Боль протыкала ее ножом, входила и выходила, как поршень любовника.
Проезжая мимо бейсбольного поля второй раз, она увидела, что игроки разошлись по домам. «Матч прерван из-за темноты», — подумала она, и от этой фразы по коже побежали мурашки. тут она и услышала крик девочки.
— БЕККИ! — крикнула маленькая девочка. — ПОРА ЕСТЬ! — словно это Бекки потерялась. — ПОРА ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ И ПОЕСТЬ!
— ЧТО ЭТО ТЫ ВЫТВОРЯЕШЬ, МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА? — прокричала Бекки в ответ, сворачивая к тротуару. — ИДИ СЮДА! НЕМЕДЛЕННО ИДИ СЮДА!
— ТЫ ДОЛЖНА МЕНЯ НАЙТИ-И-И-И! — голос девочки звенел от веселья. — ИДИ НА МОЙ ГОЛОС!
Крики вроде бы доносились с дальнего конца поля, где росла высокая трава. Разве она уже не искала там девочку? Разве не бродила в траве, пытаясь ее найти? Разве сама едва не заблудилась в траве?
— ЖИЛ ОДНАЖДЫ ФЕРМЕР КОРШОК! — прокричала девочка.
Бекки вновь пошла на поле. Сделала два шага и вскрикнула, от ощущения, что в ее матке что-то рвется.
— ОН ПРОГЛОТИЛ СЕМЯН МЕШОК! — прокричала девочка. Голос ее вибрировал, она едва сдерживала смех.
Бекки остановилась, выдохнула боль, а когда худшее миновало, сделала еще один пробный шаг. Боль тут же вернулась, сильнее прежней. Теперь все нутро разрывало, словно ее внутренние органы — туго натянутую простынь, которая начала рваться посередине.
— И ТРАВА ПРОРОСЛА ИЗ КИШОК! — орала девочка.
Бекки всхлипнула, покачнувшись, вновь шагнула вперед, почти добралась до второй базы, высокая трава уже рядом, но боль вновь ножом пронзила ее, и она упала на колени.
— А ТА, ЧТО ОСТАЛАСЬ, ЯЙЦАМ ДОСТАЛАСЬ,
И КТО ИХ ОТЫЩЕТ ТЕПЕРЬ? — И девочка залилась радостным смехом.
Бекки сжала обвисший пустой бурдюк живота, закрыла глаза, наклонила голову, ожидая облегчение, а когда почувствовала, что чуть-чуть стало легче, открыла глаза… и в землистом свете зари увидела Кэла, который смотрел на нее сверху вниз. Пронзительным и жадным взглядом.
— Не двигайся, — сказал он. — Пока не надо. Просто отдыхай. Я здесь.
Голый по пояс, он стоял рядом с ней на коленях. Его тощая грудь выглядела очень бледной в этом сером полусвете. Лицо обгорело — сильно, на кончике носа надулся волдырь, — но выглядел он отдохнувшим и полным сил. Более того, глаза сверкали и он, похоже, пребывал в превосходном настроении.
«Ребенок», — попыталась она сказать, но не получилось, из горла вырвался лишь скрип, словно кто-то пытался открыть заржавевший замок ржавым ключом.
— Ты хочешь пить? Готов спорить, что хочешь. Вот. Возьми. Положи в рот. — И он затолкал ей в рот влажный, холодный клочок его футболки. Он вымочил его в воде и свернул в тонкий рулон. Она жадно сосала его, как голодный младенец — грудь матери.
— Нет, достаточно. Тебе станет хуже. — Он забрал свернутую в рулон тряпку, оставив ловить воздух раскрытым ртом, как рыбу в ведре.
— Ребенок, — прошептала Бекки.
Кэл ей улыбнулся. Широко, ослепительно.
— Ну разве не прелесть? Она у меня. Лучше быть не может. Покинула духовку и выпеклась на славу!
Он потянулся куда-то вбок и поднял что-то, завернутое в чью-то еще футболку. Она увидела кончик синюшного носа, точащий из савана. Нет, не савана. Саван — для мертвых. Это пеленка. Она родила здесь ребенка, в высокой траве, ей даже не понадобились ясли. Кэл, как и обычно, заговорил так, будто читал ее мысли. «Ну разве ты не мать Мария? Интересно, когда покажутся волхвы! И какие дары они нам принесут!»
Рядом с Кэлом появился веснушчатый, обгоревший на солнце мальчишка. Тоже голый по пояс. Вероятно, в его футболку завернули младенца.
Он наклонился, уперев руки в колени, посмотрел на ее спеленатого ребенка.
— Ну разве она не чудо? — спросил Кэл, показывая младенца мальчишке.
— Первый класс, — ответил он.
Бекки закрыла глаза.
Она ехала в сумерках, опустив стекло, ветер сдувал волосы с лица. Высокая трава росла по обе стороны дороги, простираясь, насколько хватало глаз, что вперед, что назад. И ехать сквозь траву ей предстояло до конца жизни.
— Девочка однажды спряталась в траве, — запела она. — Бросалась на любого, кто мимо проходил.
Трава шуршала и тянулась к небу.
Она открыла глаза на несколько мгновений, тем же утром, но позже.
Ее брат держал в руке ножку куклы, грязную, в земле. Смотрел на ножку с веселым дурацким восторгом, откусывал от нее. Ножка напоминала человеческую, была пухленькой, но очень маленькой, и странного светло-синего цвета, как у почти замороженного молока. «Кэл, нельзя есть пластмассу», — хотела она сказать, но поняла, что ей это не под силу.
Маленький мальчик сидел рядом с ним, что-то слизывал с ладоней. По виду, клубничное варенье.
В воздухе стоял какой-то резкий запах, запах только что вскрытой банки рыбных консервов. Бекки почувствовала, как заурчал желудок. Но от слабости не могла сесть, от слабости ничего не могла сказать, а когда опустила голову на землю и закрыла глаза, вновь провалилась в сон.
На этот раз без сновидений.
Где-то залаяла собака: гав-гав. Застучал молоток, один удар переходил в другой, призывая Бекки прийти в сознание.
Губы пересохли и потрескались, снова хотелось пить. Пить и есть. По ощущениям ее несколько десятков раз пнули в живот.
— Кэл, — прошептала она. — Кэл.
— Тебе надо поесть, — ответил Кэл и поднес к ее рту полоску чего-то холодного и соленого. Окровавленными пальцами.
Будь у нее в тот момент побольше здравомыслия, ее бы вырвало. Но вкус этой солено-сладкой полоски ей понравился, чем-то она напоминала сардину. Даже в запахе было что-то от сардины. Она сосала ее, как раньше сосала влажный клочок футболки Кэла, скрученный рулоном.
Кэл икнул, и она засосала полоску в рот, засосала, как спагетти, и проглотила. Послевкусие осталось неприятное, горьковато-кислое, но Бекки не находила в этом ничего плохого. Такой же привкус оставался во рту после того, как выпьешь «маргариту» и слизнешь соль с кромки стакана. Икота Кэла прозвучала как смешок.
— Дай ей еще кусочек, — маленький мальчик наклонился через плечо Кэла.
Кэл дал.
— Ням-ням. Проглоти эту маленькую крошку.
Бекки проглотила и опять закрыла глаза.
В следующий раз она очнулась на плече Кэла, и ее куда-то несли. При каждом шаге голова болталась, а живот сдавливало.
— Мы ели? — прошептала она.
— Да.
— Что мы ели?
— Что-то первоклассное.
— Кэл, что мы ели?
Он не ответил. Просто раздвинул траву, забрызганную темно-бордовыми каплями, и вышел на поляну. В центре высился огромный черный камень. Рядом с ним стоял маленький мальчик.
«А вот и ты, — подумала Бекки. — Я бегала за тобой по всей округе».
Только это был не камень. Нельзя бегать по округе за камнем. Она бегала за девочкой.
Девочка. Моя девочка. Оставленная под мою ответств…
— ЧТО МЫ ЕЛИ? — Она начала молотить его кулаками, но слабыми, такими слабыми. — БОЖЕ! ГОСПОДИ ИИСУСЕ!
Он опустил ее на землю, посмотрел сначала с изумлением, потом весело. «А что, по-твоему, мы ели? — Он посмотрел на мальчика, который улыбался и качал головой, как бывает, если человеку удается действительно хорошая шутка. — Бек… сладенькая… мы съели немного травы. Травы, и семян, и всего такого. Коровы постоянно это едят.
— Жил однажды фермер Коршок, — пропел мальчишка и закрыл рот руками, чтобы подавить смех. Она видела, что пальцы у него красные.
— Я тебе не верю, — едва слышно прошептала Бекки. Она смотрела на камень, изрисованный маленькими пляшущими фигурками. И да, в этом утреннем свете они все вроде бы танцевали. Двигались по поднимающимся спиралям, как полосы на парикмахерском столбе.
— Перестань, Бек. С ребенком все хорошо. Он в безопасности. Прикоснись к камню, и ты увидишь. Ты поймешь. Прикоснись к камню, и ты будешь… — он посмотрел на мальчишку.
— Спасена! — выкрикнул Тобин, и они вместе рассмеялись.
«Айк и Майк», — подумала Бекки.
Она пошла к камню… протянула руку… отдернула.
По вкусу она съела не траву. По вкусу он съела что-то вроде сардины. Что-то похожее на сладко-солено-горький глоток «маргариты». Похожее…
«На меня. Словно я слизнула пот с моей подмышки. Или… или…»
Она начала кричать. Попыталась развернуться, но Кэл уже держал ее за одну руку, а Тобин — за другую. Она могла бы вырваться, из рук мальчишки точно, но так ослабела. И камень. Он тоже ее притягивал.
— Прикоснись к нему, — прошептал Кэл. — Грусть сразу уйдет. Ты увидишь, что малышка в порядке. Маленькая Джастина. Лучше, чем в порядке. Она — сила природы. Бекки… она летает.
— Да, — вмешался Тобин. — Прикоснись к камню. Ты увидишь. Больше здесь не заблудишься. Поймешь траву. Станешь ее частью. Как Джастина уже ее часть.