Нет.
Страшное слово — приговор. Хуже того, который дали Райне, — много хуже. Не заехать, ничего не сказать, не исправить.
Не успеть.
Уже никогда не успеть.
А златовласая — на самом деле седая — Дора любила смеяться. Иногда весело, иногда грустно, иногда с сарказмом, иногда с печалью. Любила шутки, ментоловые сигареты, любила Райну, которую звала Марго. Ей было все равно "Марго" или "Райна" — она любила приходящего к ней человека, его душу.
"А то, что в пакете, предназначается вам. Изучите содержимое внимательно. Если будут вопросы, позвоните…"
Позвоните.
Уже юристу, не Доре. Потому что Доры больше нет. Нет больше дома, куда можно прийти, нет маленьких кремовых пирожных, от которых можно отказаться… Когда уходит человек, уходит в небытие целая Вселенная, и на ее месте вдруг образуется пустота. Вещи есть, предметы есть — мебель, стены, одежда, — а энергии уже нет. Потому что нет человека, которому они принадлежали.
Перстни жгли пальцы; Райна не замечала того, что глядя на них, она беззвучно сотрясается от рыданий.
Над домами перемигивались звезды.
Они будут здесь перемигиваться и потом, когда все уйдут. Им все равно, кто жив, а кто мертв, — они светят не для кого‑то, они светят потому, что созданы светить. И нет в том великого умысла — лишь воля Создателя.
Спустя два часа после прихода юриста распогодилось. И похолодало.
Сидя на краю матраса, Райна впервые не позволяла себе провалиться в иную реальность — ту, в которой существовал воображаемый Аарон. Нет, она намеренно пребывала в этой — настоящей, гулкой и жестокой.
Устала. Почему‑то только теперь она осознала, насколько сильно от всего устала.
Один звонок. Одна просьба. Одна инъекция.
Шрамы с тела не уйдут, а на душе добавятся новые. Там и так уже нет места — все в синяках и кровоподтеках. Больное сердце, скукоженное от боли, уставшее от одиночества — сколько можно терпеть? И зачем терпеть?
Как долго еще стоит притворяться, что Аарон иногда лежит на соседнем шезлонге, что слышит ее, разговаривает с ней? Зачем?
Его нет. Давно нет.
А теперь нет и Доры.
Райне казалось, что для нее в целом мире никого нет. И никогда не было. Одни лишь дурацкие встречи, испытания, уроки, наказания; пальцы скользили по экрану телефона, на котором угрюмо и притягательно светился номер доктора Хатса.
Один звонок.
И все.
Вот так просто.
Велика ли ценность отдельно взятого человека, если грань между жизнью и смертью столь хрупка? Ведь никто, когда заносишь над пропастью ногу, не скажет тебе: "остановись!", не потянет за руку, не дернет прочь от опасной черты. В чем ценность, если сегодня "есть", а завтра "нет"? И никому нет дела…
В чем. Тогда. Ценность.
Наверное, инъекция подействует быстро. А потом будет отдых. Навсегда.
В пакете нашелся и лист бумаги — его Райна заметила не сразу. Читать в кабинете не стала — не смогла от застлавших глаза слез, — а теперь собиралась сделать это здесь, сидя на крыше, чтобы тогда, когда она все‑таки наберет номер доктора Хатса, за спиной не осталось неоконченных дел.
Не нужны они.
Еще одна боль — завещание. Нужно его просто прочитать. Грустно. Но то будет последняя грусть.
Последняя, как говорят в фильмах, в этом сезоне.
Сезон пора закрывать.
Развернутый в руках лист шевелил прохладный ветер; блестел под луной сырой пол террасы. Завещание Райна читала при свете экрана телефона.
"Дорогая Марго!
Я оставляю тебе все свое состояние…"
Черт, ну зачем! Зачем ей деньги, когда и так много? Разве в них счастье? А человека на них обратно не купишь, не вернешь — притихшая, было, Райна вновь принялась плакать.
"… не спрашивай, почему тебе, — наверное, потому, что, кроме тебя, у меня никого нет. Особняк, впрочем, сберегу для себя — не обижайся. Его унаследует один мой хороший знакомый — ему всегда нравилось его расположение. А у тебя своя квартира — просторная и прекрасная. Так что, не думаю, что ты в обиде…"
В обиде? Она не в обиде — сидя на крыше небоскреба, она уходила вместе с Дорой. Угасала.
"А грустить ты не вздумай — уходить не страшно. Страшно жить, как будто ты уже мертв — ты ведь знаешь, о чем я? Собственно, поэтому я и царапаю эту бумажонку (делать мне больше нечего!). Нет, отнюдь не для того, чтобы порадовать тебя добавившимися к твоему и без того не маленькому состоянию миллионами, а именно за тем, чтобы кое о чем попросить…"
Попросить? Райна вытерла слезы, собралась духом и решительно продолжила чтение. Все, о чем бы ни попросила напоследок Дора, она выполнит. Обещает. Клянется. Шкуру с себя спустит, а не отступится.
Но следующие строчки ошеломили.
"Найди его. Ради меня. Чтобы все не зря — это я про твоего Аарона. Отыщи, поняла? И тогда я буду знать, что ушла не зря. Тогда я буду спокойна…"
Прежде чем убрать палец с телефона доктора Хатса, ошеломленная Райна долго смотрела на расстелившийся под звездным небом и тянущийся до самого моря Ланвильский пейзаж.
Глава 6
Нордейл. Уровень четырнадцать.
Всю следующую неделю Мила вела себя безупречно. Не ворчала, когда Канн дважды уходил на краткосрочные задания и возвращался лишь под утро, — встречала его с улыбкой, обнимала за шею, ни о чем не спрашивала. Кормила завтраками, обедами и ужинами, терпела, когда от него несло табаком, не морщилась, если он курил на кухне и забывал открывать форточку, — проветривала ночью. Не гремела под дверью шваброй, не демонстрировала излишнюю удушающую свободу и даже сама спросила о том, не собираются ли они встречаться на очередном "семейном" вечере — мол, она желала бы проявить себя с другой стороны — более тактичной и менее навязчивой. Даже хотела испечь торт и извиниться перед Антонио.
Аарон хоть и опасался за результат, но взял‑таки подругу и на совместный поход в кино, куда компания решила сходить гурьбой. Взял и не пожалел — Мила вела себя идеально. Смеялась над шутками Эльконто, дружески таскала попкорн из ведерка Халка, проявляла повышенное внимание не только к "девчачьим" разговорам, но и всему, что девочек напрямую не касалось.
Идеальная вторая половина, да и только; Канн потихоньку начал верить, что не ошибся с выбором.
Да, Милана другая — немного высокомерная, обожающая судить человека по внешнему виду, — но разве встречаются люди без недостатков? Он верил — притрутся. Пусть не сразу, пусть через некоторые ссоры или препирания, но они смогут научиться не только жить вместе, но и быть счастливыми.
Он старался быть оптимистом.
А потом… она принесла кольцо. Два кольца. Одно женское и одно мужское — парные. Тупя взгляд в пол и краснея, спросила, согласится ли он принять такой подарок? Надеть и носить украшение в память о ней, чтобы, мол, когда на душе станет грустно, можно было взглянуть на палец и вспомнить, что на самом деле он счастлив?
Канн надевать кольцо не желал — где это видано, чтобы мужчину "кольцевала" женщина? Настойчиво, с умыслом, прикрывая все это нежной душевной заботой? Но так как убедительных доводов так и не нашел, — а Мила в тот момент выглядела такой хрупкой и уязвимой, — украшение с тяжелым сердцем все‑таки надел.
— Смотри, Канна "окольцевали"! Не думал я, что когда‑нибудь такое случится!
— Ага, попался наш заядлый холостяк.
— Тоже "подцепился" на крючок.
— Крючком!
Ребята добродушно посмеивались. Подначивали друга, бесконечно шутили и — нет — нет — спрашивали о том, когда же состоится "официальная" церемония, и девичье кольцо сменится его — мужским и настоящим?
Аарон молчал.
Пил вместе со всеми в баре и не говорил о том, что он уже который вечер, возвращаясь домой, сразу же идет в спортзал и тренируется до седьмого пота. После принимает душ — такой долгий, что Мила начинает капризничать, — а потом возвращается не в постель, нет, — а поднимается в кабинет, где якобы ищет работу.
Он и вправду искал работу — раз за разом просматривал объявления от гражданских в надежде подыскать себе мало — мальски стоящее "дело", — однако истинной причиной его поздних посиделок наверху являлась вовсе не работа, а самое обыкновенное нежелание смотреть ждущей внизу женщине в глаза.
В те самые глаза, которые молча спрашивали: "ну, когда же ты уже решишься?"
Когда?
Он не знал.
А потому, подобно кисейной барышне, ссылался то на усталость, то на головную боль (кто бы мог подумать? Дрейк бы засмеял…), то на несуществующую "занятость".
А после подолгу терзался чувством вины, глядя на то, как в его кровати одиноко спит, свернувшись клубком, оставленная без мужского внимания женщина.
*****
Ищу тебя… который год подряд,
Ни города, ни улицы не знаю,
Твой образ в подсознании воскрешая,
Бреду по лабиринту наугад.
Ищу зачем? Не ясно мне самой.
