Впервые за последние три часа Даша почувствовала, что совершенно протрезвела.
— Где я пала? — У пилотессы сделалось такое лицо, будто на голову ей упал кирпич. — Когда это она познакомилась с Изидой? — еле слышно спросила она, поворачиваясь к Акнир.
Ведьма быстро ткнула ее локтем в бок.
— Нет, я просто хочу знать! — повысила голос Чуб. — Я хочу познакомиться с ней и спросить… Я им что — Тарас Шевченко?
— Вы хотите познакомиться с товарищем Коллонтай? — вопрос прозвучал справа, и Чуб обернулась.
В соседнем кресле восседала рыжеволосая женщина в кожанке.
— Товарищ Роза, — представилась соседка по креслу.
Ее подбородок и шею прочертил кривоватый и длинный шрам. Но странным образом шрам не портил ее — скорее делал интересной, интригующей. Ее можно было назвать красивой. Но красота казалась несущественной, она привлекала иным — взглядом, темным, спокойным и властным. Таким же смотрела на мир Катерина Дображанская. Однако во взоре товарища Розы было что-то еще — трудноопределимое…
— Я могу познакомить вас с ней, — сказала она. — Товарищ Коллонтай проживает вместе со мной в гостинице «Континенталь». Это тут, рядом. Идемте, — рыжая встала.
Она вела себя как человек, привыкший повелевать. Но Даша, к чужим повелениям совсем непривыкшая, не сдвинулась с места.
— Мы подождем ее там. Там мы сможем поговорить с ней без всей этой толпы. Или вы хотите послушать еще? — снизошла до вопроса товарищ.
— Нет, пожалуй, — прислушалась к своим пожеланиям «павшая в борьбе». — Мне срочно нужно выпить. Там в гостинице есть бар или кафе?
— Еще какое! — отозвалась Акнир.
* * *«Еще какое» кафе оказалось знаменитейшей киевской богемной кофейней «Х.Л.А.М.» — расшифровывающейся как «художники, литераторы, артисты, музыканты».
Даша Чуб с любопытством посмотрела на вывеску с летящим человечком-Икаром и прочла надпись на фронтоне: «Войдя сюда, сними шляпу, может быть, здесь сидит Маяковский».
— Слушай, а что, он и правда там может сидеть? — возбудилась она. — Маме моей надпись понравилась бы. Я говорила, что у меня мать — маяковка? Всю жизнь изучала Маяковского… Тут водка есть?
— Только морковный чай, — не отрывая глаз от лежащего перед ним исчерченного строчками листа бумаги, отозвался крупноносый и золотоволосый молодой человек за столиком рядом. Сидевшая с ним некрасивая стриженая девушка в измазанной масляной краской робе недовольно шикнула на друга.
— Чай из морковки? — удивилась Чуб. — А разве морковку заваривают?
— Я достану вам водки, — непререкаемо сказала товарищ Роза. — Садитесь пока, — снова приказала она. — Сейчас я вернусь.
— Странная тетя, — Чуб уселась за стол у стены и в упор посмотрела на Акнир. — Так, теперь быстро выкладывай, когда это я паду в борьбе? Я что, погибну, как Маша?
— Ты эмигрируешь, — сухо просветила ее ведьма. — Осенью 1917 уплывешь в США и попадешь там в больницу. Киевица не может жить без Города, — пояснила она, — не может и умереть… Это страшная мука. Ты надолго исчезла из виду. Тут тебя посчитали погибшей. Большевики провозгласили тебя павшей в борьбе. Тебе даже поставили памятник…
— Где? — заинтересовалась Чуб.
— На Царской площади.
— Так это я там стою? — вскинулась Даша. — А почему я совсем на себя не похожа? Почему у меня в руках ружье, а на лбу звезда? И где потом делся мой памятник?
— Его разрушили деникинцы.
— Вот сволочи! — обиделась Чуб. — А большевики — молодцы. Дизайн подкачал, но в целом приятно… А знаешь, — повертела она головой, — мне здесь даже нравится. Так весело. Так по нашему. Секс — вовсе не грех, как утверждает церковь. И нагота — не грех. И аборты. И женщина не должна заморачиваться из-за всякой там несчастной любви. И может, я и правда знакома с Коллонтай. Разве всех поклонниц упомнишь? Иначе почему она так здорово, правильно все говорит, будто…
— Получила в наследство Лиру амазонок. — Акнир улыбнулась. — Ты ж не закончила историю Лиры.
— Я могу, — уверила Чуб. — Когда амазонки стали ведьмами, Киевица Марина, которая вечно во всем виновата, перевезла Лиру в Киев. А десять столетий спустя другая Киевица, с дурацким именем, которого я не помню, отдала Лиру слепым…
— Персефона, — подсказала Акнир. — Родная сестра моей прабабушки Ольги. Ольга была против. И Персефона убила ее. Во всяком случае, так говорят…
— А Лиру нашла Анна Ахматова и стала писать стихи… И стала супер-пупер поэтом. В прошлой редакции… теперь суперовая я. Я ничего не забыла?
— Кроме самого главного. Лира вместе с твоей Анной Ахматовой и родила революцию…
— Разве?
— Как и обещала! — вернувшись, товарищ Роза поставила на стол два стакана и ловко наполнила их — по-видимому, заполучить в ХЛАМе бутылку водки было делом нелегким, но она справилась с ним. — Выпьем за знакомство!
— Давайте, — знакомиться с Коллонтай Даше уже не хотелось (хотелось продолжить начатый с Акнир разговор) и, опустошив стакан «за знакомство», Чуб принялась подыскивать предлог для немедленного его завершения. — О, — углядела она афишу на соседней стене, — спектакль Леся Курбаса… Класс. Пошли посмотрим. Еще успеем…
— Вы ведь Изида Киевская, — сказала женщина вдруг, проигнорировав Дашину реплику. Ее голос звучал повелительно. — Я вас сразу узнала. Со мной служила ваша соратница. Бывшая княгиня Шаховская, первая военная летчица.
— Да она, — поджала зубы Изида, — даже толком никогда не летала. Только романы в авиотряде крутила. А после…
— Знаю. Ее обвинили в шпионаже. Царь заменил ей смертную казнь на пожизненное. Теперь она с нами… Но она вам не чета! Я видела три ваших смертельных трюка. Не думала, что вы такая… молодая. Вы как Коллонтай. Говорят, в юности она выглядела старше своих лет, а в 35 стала казаться 30-летней. Знаете, сколько ей сейчас? 45 лет!
— Сколько?!
— А больше 25 не дашь, как и вам. Недаром ее ведьмой зовут. Вас тоже…
— А вас? — показала зубы Землепотрясная Даша.
— И меня, — рыжая товарищ засмеялась. Ей явно понравилась Дашина реплика. — Нас всех. И Женю, и Фиру, и Лару. Она даже родилась 1 мая на Вальпургиеву ночь. И такая красавица… Вы слыхали, что именно Ларочка Райслер поднялась на крейсер «Аврора» и приказала дать залп к началу октябрьского восстания?
— Восстание начала… Ларочка Райслер? — Чуб опустила удивленное слово «какая-то».
— Вы ж ее знаете.
— Откуда?
— Она обожает ваши стихи. Говорит, они помогли ей прояснить смысл ее жизни. Она даже писала вам письма.
— Не знаю… Мне столько баб пишет. Я не читаю, — ощерилась и отодвинулась Чуб. — При чем тут вообще мои стихи к революции?
— Я только хотела сказать, что теперь всех нас зовут ведьмами. И не без оснований! — товарищ Роза внезапно засмеялась, запрокинув голову, кривой шрам на ее шее изогнулся в ухмылке. — И вас, и Лару, и Шуру. А товарищ Роза во-още назвала себя Демоном.
«Во-още» рыжая произнесла, точно копируя Дашину интонацию.
— Роза — это вы о себе? — угрюмо спросила та.
— Роза Землячка. У нас в революции сплошные Розы… Она, я, Люксембург. А у роз есть шипы. Землячка ведь и ваша землячка. Вы тоже родом из Киева? — товарищ опрокинула второй стакан и помрачнела лицом. — Не нравится мне ваш Город. Видно, для ведьм здесь слишком много церквей, — опять засмеялась она. — Однажды мы снесем их все! Правильно товарищ Евгения Бош в 1917 году перенесла правительство в Харьков…
— Бош? — где-то Чуб слышала это имя, и не только в магазине бытовой техники.
— Глава первого советского правительства Украины, — отчеканила Роза.
— Наше первое правительство возглавила женщина?
— Так вы из-за границы, — сделала вывод товарищ. — Иначе бы вы не могли не слышать про Женечку Бош. Она же — легенда. Символ революции в ваших краях. Как Шурочка в Петербурге… Не зря говорят: в стране только два настоящих революционера — товарищ Ленин и товарищ Коллонтай. Что б он без нее делал…
— И что бы он делал? — Даша помнила, что жена Ленина носила другую фамилию. Но что Ленин делал с Шурой за спиной у жены и делал ли что-то — так далеко ее исторические познания не распространялись.
— Ничего. Ничего без нее бы не вышло… Вы сами знаете, Шура тоже уважает ваши стихи. И товарищ Роза Землячка. А я…
Товарищ Роза № 3 замолчала. На небольшой эстраде кофейни крупноносый молодой человек, вскользь просветивший Чуб по поводу морковного чая, как раз читал свое стихотворение:
Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.
В медленном водовороте тяжелые нежные розы,
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!
— Поэты, — презрительно протянула товарищ Роза, — самый хлипкий из всех материалов. Можно сломать двумя пальцами. Хотите правду? За ваши стишки я б вас расстреляла как контру. Но вы ведь не поэтесса… Вы — авиатор! Я видела вас в небе. Вы — лучшая. Вы ничего не боитесь. Я всегда хотела быть такою, как вы… Понять, что вы чувствуете там, — она подняла палец вверх. — На вершок от смерти. Вы хотели пойти в театр… Так приходите лучше сегодня ко мне. У меня — настоящий театр. Революционный! Вы увидите незабываемое зрелище. Придете?
