Петр Степанович и устроил Ярополка на платную должность.Ярополку были нужны деньги, мать у него болела где-то в Ельцеили Коврове, и в браке он состоял, Ярополк; на курсе узналислучайно - по медицинской карте, и Жанночка потребовала:
- Сперва разведись, Полкаша, а потом играй в игруньки!
А он однажды пришел утром хмурый и говорит:
- Жанна, я развожусь!
Все-таки деньги были ему очень нужны... Когда объявили первую встране лотерею, Ярополк купил сто билетов, а выиграл ерунду -парфюмерный набор, но зато обклеил бесполезными билетами стенкунад общежитской койкой в комнате, где жил вместе с китайцемГошей. Гоша был вторым человеком после Петра Степановича,который любил Ярополка, и даже стряпал ему по воскресеньямкитайскую еду. Когда у Гоши пропал казенный фотоаппарат,выданный для учебы в Москве, Гоша на всех лекциях строчилтрудолюбивыми иероглифами объяснения в посольство, но, кактолько черный посольский оЗИМп появился у институтскогоподъезда, спрятался в туалете и вышел оттуда только послегромогласного зова Ярополка: оГоша, на выход!п
Конечно, эти все равно нашли Гошу и велели вернуться в Пекин.Гошин чемодан в аккуратном полотняном чехле Ярополк сам внес вавтобус, где уже сидели и ждали Гошу четверо егосоотечественников. Прощаясь, Гоша каждому крепко жал руку, идевушкам тоже. оВозьми меня с собою!п- крикнула Жанночка, аГоша уже за толстым стеклом автобуса улыбнулся, кивнул головою,и соотечественники тоже закивали, улыбаясь... С той порыЯрополк жил один, никого к нему не подселили, но и на собраниес его годовым отчетом никто, конечно, не пошел, а деньзапомнился - двадцать девятое февраля. Год был високосный.
...Вот наш комендант, затылок его краснеет от напряжения,крепит канцелярскими кнопками лист ватмана к доске объявлений.Кнопки падают, но аккуратист Петр Степанович велит Ярополку, атот, конечно, в берете, - отемечко мерзнет!п - острит староста,- Петр Степанович велит подобрать кнопки, а сам достаетнегнущимися пальцами новые из картонной коробочки. Кнопки летятво все стороны - жесткая белая бумага, скручиваясь, выбивает ихиз себя.
- Не придешь? - почти утвердительно спрашивает Ярополк, ползаяпо липкому полу: в ладонях кнопки, беретка синяя - на глаза, аглаза слезятся. Опять он простужен.
Мы еще существовали вместе, в перерывах между лекциями пелихором, деря глотки, и Ярополк пел со всеми и рубил воздухрукой, выкликая оЭх! Дубинушка, ухнем!п и оКак один умрем!п; встоловой поспешно сдвигали столы и сидели плечом к плечу, имазали горчицей черный хлеб, который в ожидании будущего былобъявлен бесплатным по общепиту. Какая-то странная лихорадканас била, или время так лихорадило, оно и впрямь было безумным,то время... Даже завкафедрой Ника выкинул штуку. В том жефеврале сделал предложение руки и сердца своей студентке С., иона благосклонно приняла его предложение. Фельетон в партийнойгазете назывался оЗачетка для Евып - сам Ника в партии несостоял, но она, эта шельма, была комсомолкой. И на каждомзаседании комитета, объявляя перерыв перед значащимся заскромным оразноеп одно и нескромное, наш новый секретарь, атогда такие только входили в моду на роли руководящих (нерубаха-парень с русым чубом, а крепкий шатен с внятной речью),говорил:
- Ну что, старички? Пойдем покурим, подождем. - И улыбалсядлинным красивым лицом.
Но она не пришла. Да, верно, и не собиралась приходить. Еемеховая шубка так и мелькала по институту, будто нарочно плохотопили - это чтоб, накинув на плечи только что даренную меховуюшубку, когда и полосатый нейлон был роскошью, она зябкоповодила плечами среди однокурсников и однокурсниц. А ведьстудентка С. была наша Жанночка Силина с тонкой, как у испанкиТоррес, талией и крутыми крестьянскими бедрами. Может, в ГДР,куда она ездила рука об руку со старостой, она и решиласьпеременить жизнь? Какие жернова повернулись в этой хорошенькойголовке, так мило стянутой светленьким пучком, и все волосы солба - назад, и выпуклый лобик еще нежнее выбивающихся из этойаккуратности прядей? Как удалось ей совершить этотослепительный пируэт в закордонных туфельках с трогательнымибантиками? И, перелетев, перемахнув через много-много клеточек,встала на землю так пряменько, ровненько, так невозмутимопосле, может, главного в своей жизни прыжка, и легкий-легкийвздох после победы... Староста, конечно, тоже шагнул, но этотход был нормальным шагом на марше. А Ника как ни в чем небывало шутил на лекциях, сыпал пепел на себя и на пол, нашновобрачный, и все в том же мятом пиджаке и неизменнойкацавейке, которую носил всегда и про которую было известно,что омамаша вязали самип. Это Ника еще на первой лекциисообщил, когда, распарясь от собственных слов и, разумеется,спросив разрешения у дам, снял пиджак и остался в серой вязанойбезрукавке, которую и назвал кацавейкой, и заодно поведал промамашу, вернувшуюся из ссылки. Никина мамаша, закончившаяСорбонну, была еще жива, когда ее сынок с неожиданной дерзостьюпровел блестящую, прямо-таки балетную, поддержку Жанночкиногополета.
- Я на все имею право в этот год, - будто бы сказал Ника там,куда его все-таки вызвали, а там, конечно, знали, что в жизни упрофессора Ермолаева был совсем другой год, тоже по совпадениювисокосный. Да, время было головокружительно безумно, если онислушали Нику, - все сошло с мест и двинулось... И мы жадновглядывались в Нику и Жанночку, пытаясь понять, как решиласьона и неужели у них происходит то, чего никогда не было - мыточно знали! - не было у Жанночки со старостой. А Ярополкпосерел лицом, но по-прежнему шутил - Полкаша пришел! - и такдалее, и как обычно. Ждал, что она скажет офас!п - и онкинется, - но на кого? на профессора? на старосту? Сейчас можнолишь гадать, что было скрыто во взгляде Ярополка, когда онподлезал к Нике с очередной семинарской работой или, подбираякнопки, спрашивал на коленях: оНе придешь?п Но известно, чтоперед собранием Ярополк и Петр Степанович сыграли, пообыкновению, в шахматы под лестницей, попили чай и вдвоем, такдружили, отправились в актовый зал. После собрания они опятьсыграли в шахматы, и комендант проводил Ярополка до самыхдверей общежития. Он утверждал, что Ярополк был трезвым.