Сообщение было настолько важным, что прапорщик, немного понимавший украинский язык, на котором говорил урядник-черноморец, потомок запорожских казаков, счел нужным обратиться к сотнику:
— О чем он?
— Говорит, что его дозор обнаружил французские телеги. Считает, что они имеют отношение к интересующему нас обозу
— Где обнаружил и почему так считает? — быстро спросил прапорщик, моментально забыв о котелке.
Однако сотник уже его не слышал. Постукивая по голенищу сапога нагайкой, он стоял рядом с прискакавшим и зло смотрел на него.
— Где умудрился нализаться, герой?
— В монастыре, пан сотник. Там, где французские возы стоят. А в святую обитель заскочили с благой думкой: узнать, не обижает ли кто монахов.
— Лучше скажи, что еще за версту учуял своим длинным носом запах монастырских наливок, — усмехнулся сотник — Твое счастье, что урядник, а не простой казак. Иначе велел бы всыпать за твои заботы о монахах десяток плетюганов. Теперь отвечай, почему решил, что французские, а не наши. Не спьяну ли?
— Знаю эти возы, пан сотник. Мне не впервой с Европы лишний гонор сшибать, видел такие возы в седьмом году у австрияк и пруссаков. У них ободья железной полосой обтянуты и шипы наварены, чтоб, значит, колесо по грязи да льду не скользило. И клейма на возах поставлены не наши, а словно паучьи.
— Как возы в монастыре очутились?
— Не могу знать, пан сотник. Не моего ума дело, чтоб сыск пану настоятелю учинять. Оттого за вами и прискакал.
Прапорщик, внимательно прислушивавшийся к разговору казаков, поднялся на ноги, тронул сотника за локоть.
— Думаю, нам самим необходимо побывать в монастыре. И чем скорее, тем лучше…
Святая обитель располагалась на крутом лесном взгорке, отгороженном от окружающего суетного мира высокими, красного кирпича стенами. Урядник провел офицеров в длинный монастырский сарай, где в дальнем углу стояли десятка полтора высоких, на широких добротных колесах повозок.
— Они, — сказал казак, ударив по ближайшей повозке ножнами сабли. — А клеймо сзади.
Владимир Петрович никогда в жизни не интересовался телегами и не являлся знатоком в этом вопросе, однако клеймо, выжженное каленым металлом на заднем борту указанной урядником повозки, сказало ему о многом. Крупным готическим шрифтом, действительно напоминавшим острыми углами распростертого паука, саксонский мастер сообщал любопытным свою фамилию и название мастерской, из ворот которой отправилось по дорогам Европы его изделие. Теперь предстояло выяснить, каким образом произведение рук немецкого умельца оказалось столь далеко от его родины в сарае русского монастыря.
Рассказ настоятеля был немногословен. Два дня назад под вечер у стен монастыря остановился русский конный отряд, сопровождавший обоз из саней и телег, груженных какими-то бочонками. Один из офицеров отряда обратился к настоятелю с просьбой обменять имевшиеся в обозе повозки на монастырские сани, поскольку отряд должен был срочно доставить порох своему преследовавшему французов полку, а при здешних дорогах и глубоком снеге сани являлись самым удобным транспортом. Крепкие, вместительные повозки с обтянутым полотном верхом были для монастыря куда ценнее простых крестьянских саней, изготовлявшихся в каждой окрестной деревне, и предложенный офицером обмен незамедлительно состоялся. Обрадованный столь удачной сделкой настоятель велел дать офицеру в придачу пять бочек монастырской наливки, после чего отряд вместе с обозом отправился догонять свой полк.
— Отчего вы, святой отец, изволили решить, что солдаты и обоз были нашими? — поинтересовался Владимир Петрович, внимательно выслушав настоятеля.
— А кем им быть еще? — удивился тот.