Над головой топают, орут, мой короткий сон слетел, как сдернутое грубой рукой одеяло. Я вскочил, быстро оделся и опоясался мечом, выскочил наверх.
Матросы, окуная швабры в лохань с водой, лениво драят палубу, а чтоб не совсем уж заскучать, тычут ими друг другу в морды и хохочут, как в раю, только там могли быть такие простые шуточки. Я подобных насмотрелся еще в прошлой жизни, потому просто пошел мимо, не обращая внимания.
За спинами раздался зычный хохот. Это в самом конце, когда палуба уже блестит, отражая солнце, матрос взял бадью и, вместо того чтобы выплеснуть грязную воду за борт, с размаха окатил ею опешившего соратника.
Тот сперва раскрыл рот для вопля, потом и сам захохотал, оценив ах какую остроумную шутку.
С капитанского мостика Ордоньес распорядился:
— Сэр Юрген, готовьтесь поднять якорь… Доброе утро, ваша светлость!
— Есть, сэр, — ответил Юрген.
Он побежал вниз с диким криком:
— К подъему якоря товсь!
Я поднялся на мостик, но не успел спросить Ордоньеса, как ему спалось, и спалось ли вообще, как из «вороньего гнезда» донесся вопль:
— Капитан, прямо по курсу берег!
— Хорошо, — проговорил Ордоньес, — поднять паруса!.. Мудрые мы, ваша светлость?.. Если бы прошли еще чуть в темноте, могли бы сесть задницами на рифы.
— Там нет рифов, — заметил я.
— Откуда такая уверенность?
— Чутье, — ответил я скромно.
Юрген прокричал:
— Все наверх! Поднять паруса!
Пронзительно засвистела то ли дудка, то ли свисток, по палубе застучали подошвы, матросы бежали к мачтам и карабкались по веревочным лестницам наверх, как юркие обезьяны.
Со стороны носа корабля донеслись крики, примчался плотник Мишель, глаза, как блюдца, щеки трясутся, на лице ужас.
— Адмирал, — прокричал он, но с надеждой смотрел на меня, — богиня… Богиня!..
— Что с ней? — спросил Ордоньес и повернулся к носу корабля. Там укреплена гигантская статуя, искусно вырезанная из дерева, некая покровительница морей, хотя на самом деле ими заведует Посейдон, именуемый также Нептуном, размер ее около трех ярдов, когда буду строить корабли, на этих излишествах что-то да сэкономлю. — Отломилась?
— Если бы!
— А что?
— Сами увидите!
Я поспешно сбежал с мостика. Огромная статуя выглядит странно, словно устыдилась наконец-то наготы и решила прикрыться зелеными веточками. Они торчат отовсюду, хотя по большей части из щелей, куда могло занести ветром землю…
…но все же я не настолько готов подгонять факты, чтобы поверить, что за ночь может пустить не только корни, но и выбросить наружу ветви.
Подбежали еще матросы, у всех лица белые, Ордоньес вообще то и дело хватается за рукоять меча и тут же отпускает, в глазах страх, беспомощно оглянулся на меня.
Я прижал на время дрожь, сюзерен не должен выказывать страха, сказал бодрым голосом:
— Всего лишь веточки!.. Эх, если бы цветы… уж молчу про ягоды!
Народ еще не пошел в пляс, но страх уже не накатывает нарастающими волнами, матросы смотрят на меня с надеждой.
Ордоньес прокашлялся и спросил почти нормальным голосом:
— Сэр Ричард, вас не пугает это предзнаменование?
Я заколебался с ответом, был соблазн истолковать как благоприятное, уж я-то сумею, но несвойственная мне честность вылезла впереди меня и брякнула со всей дури:
— Для христианина не может быть предзнаменований! Вы христиане или нет?
Ордоньес кивнул, а моряки пробормотал один за другим:
— Да, конечно…
— Христиане…
— Ну да, а как же…
— Вот даже перекреститься могу…
Только Мишель осмелился заметить:
— Сэр Ричард, когда чайки летают над самыми волнами, это предзнаменование бури. Если солнце красно к вечеру — моряку бояться нечего, если солнце красно поутру — моряку не по нутру… Эти предзнаменования всегда сбываются!
— Это не предзнаменования, — пояснил я, — а приметы. Ты еще скажи, что если я вот выпущу из руки этот нож, то упадет на палубу, такое вот предзнаменование…
Моряки захохотали, Мишель сконфуженно покрутил головой.
— Ну ладно, если вдруг зазеленевшая статуя вас не пугает…
— Ничуть, — сказал я приподнятым голосом, — а как же иначе? Ах, раньше не расцветала? Ну так раньше на корабле было маловато настоящих мужчин! А при нас даже деревянные женщины оживают.
Над головой снова звучно захлопали полотнища парусов, их то поднимают, то начинают подворачивать, как мне кажется, ничего, со временем разберусь, что и зачем.
Утреннее солнце светит ярко и уже обжигает лицо. Зазеленевшую статую оставили в покое, дел невпроворот, берег слишком близко, при его виде всегда лихорадочное возбуждение.
Ордоньес сказал довольно:
— Полоска берега довольно широкая…
— Это не материк, — сказал я.
Он усмехнулся:
— Уверены?
— На все сто, — ответил я. — Могу поспорить, остров вообще-то невелик.
— Спорить побоюсь, — сообщил Ордоньес. — Вам сам дьявол шнурки завязывает. А откуда сведения?
— Приснилось, — ответил я. — Сегодня нарисую карту. Этих островов, как семечек в огурце.
«Богиня Морей» двигается красиво и гордо в сторону острова, «Ужас Глубин» теперь идет послушно в кильватере, но берег не просто обрывистый, а сплошная стена из камня, отголосок катаклизмов, некогда ломавших земную кору.
Корабль по команде Ордоньеса красиво скорректировал курс и пошел вдоль этого блестящего, как шкура морского котика, отвесного берега.
Я все надеялся увидеть город, что открылся ночью с высоты, но матросы закричали и начали тыкать пальцами в берег. Кто-то очень потрудился, затратив годы адского труда множества людей, чтобы на отвесной стене, уходящей основанием в воду, высечь огромное выпуклое лицо ужасающего демона.
Все смотрели с содроганием, Юрген шумно вздрогнул всем телом. Я видел побледневшие лица, слышал их учащенное дыхание, а на лбу Мишеля собрались крупные капли мутного пота.
— Хороший знак! — сказал я жизнерадостно.
Юрген воскликнул с упреком:
— Ваша светлость!
— Очень хороший, — сказал я. — Такое могут делать только те, кто страшится нападения.
— Откуда видно?
— Они хотят, — объяснил я, — чтобы их боялись и проплывали мимо, не приставая к берегу. Это мимикрия, есть такой военно-полевой термин высокой стратегии. Это когда безобидные мухи прикидываются ядовитыми пчелами или мирные ящерицы — змеями, полными яда.
На меня смотрели с надеждой, я широко и картинно улыбался, хотя самому страшно, но правитель должен внушать, и я внушал, и неважно, что эта морда внушает безотчетный страх и мне, уже привыкшему к своей толстокожести, к местной магии.
Какая, к черту, магия, мелькнула мысль. Этот талант скульптора засадил мне под самое сердце, как острый кинжал, безотчетный страх. Никакая магия не сумела бы сделать того, что способен делать с людьми талант. И сейчас мы смотрим с благоговейным страхом потому, что так изволил восхотеть неведомый нам зодчий.
Морда демона осталась позади, но он все так же провожал нас таким ненавидящим взглядом, что я чувствовал холод в груди. И хотя это всего лишь талант художника: достаточно расположить зрачок посредине, чтобы с какой бы стороны ни подходил, все равно будет казаться, что лицо наблюдает за тобой, но одно дело понимать…
Кто-то из матросов снова вскрикнул, дальше на стене еще одна морда, еще страшнее, потом пошла сцена битвы гигантов, а завершал ужасающую картину исполин с картинной мускулатурой, и такой огромный, что щиколотки в воде, а голова достигает верха стены.
Мишель вдруг вскрикнул дурным голосом:
— Милорд!..
Я посмотрел на него, потом на исполина.
— Что?..
Великан не просто следит за нами злобным взглядом, а повернул голову в нашу сторону!
Ордоньес вскрикнул в восторге:
— Вот это работа!
— Да уж, — пробормотал я. — Мурашки по коже…
Глава 4
Гигант шелохнулся с трудом, словно разминая застывшее за века каменное тело, шагнул в море. За спиной обильно посыпалась каменная крошка, я так и не понял, стоял он в нише или же был красиво вырезан в камне, а сейчас вдруг решил освободиться от оков.
Мертвое каменное лицо с пустыми глазами все так же обращено в нашу сторону, я смотрел на него с дрожью во всем теле и слабостью в коленках.
Ордоньес прошептал:
— Будь я проклят… он нас видит…
— Или чует.
— Видит, — возразил он. — Ишь, как охотничий пес…
Гигант сделал шаг вперед, покачнулся, но тут же выровнялся, шагнул снова, уже увереннее. Пустые глаза смотрят в нашу сторону неотрывно, в движениях появилась пугающая целеустремленность.
Ордоньес среагировал первым.
— Поднять все паруса! — заорал он диким голосом. — Быстрее, быстрее!
