– С чего вы взяли, что она лжет? – удивилась Катя. – Да вы у нее ничего и не спрашивали такого… самые общие вопросы.
– И на эти общие вопросы она отвечала нам враньем. Что бы произошло, если бы я начал спрашивать у нее что-то существенное?
– Например? – Катя удивлялась полковнику Гущину все больше.
– Например, то, каким образом яд попал в кровь ее мужа вместе с инсулином, если, как она утверждает, он всегда делал уколы себе сам, а единственный обнаруженный шприц не содержит следов яда таллия.
Глава 15
ГНОМ И СОКРОВИЩА
Полковник Гущин и Катя изумились бы еще больше, будь установлено за бывшей женой майора Лопахина негласное наблюдение.
Из Главка в Никитском переулке Яна Лопахина отправилась на Тверскую улицу, быстро поймала такси, но проехала всего ничего – до книжного магазина «Москва». Здесь она вышла и свернула за угол, спустилась к Большой Дмитровке, пересекла ее на светофоре и медленно пошла по Петровскому переулку к бывшему «доходному» дому на углу. Дом, как и соседствующие с ним в этом переулке, с прошлого века населяли знаменитости – актеры, политики, оперные звезды. Большое артистическое гнездо в новые времена превратилось в одно из престижнейших жилых зданий столицы.
Яна Лопахина привычно пересекла двор-колодец, набрав код, вошла в подъезд, кивнула консьержу и вызвала лифт. На площадке третьего этажа она подошла к двери с медной табличкой и достала ключи.
Надо заметить, что и дверь, бронированную, но отделанную под старину, и медную табличку с фамилией, и антикварный дверной звонок, вообще этот адрес отлично знали в столице в определенных кругах.
В квартире жил знаменитый ювелир и коллекционер Петр Грибов, за консультацией к которому часто обращались сотрудники Алмазного фонда, Оружейной палаты, различных антикварных аукционов и богатые нувориши, мечтающие добавить в свою коллекцию «подлинного Фаберже».
Открыв своими ключами множество хитрых замков, в том числе два сенсорных электронных, Яна Лопахина вошла в сумрачную переднюю и крикнула на всю квартиру:
– Папочка, это я! Сейчас будем обедать.
Квартира – просторная, четырехкомнатная – напоминала музей. Высокие потолки с лепниной, люстры венского хрусталя, витые канделябры, картины в тяжелых позолоченных рамах. Мебель – тщательно отреставрированная, «павловская» карельской березы с обивкой из алого бархата. Чугунные скульптуры каслинского литья, мраморные бюсты на специальных подставках. И снова – картины, картины, картины.
Все, что сумел собрать за свою жизнь знаменитый ювелир Петр Грибов – отчим Яны, с раннего детства воспитывавший ее как родную дочь.
В кабинете в глубине квартиры послышался шум, кто-то там завозился, потом начал надсадно кашлять.
– Януша, я здесь, я должен закончить, мне немного осталось, но надо все почистить. Как там все прошло? Ты держалась молодцом?
Яна Лопахина, перед тем как пойти в кабинет, зажгла свет в прихожей и глянула на себя в зеркало. Затем отстегнула заколку, удерживавшую собранными гладко зачесанные волосы. Они рассыпались по плечам, она взлохматила, взбила их руками.
И вот чудо – образ ее сразу изменился. Мгновенная метаморфоза, она похорошела. Лицо, глаза обрели совершенно иное выражение.
Если бы Гущин и Катя увидели ее тут, в прихожей, они, возможно, в первую минуту и не узнали бы ее, вроде как совсем другая женщина… или нет, та же, но обладающая редким талантом к перевоплощению – вот так без ничего, без грима, без косметики, без валиков за щеками.
– Можно сказать, что я держалась там у них неплохо, папа, – объявила Яна Лопахина, направляясь в кабинет к Петру Грибову, своему отчиму.
В просторной комнате, несмотря на белый день за окном, тяжелые бархатные шторы задернуты и горит лампа. В центре рабочий стол, освещенный софитом, а на нем, как у алхимика, – химические приборы, реторты, колбы, инструменты. Тут же маленькие старинные весы, миниатюрный токарный станок.
В углу среди книжных стеллажей – большой японский сейф. Ложный, потому что настоящий сейф для драгоценностей находится в квартире совсем в другом месте. В музейной витрине, в бархатных гнездах медные кольца и браслет необычного вида. Очень древний.
Второй браслет витой, со «звериной головой», на рабочем столе ювелира. Тут же химические препараты. Это изделие вместе с прочей добычей на днях привез и продал Петру Грибову курьер «черных археологов», тайно раскопавших могильник в причерноморской степи. Где – никто не скажет, но вещи уже плывут. Скифские погребальные артефакты, в том числе и этот вот витой браслет.
У рабочего стола – крохотный лысый человечек в очках. Не карлик, но такого малого роста, что становится тревожно при виде его согнутого хилого тельца и огромной головы, посаженной, кажется, прямо на острые худые плечи без шеи.
Но те, кто знает известнейшего ювелира и коллекционера Петра Грибова, стараются не обращать внимания на его внешность. Это такая редкая болезнь, поразившая его в детстве, остановившая рост. Лицо ювелира изборождено морщинами, кажется, что перед вами глубокий старец, но это не так. В этом году Петр Грибов отпраздновал свой семидесятилетний юбилей.
– Ну и хорошо, ты у меня умница. Сильная девочка, – Петр Грибов, увидев вошедшую Яну, заулыбался. – Айн момент, я тут должен все закончить, почистить. Долго они там тебя допрашивали?
– Нет, я думала, все продлится дольше. – Яна обошла витрину. – Пап, тут просто дышать нечем, эти твои реактивы. Можно я окно открою?
– Ни-ни, а мой бронхит? Потом проветришь. А я вот не думал, что они там долго тебя продержат в этой милиции-полиции. Но все же я очень беспокоился. И даже звонил Мангольду.
Мангольд – знаменитый на всю Москву адвокат и тоже крупнейший коллекционер антиквариата с 80-х годов.
– Вышло бы подозрительно, если бы на простой допрос я уже явилась с адвокатом Мангольдом Исай Исаевичем, – Яна тряхнула волосами и усмехнулась.
Та же кривая усмешка, так не понравившаяся Кате, но, на взгляд Петра Грибова, ювелира…
– Вот свет лампы сейчас на твой профиль упал… Януша, как же ты похожа на маму, – голос Грибова дрогнул. – Как же я любил ее. Единственный человек на свете, который так понимал меня, принимал целиком – всего без остатка. Помню тот день, когда я увидел твою мать впервые. И потом чудо – эта прекраснейшая, добрейшая женщина полюбила меня, урода, такого безобразного. Это сейчас я стар, и безобразие мое можно простить, принять. А в юности… Как я страдал из-за своего уродства, сколько слез пролил тайком в подушку. Не смел ни на что надеяться – на счастье, семью. И вдруг появляется она, твоя мать, мое божество. И мир расцвел… как же я был счастлив. Все, что я делал, я делал ради нее. И ради тебя, конечно, ради тебя тоже, моей девочки, потому что ты так на нее похожа. Так что там у тебя спрашивали конкретно эти полицейские?
– Пап, ничего особенного. Про него.
– Что про него, это понятно. Их всегда все интересует в таких делах. Хотя они и понять ничего не могут. Иногда – в начале. Иногда, как в нашем случае, до самого конца. Нас ведь тогда тоже, помню, допрашивали. По нескольку раз. Всех детей. Всех, кто выжил.
Яна повернулась к отчиму. Эту историю… да, эту историю она слышала много раз.
– И меня тоже спрашивал следователь, там, в больнице. А сбоку сидела наша учительница химии. Тряслась как овца. В лагерь она с нами, детьми, не ездила, поэтому ничего толком не знала. А следователь меня все спрашивал, спрашивал, – Петр Грибов покачал головой. – Я до сих пор помню вопросы. А ведь прошло больше пятидесяти лет. Такое, видно, не забывается. А позже, уже когда начался учебный год, приезжали кинооператоры из милиции. Хотели нас снимать для их хроники служебной. Нас, детей, кто выжил. Но директриса школы не позволила, даже в райком звонила. И они уехали от нас прямо на кладбище. Снимать могилы тех, кто умер. Женька Горкин… мы с ним пять лет сидели за одной партой. И Света Удальцова… их я жалел больше других.
– Пап, тебе надо поесть и отдохнуть. Я сейчас быстро что-нибудь приготовлю.
– Они спрашивали тебя, когда ты с ним виделась последний раз? – Петр Грибов наклонился над рабочим столом.
– Нет.
– Значит, еще спросят. Это вроде ритуала у них перед тем, как подойти к вопросам более серьезным.
– Они спрашивали, почему мы с Андреем развелись, – тихо сказала Яна Лопахина. – Им показалось странным – после того, как я столько с ним жила там… где он служил, когда вернулись в Москву, когда он наконец зацепился тут…
– Ага, значит, они решили начать с самого главного вопроса, – Петр Грибов еще ниже наклонился над рабочим столом. Укрепив осторожно древний медный позеленевший браслет в держателе, он обрабатывал его каким-то составом, очищая. – Знаешь, дочка, я всегда считал, что следствие и правосудие должны быть на стороне жертв. Я сам когда-то был жертвой. И такое не забывается. То, во что я превратился после того лета в пионерском лагере… да, я выжил, но посмотри на меня. Это чудо, это счастье, что я встретил твою мать и она согласилась… как прекрасная принцесса в сказке, согласилась выйти за такого гнома. Я собирал для нее сокровища, но я бы все отдал за прямую спину, за здоровый желудок, не сожженный ядом, за силу, за красоту… Правосудие должно всегда быть на стороне жертв. А ты тоже жертва. Простить то, что делал он… твой муж…
