– Добрый день, – сказал Альберт и, пока блондинка приседала в реверансе, ее подруга просто стояла и ждала, когда можно будет продолжить прогулку.
Служанки уже подходили к ним, и джентльменам ничего не оставалось, как ехать своей дорогой.
– С такой не замерзнешь в постели, – пробормотал граф. – Такая роскошная женщина, просто слюнки текут. Знаешь, Берти, я собираюсь завести любовницу. С тех пор как я уехал из Англии, у меня не было женщины. Поверишь ли, ни одной, если не считать шлюхи, после которой я места себе не находил, боясь, что она наградила меня какой-нибудь гадостью. Решив, что страх не стоит весьма сомнительного удовольствия одноразовой любви, я больше не экспериментировал. Надо будет повнимательнее поискать по театрам и операм, чтобы подобрать себе подходящую из тех актрис, что свободны. Не исходить же всякий раз слюной при встрече с барышней в парке, верно?
– Волосы цвета солнечного луча, – бормотал Альберт, расчувствовавшись до того, что заговорил стихами, – и глаза как васильки. У нее будет море поклонников после первого же выхода в свет. Особенно при условии, что приданое соответствует ее красоте.
– А… – протянул граф, – так ты размечтался о блондинке. А меня вот на мысль о том, что пора завести любовницу, навела другая – с длинными красивыми ногами. О, представь, что это такое, когда такие ножки переплетаются с твоими, Берти! Должен сказать, что я рад возвращению в Англию. И не имеет значения, будет скандал или нет.
Гейб понимал, что ему следовало бы провести весну в Челкотте, не затягивая приезда до лета. Отец его умер год назад. Это случилось немногим позже их с Кэтрин, второй женой отца, отъезда на континент. Он должен был бы поспешить домой, как только ему стало известно о серьезном ухудшении здоровья старого графа, но он не мог оставить Кэтрин в одиночестве, а о поездке ее в Англию и речи не могло быть. И он остался с мачехой, посчитав это более насущным, чем присутствие на похоронах отца.
Теперь он понимал, что лучше бы ему тогда было вернуться домой. Но Берти был прав: Гейб действительно отличался редким упрямством. Приезд в Лондон в разгар сезона большинство нормальных людей сочли бы сумасшествием, поскольку в это время года в столице собирался весь свет, то есть те самые люди, которые не сомневались в том, что он, Гейб, увез на континент собственную мачеху в интересном положении. А сейчас, разумеется, он вернулся, поскольку Кэтрин ему надоела. Он не просто соблазнил собственную мачеху и сделал ей ребенка, а еще и бросил свою любовницу одну с плодом своей неуемной похоти.
В действительности же Кэтрин с дочерью вполне неплохо устроились в Швейцарии. Гейб оставался с ней во время беременности и почти год после рождения ребенка. Теперь, посчитав свой долг в отношении Кэтрин выполненным, он вернулся на родину, по которой тосковал безмерно.
Наверное, куда разумнее было бы сразу ехать к себе домой, в Челкотт. В Лондоне следовало бы показаться, когда скандал будет забыт. Впрочем, наивно полагать, что такое возможно. Покажись Гейб в столице хоть через десять лет после произошедшего, он все равно стал бы объектом сплетен. Так что чем раньше, тем лучше.
Граф был не из тех, кто стремится обойти острые углы. И он не слишком переживал из-за того, что о нем говорят и думают окружающие. Гейб был слишком горд, чтобы показать, что он чувствует на самом деле. Ни разу он не сделал попытки разуверить общество в его мнении. Да и едва ли стоило оправдываться и объяснять, что он не имел любовной связи с собственной мачехой и уж тем более не он отец ее ребенка. Он просто увез Кэтрин, с которой был дружен, подальше от гнева отца, после того как она призналась, что беременна. Гейб опасался, что отец нанесет какой-нибудь вред Кэтрин и ее еще не родившемуся ребенку или открыто откажется от отцовства и тем самым разрушит жизнь женщине. Старый граф не сделал ни того ни другого, но слухи поползли по Лондону и, когда Гейб с мачехой отправились на континент, расцвели пышным цветом, тем более что состояние Кэтрин стало для всех очевидным.
Гейб посчитал за лучшее оставить публику при своем мнении. Кэтрин призналась, кто отец ребенка, лишь когда он устроил ее в Швейцарии и все мнимые и действительные опасности остались позади.
Наверное, стоило вернуться в Англию и убить негодяя. Гейб не раз думал об этом с тех пор, как узнал правду. Но Кэтрин винила во всем только себя. Она влюбилась в человека, который оказался на редкость беззаботным или, вернее, безразличным к судьбе своей возлюбленной. Как иначе объяснить, что он был так беспечен по отношению к замужней женщине, зная о том, что муж не спит с ней? Может, он полюбил Кэтрин и решил связать с ней жизнь? Но нет, как только любовница сообщила ему о готовящемся событии, он стал появляться у нее все реже, пока не исчез совсем, опасаясь быть изобличенным.
Итак, граф Торнхилл вернулся на родину. Вернулся через пятнадцать месяцев после смерти отца, когда ребенку Кэтрин почти исполнился год. Малышке дали фамилию отца Гейба, несмотря на то что ни у кого не оставалось сомнений в том, что старый граф не имел к ее рождению никакого отношения.
Гейб вернулся, сунув голову прямо в пасть льва, для того чтобы поглазеть на британских красоток, свезенных в Лондон со всех концов страны. И среди родителей этих красавиц нашлось бы немало готовых затоптать беднягу Гейба лишь за то, что он улыбнулся или кивнул их драгоценной дочке, не говоря уже о том, что он представляет какую-либо из них обнаженной в своей постели и видит ее длинные стройные ножки, переплетенные с его ногами в порыве страсти. Гейб невесело усмехнулся.