сказал он Поппи холодно.
– Твоего ребенка, – сказала Поппи тихо.
– Как ты знаешь, это невозможно доказать. Но, как бы там ни было, чтобы ты не вносила раздор в семью Константов, я согласился.
Поппи посмотрела на него.
– Я согласился, чтобы ребенок остался и вырос как наш собственный.
– Как это и должно было быть, – ответила Поппи холодно.
Фелипе усмехнулся.
– Но есть одно условие, – проговорил он, – и Энджел на него согласилась. После того, как ребенок будет передан нам, ты должна уехать и никогда не возвращаться.
Поппи кивнула.
– Конечно, я поеду домой. В Санта-Барбару. Фелипе опять усмехнулся.
– Я вижу, что ты не поняла, – сказал он зловеще. Поппи взглянула на него встревоженно.
В глазах Фелипе был отблеск триумфа, когда он ответил:
– Это совсем не то, что я имел в виду, Поппи.