А что?
– Кто-то принял меня за вас, тут, у вокзала. Какой-то субъект в машине окликнул меня: "Привет, Жан!" – крикнул он, а когда я сказал, что он ошибся, это, похоже, позабавило его: он подумал, что я, вернее, вы, не хочу, чтобы меня узнали.
– Ничего удивительного. Что вы сделали?
– Ничего. Он со смехом отъехал и крикнул, что мы увидимся в воскресенье.
– О, да. La chasse [4] …
Мои слова, видимо, направили его мысли в новое русло, так как выражение его лица изменилось – хотел бы я узнать, что у него на уме, – голубые глаза подернулись непроницаемой пеленой, и я спросил себя: я тоже так выгляжу, когда какой-нибудь трудный вопрос всплывает из глубин моего сознания?
Он кивнул носильщику, терпеливо ожидающему с двумя чемоданами в руках за дверями буфета.
– Вы сказали, что оставили машину у собора? – спросил он.
– Да.
– Тогда, если у вас найдется в ней место для моих чемоданов, мы можем вернуться туда и поехать куда-нибудь пообедать.
– Разумеется. Куда вам будет угодно.
Он расплатился с носильщиком, подозвал такси, и мы отъехали от вокзала.
Это было похоже на странный сон. Как часто во сне я, тень, смотрел на самого себя, участвующего в призрачных событиях этого сна. Сейчас все это происходило наяву, а я ощущал себя таким же бестелесным, таким же безвольным…
– И он ничего не заподозрил?
– Кто?
Я вздрогнул; его голос, как голос пробудившейся совести, напугал меня: мы оба молчали с тех пор, как сели в такси.
– Человек, который окликнул вас возле вокзала.
– Нет, абсолютно ничего. Я теперь вспоминаю, что он знал о вашей поездке, – он сказал, что она, видимо, была безуспешной. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Еще как…
Я не стал развивать тему. Это меня не касалось. Я лишь взглянул на него украдкой – он так же украдкой смотрел на меня. Наши глаза встретились, но мы не улыбнулись друг другу, что было бы естественно для людей, связанных узами сходства, и я вновь почувствовал холодный озноб, точно меня подстерегала опасность. Я отвернулся от него и стал глядеть в окно. В то время как такси завернуло за угол и остановилось у собора, раздался низкий, торжественный благовест, ко всенощной. Этот неожиданный зов всегда глубоко меня трогал, задевал в моем сердце какие-то неведомые струны. Сегодня в громком, неудержимом звоне колоколов было предостережение. Мы вышли из такси. Медный гул стал тише, перешел в глухой рокот, рокот – во вздохи, вздохи укоризны. В двери собора вошло несколько человек. Я отпер багажник.
Мой спутник ждал, с интересом рассматривая машину.
– "Форд-консул", – сказал он. – Какого выпуска?
– Он у меня два года. Прошел около пятнадцати тысяч километров.
– Вы им довольны?
– Очень. Но я мало на нем езжу. Только на уик-энды.
Пока я укладывал его чемоданы, он жадно расспрашивал меня о машине.
Словно мальчишка, увидевший новую марку, он трогал переключатель скоростей, похлопывал по сиденьям, чтобы проверить пружины, касался пальцами рычага передач и указателя скорости и, наконец, в полном восторге от машины спросил, нельзя ли ему ее повести.
– Разумеется, можно, – сказал я, – вы знаете город лучше меня.
Действуйте.
Он с уверенным видом сел за руль, я забрался на сиденье рядом. Отъезжая от собора и поворачивая на улицу Вольтера, он продолжал восторженно шептать:
"Великолепно. Чудесно"; видно было, что он наслаждается каждой секундой езды, вернее, бешеной гонки, – сам я езжу весьма осторожно. Мы проскочили перекресток при красном свете, чуть не сбили с ног старика, прижали к обочине огромный "бьюик" – к ярости сидевшего за рулем американца – и продолжали кружить по городу, чтобы, как объяснил мой спутник, проверить скорость моего "форда".
– Вы не представляете, – сказал он, – как забавно пользоваться чужими вещами.