— Да, сэр Ричард, вы ж то ли его любимчик, то ли Сатана под личиной…
— Боюсь, — сказал я медленно, — эта дыра в океане одна из причин…
Он ждал, но я молчал, стараясь сформулировать то странное чувство, что возникло при виде этой чудовищной трубы.
— Каких? — спросил он осторожно.
— Император Герман, — объяснил я, — изволили подарить мне эти острова… как думаете, почему?
Он ответил злобно:
— У самого руки коротки!
— Отчасти верно, — согласился я. — Хотя вы же доплыли… Возможно, император пару раз уже обломал зубы, даже не добравшись до высадки на берег?.. Стимфалийские птицы, големы на берегах, эта вот дыра, еще что-нить, на что мы еще не наткнулись… А эскадры у него наверняка бывали побольше…
— Тогда почему посылает вас? — спросил он враждебно. — Вот гад!
— Нас ему не жалко, — согласился я. — Если погибнем — одной угрозой меньше… С другой стороны, возможно, на самих островах существует угроза побольше…
— Хочет столкнуть две беды? — спросил он.
— Это только предположение, — предупредил я. — Возможно, на островах от Древних какой-то гадости больше, чем в других местах? И это опасно для Юга… впрочем, и для Севера, но Юг хотя бы догадывается, что отсюда может выползти…
Он еще раз перекрестился, очень необычный для него жест, я подумал, что я в этом отношении еще пиратистее, перекрестился размашисто и сказал громко:
— Господи, избавь нас от… сам знаешь от чего, тебе виднее. Аминь!
Ордоньес посмотрел с подозрением, что-то не замечал за мной набожности, но смолчал, а с клотика раздался ликующий вопль:
— Других дыр не видно!
— Слава Господу, — сказал Ордоньес с чувством, но креститься не стал, будет слишком, Господь и так все видит и слышит, не глухой. — Знаете, ваша светлость, я напросился с вами на легкую прогулку, но, поверите ли, теперь даже ночью спать ложусь одетым и с мечом в руке!
— Ну это вы уж слишком, — мягко упрекнул я. — Не каждый же день будет попадаться всякое…
— Хорошо бы, — сказан он, — но только статуя скоро зацветет! Там уже почки набухли. И еще… веточки начинают лезть прямо из обшивки. Если такое же и на днище, то это замедлит движение… а потом, не знаю, но корабль может и вовсе рассыпаться…
Сперва это выглядело как облачко, показавшееся из-за горизонта. Облачко на бесконечной голубой глади. Попутный ветер гнал корабль резво, клочок белого тумана на зеленоватой воде моря разрастался, я успел заметить, что он не меняет формы.
Я посмотрел на сияющую синь, солнце уже опускается к грани между небом и землей, одинокое облачко начало розоветь в ожидании заката, море медленно засыпает, ветер почти утих.
— Я буду в каюте, — сказал я Ордоньесу. — Если что, кричите.
— Да уж, — ответил он с сарказмом, — конечно, сразу «караул», а как же.
В каюте я снова развернул карту, кое-что дополнил, память услужливо раскрывает все, что видел, теперь бы понять, что увидел и что из увиденного может во что вылиться.
Что острова не под единым правлением, это уже известно, хотя и непонятно. Мне кажется, обязательно сильный правитель должен попытаться подгрести все под свою руку. И если этого все еще не произошло, то нечто более сильное, чем его воля и армия, сдерживает экспансию…
В дверь послышался стук, я поморщился, крикнул:
— Ну?
Голос мой прозвучал грозно, так что если кто-то сунулся с пустяком, то испугается и уйдет, за дверью в самом деле в нерешительности посопели, затем донесся робкий голос:
— Ваша светлость, команда волнуется…
— Войди, — велел я.
Вошел незнакомый матрос, поклонился непривычно низко, почти как придворный, а не как гордый пират.
— Ваша светлость, — повторил он, — статуя…
— Что, — сказал я, — сошла с носа и гуляет по палубе?
Он испуганно всхрюкнул:
— Гуляет?.. Нет, ваша светлость, еще не… а что, может?
— Ну да, — ответил я, — сколько ей еще стоять там, прикованной… Так что с нею?
— Веточки, — выдохнул он, — уже зацвели…
Холод прокатился по моему телу, но я сказал натужно беспечно:
— А что за цветы?
Он дернулся.
— Цветы?.. Да кто их… белые какие-то…
— Пчелы летят?
— Ваша светлость, — проговорил он в испуге, — какие пчелы тут, среди моря…
— Морские, — ответил я. — Столько плаваешь и не встречал еще? Морских коров видишь каждый день, а пчел… Темнота! Цветы хорошо пахнут?
— Н-н-не знаю, — проблеял он. — Не нюхал. Никто не подходит близко.
Я поднялся, отодвинул стул.
— Пойдем. Я как раз случайно хороший гербист. Это не по гербам, а по всякой и даже разной растительности знаток, умелец и вообще еще тот, понял?
— Да, ваша светлость, ага, хоть и не понял, но вы уж взгляните как бы сами и даже лично…
На палубе такой легкий ветерок, что почти штиль, небо вместо невинной голубизны уже зрело-синее, торжествующее, весь запад полыхает в несказанной пышности божественного заката, облака уже не облака, а плотные воздушные горы, хребты исполинские, внушающие оторопь и смирение…
На палубу, мачты и даже на море пал багровый отблеск пылающего неба, только статуя «Богини Морей» вся зеленая, окутанная множеством мелких веточек.
Я подошел вплотную, на веточках в самом деле начали распускаться крупные белые цветы, чистые и невинные, запах тоже чистый, без примеси сладости или чувственности.
— Хороший знак, — воскликнул я с чувством. — Что вы за люди, почему всегда толкуете себе на беду? Господь нас любит и посылает нам одобрение!
Юрген выдвинулся из толпы матросов.
— Нам? Одобрение?.. Ваша светлость, а кого же тогда в ад, если одобрение нам?
— Кого в ад, а кого в рай, — сказал я, — придумали люди. На самом деле у Господа, может быть, совсем другие намерения. Он слишком велик, чтобы нам дерзновенно пытаться угадать его желания. Тем более, как мне кажется, среди вас маловато докторов богословия и профессоров каббалистики?
Они с подозрением косились друг на друга, будто уже заподозрили в излишнем для мужчины умничании.
— Чистые белые цветы, — сказал я, — сулят для умных успех, а для дураков — удачу, так что всем нам что-то да обломится! А теперь идите пьянствовать, богословы!
С мостика прогремел крик:
— Отдать якорь!
Загремело железо, тяжелый якорь со следами молота на железных раскоряченных лапах грузно обрушился в воду. Взлетели брызги, я проследил взглядом за уходящей вниз тяжелой болванкой. Рядом со мной остановился крепкий матрос с мощной грудной клеткой, тоже смотрит вслед, но именно смотрит, а я созерцаю: если якорь не зацепится за дно, этому герою придется нырять и попытаться вручную зацепить рогом за грунт.
На каждом корабле, даже коггах, есть эти «якорные ныряльщики», у них оплата почти такая же высокая, как у корабельных плотников. Именно от якоря зависит, останется корабль на месте либо же его ветром снесет на рифы, мель или разобьет о скалистый берег.
Насколько помню, на мелях Гудвин-Сэндз, что чуть северо-восточнее Дувра, из-за плохих якорей разбивались не только отдельные корабли, но и целые эскадры. Там сгинули тысячи кораблей, а моряков — десятки тысяч, так как их якоря не могли удержать корабли. А чего стоит катастрофа на рейде Даунс, когда всю эскадру адмирала Бьюмонта, а это тринадцать линейных кораблей, выбросило на скалистый берег и разбило в щепки?
Ладно, их не жалко, мне будет жалко, только если что-то случится с этими двумя красавцами кораблями, они ж мои. Ордоньес как-то обмолвился, что, когда вышли из порта Черри, на всех кораблях было по тридцать якорей, а сейчас всего по два, несмотря на то что с погибших успели снять все, включая якоря.
Я слыхал, чему никак не могу поверить, что раньше якоря все были одноразовые: как только корабль поднимал паруса, якорный канат просто обрезали, и он оставался на дне. Но даже если это вранье, то все равно якоря приходится брать с большим запасом: либо зацепится на грунте так, что не могут поднять, либо канат лопается под напором шторма, либо приходится обрезать самим в опасной ситуации, когда нужно уйти срочно.
И потому, конечно, надо не забыть разместить заказ на якорные цепи. Хотя их придумал и оснастил свои корабли еще Александр Македонский, но еще полторы тысячи лет мир тупо пользовался канатами из пеньки, хотя меня выворачивает, когда вижу, как вместо каната поднимают нечто чудовищное и толстое, жутко облепленное илом и жидкой глиной. Такую веревочку, толщиной с бедро взрослого мужчины, попробуй отмыть, а потом еще надо высушить до того, как уложишь в бухту, иначе сгниет, и на следующий раз якорь точно останется на дне, а корабль понесет ветром, хорошо — если в море, а если на берег?
Вообще-то, учитывая, что подъем якоря — тяжелейшая и отвратительнейшая работа, могу понять желание просто оставить его на дне. Обычно якорь поднимают самые дюжие и тяжелые матросы, иногда по пятьдесят человек, это же надо представить, а так как такой толстый канат не накрутишь на барабан, то матросы по нескольку часов выхаживали шпиль, упираясь в огромные рукояти-вымбовки.
