ИРИНА ПОВОЛОЦКАЯ
Шестидесятники сдают. У нас у всех скоро полетят моторы.
- Ну, это не про нее. Она крепкая женщина. Из тех, что болеют,а сами живут, живут и всех переживают. Дай Бог ей здоровья,конечно. Просто она никогда не принимала таблеток, а тутнаглоталась.
- А я говорю - она упала. Сперва в зале у его гроба, а потомона упала еще раз, когда спускалась с лестницы. Двое держали еепод руки, и вдруг один споткнулся о ковер и отпустил ее, адругой все равно держал, но она рухнула. Упала и потащила засобой.
- Зато она сразу увидела тех, когда они пришли со своимихризантемами, и велела сказать им, чтобы они убирались. Значит,она хорошо видела и хорошо соображала. Она всегда хорошосоображала, и за него тоже!
- Но и он не мальчик был. И не ангел!..
...И тут лицо Ярополка, его еще и звали Ярополк, повисло передомною. Ярополк был совсем не тот человек, о котором говорилисейчас, хотя он тоже умер. Правда, давно. Так давно, что скажитогда, наступит время - и те дни будут так далеки от этих, изкоторых оглядываюсь, мы бы и в возможности будущего усомнились,но вот я оглядываюсь - и Ярополк передо мною с этим своимчудным именем и заячьим лицом, в ярко-синем чешском пиджаке игалстуке, где на пальме обезьянка, а ворот несвежей рубашкидавит мощную шею, и он расстегивает верхнюю пуговицу, Ярополк,всегда-то ворот у него перекручен, лезет в карман пиджака исморкается. Он редко болел, а вот насморком страдал постоянно.В самый неподходящий момент глаза слезились, а сам он бугрилсястраданием: чихал, шмыгал носом, промокал, морщился. Аллергиябыла неведома, и Ярополк всегда искал мятые платки по карманам.Он был самым старым на курсе - ему исполнилось двадцать шесть.
Когда его лицо стало всплывать передо мною и не желавшаявспоминать душа стала вспоминать, перед клеткой в зоопарке сзапертым в ней зайцем оторопь взяла, так не похож был косой назайчика, так по-звериному хмур, с такой тоской к пространству,где, перекидывая наперед крепкие ноги, можно мчать, лететь,скатываться, плутать и путать, и замирать, и снова лететьбыстрей волка, лисицы, собаки, мотался заяц по вонючему полу, ижесткие усики дрожали от неисполнимого...
Разговаривал Ярополк с нестойким смешком, будто пятки емушекочут или жмут туфли. Вдруг он отпустил бороду. У него,темно-русого, выросла рыжая борода. Пришлось сбрить, он еесбрил, а усы оставил, походил в усах, но и усы сбрил черезнекоторое время. Потом он стал носить берет, синий, как пиджак.От этого берета сердце ломит. Опять пришлось просить чеха изсоседней группы, демократа, как тогда говорили; деньги вперед -иначе не везли. Он заплатил из стипендии, хотя, кажется, ужечислился помощником коменданта и получал зарплату. Когданачались занятия после практики, он пришел в синем берете и стех пор ходил в нем, сбивая беретку на лоб, до лохматых бровей,из-под которых глядел неспокойными своими глазами.
А вот самая красивая девушка нашего курса, которую он, пообщему мнению, смел любить, называла его Полкаша.
- Полкаша, фу! - говорила красавица Жанночка, беззлобноотпихиваясь, когда он наскакивал на нее при всем честномнароде, и, уже заранее отступая и пряча лицо, схватывалручищами немыслимую талию.
- Отстань, Полкаша! Стоять.
Ярополк послушно приставлял к ушам растопыренные ладони, сгибалкрепкие ноги в коленках - умильное преданное лицо глядело наЖанну. Игра была в том, что глаза в глаза он слушался иповиновался. Она требовала: оФас!п - и Ярополк налетал нанашего старосту, к которому в свой черед благоволила Жанна. Ностоило ей отвернуться, забыться, как он в ловком прыжкебросался к своему тонкоталийному кумиру и чмокал плечико,обтянутое черным трикотажем. Если Жанна не сразу, визжа,отталкивала его, он блаженно и странно, не стесняясь припадал кее острому плечу. А ведь все знали, а он и подавно, чтостароста и Жанна будут вместе. В этой жизни им было не даноизбавиться друг от друга, и, когда они шли по коридору,удлиненная, но правильной формы голова с волнистым зачесомвозвышалась над кругленькой женской настолько, насколько надо:предопределенность освещала их, гибельною чистотою веяло отбезмятежных черт, и сероглазость обоюдная соединяла. Но ничеготакого о них было и подумать нельзя. Институт знал, что Жанна -девушка. И тут они поехали в ГДР (ну кому же другому было ехатьсреди специальной группы МК комсомола?), поехали и вернулисьтакими же, только она в еще более короткой юбке и бескаблучныхбашмаках вроде балеток, с бантиками на подъеме, а он - спортфелем из свиной кожи. И его, нашего старосту, сразу жеизбрали секретарем институтского комитета, так что портфель изГДР был кстати - не то что портфель завкафедрой Ники,облупившийся на сгибах, с перекошенными замками, - а рыжий,гладкий, будто надутый изнутри, с одним, но крупным замочкомособой конструкции. Теперь эти портфели из кожзаменителя носятзаштатные командированные... А тогда они, то есть Жанна истароста, идут или стоят вместе, молодые боги, а Ярополкглядит-глядит и глазом мигает.
Между прочим, его самого еще на первом курсе двинули пообщественной линии. Кем-то он числился в профкоме, собиралвзносы, а потом сдружился с комендантом Петром Степановичем,человеком намного старше себя. Вдвоем под лестницей они вечнокипятили электрический чайник, если не молча передвигалишахматные фигуры... Петр Степанович, такой старшина-бессрочник,с крепким стриженым затылком, в сатиновом халате поверхпиджака, а из кармана торчат плоскогубцы или деревянная ручкапилы-ножовки, всегда что-то приколачивал, подкручивал,подделывал: построенное в начале тридцатых, уже неконструктивистское, но еще не в стиле зарождавшегося имперства,учебное здание требовало постоянного патрулирования, и ПетрСтепанович был по-военному зорок и по-апостольски прост: владелключами и знал вступающих в царствие его; но, кажется, кромефамилий, выкликаемых по-армейски, безо всякой интонации, отнего никто и слова не слышал. Крикнет Петр Степанович:оШтейнбок!п - и стиляга Штейнбок сует в карман оштатнойп курткинезатушенную сигарету; оВяземцева!п - и толстая Вяземцева,только что протопавшая в резиновых ботах по красному паркету,жмется к стенке, лепеча, а Петр Степанович движется мимо идальше, с ножовкою вместо шашки, инфернально позвякиваяключами, и растворяется в том воздухе, так остро пахнущембедною скипидарною мастикой...