— Уходите, — дрожащим голосом потребовала Лида, — уходите сейчас же, я не хочу вас слушать. И не сбегу я, слышите? Ни за что не сбегу!
— Гонишь? — зловеще проговорила бабка и, поднявшись со стула, выпрямилась во весь рост. — Вот как ты со старым человеком обходишься — взашей гонишь? Ладно, я уйду. Все уйдем. Сиди тут одна. Никто к тебе ходить не будет. Сиди да пей казенный спирт. В Глухове фельдшер от казенного спирту пьяницей стал. Так он хоть понимает чего-то, порошки может выписать, а ты ничего не понимаешь.
— За что вы так? Что я вам сделала? — спросила Лида и заплакала, закрыв лицо руками.
Она не слышала шагов — старуха Лиходеева ступала совершенно бесшумно, только скрипнула дверь и потом донесся ее хрипловатый голос.
— Слыхали, люди? — вопрошала бабка. — Слыхали, как она со мной? Уходи, говорит. Ты, говорит, старая, тебе, говорит, помирать пора, а не лечиться. Выгнала. Не стала лечить. И вас не станет. Ей лишь бы деньги получать.
Лида вскочила, вытерла лицо рукавом халата и кинулась к двери.
— Зачем вы так бессовестно лжете? — крикнула она бабке Лиходеевой.
Та только кольнула ее злым взглядом и сказала не Лиде, а ожидавшим приема больным:
— Вот она какие слова говорит старому человеку! Дети мне таких слов не говорили. Ни внуки, ни чужие — никто. Лечитесь у ней… Она вас налечит… Покалечит…
И старуха Лиходеева, глядя прямо перед собою, направилась к двери.
— Следующий, входите, — сказала Лида.
Очереди ожидали человек шесть. Но на приглашение Лиды никто не встал. Люди молчали и не смотрели на фельдшерицу.
— Это неправда, — сказала Лида, — я совсем не говорила ей, что не буду лечить. Она сама меня обидела.
Молодая девушка с болезненно разрумянившимися щеками тяжело поднялась со скамейки. Лида подхватила ее под руку, провела в кабинет.
Пока она ее принимала, остальные пациенты исчезли. Лида сидела до вечера — никто не пришел.
Конечно, о столкновении фельдшерицы с бабкой Лиходеевой узнала вся деревня. И не от Лиды, а от бабки. Дошло до председателя сельсовета. Он вызвал Лиду и потребовал объяснений, но когда она стала рассказывать, как было дело, не стал слушать — глядел в стену отсутствующим взглядом и вздыхал.
Через два дня Лиду вызвали к телефону — наверно, председатель сельсовета или еще кто-нибудь нажаловался главврачу района. Анна Николаевна очень строгим голосом говорила Лиде, что она должна быть тактичной, что ей следует извиниться перед старым человеком и впредь вести себя умнее.
— Я не буду извиняться! Ни за что! — крикнула Лида в трубку. — Это она должна извиняться.
Одна тетка Мариша сочувствовала своей квартирантке. Но сочувствие это не переходило в активную помощь. Похоже было, что тетка Мариша сама побаивается старухи. «Зловредная бабка, — сказала она как-то Лиде, — язык у ней поганый: ославит ни за что ни про что. Недаром и фамилия такая: Лиходеева».
Лида сидела в положенные часы в медпункте, как в тюрьме, совсем одна. Редко-редко заходил к ней кто-нибудь. Молодежь не болела, а пожилые обращались к бабке Лиходеевой, либо ездили в соседний медпункт, в Глухово, к тому самому фельдшеру, который, по словам бабки, не по назначению использовал казенный спирт.
Началась уборочная, все были заняты на полях, и Лидой никто не интересовался: сидишь на своем фельдшерском пункте, ну и сиди. Она бы, может, долго так сидела, если бы однажды вдруг не заехал на минутку тот шофер, Ваня Зайцев.
Он громко постучал в дверь, вошел, взглянул на Лиду и, наверно, по ее лицу сразу догадался, что у нее неприятности.
— Похоже, что не я заболел, а ты, — сказал он. — Давай объясняй, что за диагноз.
И Лида, обрадовавшись, что хоть один человек вспомнил о ней, рассказала о своих неприятностях.
— Зря ты перед этой старухой крылышки распустила, вот что, — сказал Зайцев. — Она нахально действует, а ты сидишь в своем медпункте, как наказанная. Хочешь добиться победы — переходи в наступление. К тебе люди не идут — сама к ним иди. И здоровье проверь, и о жизни поговори. Ты же культурная сила в деревне!
— Я никак не ожидала, что так получится, — пожаловалась Лида.
— Твоя вся работа на неожиданностях строится. Ты комсомолка?
— Комсомолка.
— Ну и все, — сказал Зайцев. — Воюй! Вот уборочная кончится — я к тебе на мотоцикле приеду, на танцы пойдем. А пока до свиданья, тороплюсь.
Он крепко пожал Лиде руку и уехал.
Лида еще посидела, подумала, потом решительно встала, замкнула медпункт и, взяв у тетки Мариши велосипед, поехала в поле.
На полевом стане Лиду встретили приветливо. Трактористы как раз обедали, повариха принесла из вагончика чашку, наложила фельдшерице каши.
Лида спросила, не болеет ли кто-нибудь. Никто не болел.
— Меня вот комар в щеку укусил, — сказал один чумазый парень, — не дашь бюллетень?
— Можно, — засмеялась Лида.
Но потом дело все-таки нашлось. Трактористы пили сырую воду, прямо из речки, и Лида прочла им целую лекцию о микробах, которые живут в такой воде.
— Сколько раз говорила председателю колхоза, чтоб бачок купил, — сказала повариха, — да у него разве допросишься.
— Я добьюсь, — пообещала Лида.
Часа через два она разыскала председателя колхоза. Он выслушал ее и махнул рукой.
— Отстань ты с пустяками.
— Это не пустяки…
— Отстань, говорю! — повысил голос председатель. — Не видишь, туча заходит? Поезжай-ка домой, пока тебя дождь не намочил.
— Буду жаловаться! — пригрозила Лида.
— Хоть самому господу богу, — равнодушно сказал председатель.
Так Лида и уехала ни с чем. Однако, несмотря на неудачу, настроение у нее было гораздо лучше, чем в прежние дни. «Надо будет с трактористами поговорить, чтобы они сами нажали на председателя», — думала она.
Вечером разразилась гроза. Лида была уже дома, они с теткой Маришей и с ребятами сидели за столом, ели картошку с солеными груздями, а за окном грохотал гром, и сильные дождевые струи били в стекла. Тетка Мариша беспокоилась о муже — он работал комбайнером и уже несколько суток не был дома.
— Да где же это мой-то? Неуж опять остался в вагончике ночевать? Обещался ведь прийти. Разве что дождь помешал…
Вдруг ступеньки крыльца заскрипели под чьими-то тяжелыми шагами.
— Идет все-таки, — обрадовалась тетка Мариша, вскакивая из-за стола.
— Папка идет, папка идет! — закричали ребятишки.
Но вошел не тот, кого ждали, а высокий худой плотник Григорьев.
Он стоял у порога, и с одежды у него текло, так что вмиг образовалась целая лужа.
— Фельдшерица, — сказал Григорьев глухим голосом, — баба моя помирает.
— Уж сразу и помирает, — недоверчиво проговорила тетка Мариша, — я ее позавчера видела.
— Совсем помирает, — повторил Григорьев.
— Идем, — сказала Лида, на ходу надевая жакетик.
— Погоди ты, — ухватила ее за руку тетка Мариша. — Плащ дам.
Она подала Лиде свой плащ, сама подняла капюшон. Плащ оказался Лиде до полу. Григорьев первым вышел, Лида шагнула следом под секущие потоки ливня.
— Давно заболела? — прокричала она, стараясь перекрыть шум дождя.
— Вчера. Живот схватило.
— Что ж сразу не пришли за мной?
Григорьев молчал — может, не расслышал.
— Сразу болезнь всегда легче перехватить, — громче сказала Лида.
— Хотел я, — склонившись к самому лицу Лиды, сказал Григорьев, — да бабка Лиходеева отсоветовала. «Разве, говорит, она больше меня понимает? Кабы доктор, а то фельдшерица». Травами поила Тоню, теперь горшок на живот поставила, а той все хуже. Тетка она ей, жене-то.
— Вот умрет из-за вашей бабки жена — будете знать.
— Ты не дай помереть, — попросил Григорьев. — Ты же все-таки училась, понимаешь в медицине.
В избе, куда вошли Григорьев с Лидой, царила тишина. Двое мальчиков-дошкольников смирно сидели в кухне на лавке.
— Что мать? — спросил Григорьев.
— Стонет, — сказал старший.
Лида сбросила на лавку плащ, прошла в горницу. У кровати больной сидела не одна бабка Лиходеева, а целый консилиум из трех старух.
Больная лежала высоко на подушках, бледная, с растрепанными волосами и закрытыми глазами. Стиснув зубы, она тихо стонала. На животе у нее громоздился опрокинутый глиняный горшок.
— Полегчает, — сказала бабка Лиходеева, глядя мимо Лиды на остановившегося в дверях Григорьева. — Я ей маленько живот поправила, кишки у ней с места сдвинулись, видать, тяжелое подняла.
— А ну, выйдите отсюда, — потребовала Лида.
— Она мне не чужая — племянница, — обиженно возразила бабка Лиходеева, — я ее на руках вынянчила.
— Уйдите, мамаша, — сказал Григорьев тихо, но непреклонно.
Бабка что-то пробормотала под нос, но вышла. Другие старухи без сопротивления последовали за нею.