Движимый порывом, Роджер наклонился вперед и коснулся этой милой морщинки поцелуем.
– Не знаю, дорогая, – сказал он. – Но возможно, мы это выясним.
Часть вторая
Лаллиброх
Глава 4
Серая шляпа
Лаллиброх, ноябрь 1752 года
Раз в месяц, когда кто-то из парнишек говорил ему, что это безопасно, он спускался в дом, чтобы побриться. Всегда по ночам, крадучись в темноте, как лис. Риск оставался, но бритье казалось ему необходимым, чтобы вконец не одичать, – оно являло собой символ продолжающейся связи с цивилизацией.
Словно тень, он проскальзывал в дверь кухни, где его встречала улыбка Айена или поцелуй сестры и начиналось таинство преображения. Таз с горячей водой стоял наготове, только что правленая бритва лежала на столе вместе с тем, чему предстояло послужить мылом для бритья. Иногда, когда кузен Джаред присылал посылку из Франции, это было настоящее мыло, чаще же полуобработанный щелоком жир, щипавший глаза.
Ощущение начала преображения приходило с первыми ароматами кухни – дразнящими, насыщенными и не имеющими ничего общего со ставшими привычными, разносимыми ветром запахами болота и леса, однако лишь по завершении ритуала бритья он снова начинал в полной мере чувствовать себя человеком.
Они научились не торопить его с разговором, терпеливо ждали, когда он побреется, и с пониманием относились к тому, что после месячного одиночества слова давались ему с трудом. И не потому, что ему нечего было сказать, скорее наоборот: слова устремлялись в горло и образовывали затор, каждое хотело успеть вырваться наружу за то короткое время, что имелось в его распоряжении. Ему необходимы были эти несколько минут тщательной подготовки, чтобы выверить и отобрать, с чего он начнет и к кому обратится.
Ему, конечно, было и что послушать, и о чем спросить – об английских патрулях в окрестностях, о политике, об арестах и судебных процессах в Лондоне и Эдинбурге. Но это потерпит, прежде всего надо потолковать с Айеном об усадьбе, с Дженни – о детях. Ну а если все сочтут это безопасным, то можно будет даже привести сонных детишек, чтобы они поздоровались со своим дядей, обнялись с ним, расцеловались и, нетвердо ступая, вернулись в постели.
– Скоро он станет мужчиной!
Первое, что сказал он во время сентябрьского визита, кивнув в сторону старшего ребенка Дженни, своего тезки. Десятилетний мальчик сидел за столом, отчетливо осознавая и достоинство своего нынешнего положения единственного мужчины дома, и бремя сопряженной с этим положением ответственности.
– Ага, чего мне не хватает, так это лишнего беспокойства из-за еще одного баламута, – съязвила его сестра, но как бы невзначай коснулась плеча сына с несомненной, противоречившей ее словам гордостью.
– Что слышно об Айене?
Три недели назад мужа его сестры в очередной, уже четвертый раз арестовали по подозрению в пособничестве якобитам и отправили в Инвернесс.
Дженни покачала головой и поставила перед ним накрытое блюдо, а когда сняла крышку, то от пирога сквозь проколотую в подрумянившейся корочке дырочку поднялся такой дух, что у него аж слюнки потекли.
– Беспокоиться не о чем, – сказала Дженни, выкладывая пирог ему на тарелку. Голос у нее был спокойный, но маленькая морщинка между бровями выдавала озабоченность. – Я послала Фергюса, чтобы он предъявил им акт переуступки и бумаги, данные Айену по увольнении из полка. Как только они удостоверятся, что он не лэрд Лаллиброха и, стало быть, взять с него нечего, его отпустят домой.
Бросив взгляд на сына, она взялась за кувшин с элем, добавив:
– И черта с два им удастся доказать, что малый ребенок – изменник и бунтовщик.
Голос ее был мрачен, но в нем ощущалась нотка удовлетворения, вызванная беспомощностью английского суда. Покрытый каплями дождя акт переуступки, подтверждавший передачу титула лэрда Лаллиброха от старшего Джейми к младшему, уже не раз фигурировал на процессах и срывал попытки короны конфисковать имение как собственность бунтовщика-якобита.
Однако всему приходит конец, наставало время покидать гостеприимный дом, и сразу за его порогом он начинал чувствовать, как вместе с домашним теплом и уютом от него уходит ощущение причастности к этому семейному миру. Иногда ему удавалось сохранять иллюзию на протяжении всего пути до пещеры, порой же она улетучивалась почти мгновенно, развеянная холодным, едко пахнувшим гарью ветром.
За высокогорным полем англичане сожгли три фермы. Хью Кирби и Джеффа Муррея схватили у очагов, вытащили наружу и пристрелили у порога собственных домов, не задав вопросов и не предъявив никаких официальных обвинений. Молодой Джо Фрэзер, предупрежденный увидевшей англичан женой, успел бежать и три недели жил с Джейми в пещере, пока солдаты не ушли из этого района, уведя с собой Айена.
В октябре он пообщался и со старшими мальчиками: Фергюсом, французским подростком, которого он забрал из притона в Париже, и Рэбби Макнабом, сыном кухарки, лучшим другом Фергюса.
Медленно проведя бритвой вниз по щеке и вокруг челюсти, он вытер покрытое мыльной пеной лезвие о край бритвенного тазика и тут краешком глаза приметил Рэбби Макнаба, следящего за процессом с восхищенным и чуточку завистливым выражением. Слегка повернувшись, он увидел, что трое парнишек: Рэбби, Фергюс и юный Джейми – все таращатся на него с приоткрытыми ртами.
– Неужто вы раньше не видели, как бреется мужчина? – спросил он, подняв брови.
Рэбби с Фергюсом переглянулись, но ответ предоставили официальному владельцу усадьбы.
– Ну… да, дядя, – пробормотал он, краснея. – Но… я хочу сказать…
Он слегка запнулся и покраснел еще пуще.
– Когда моего папы нет, да и даже когда он дома, мы нечасто видим, как он бреется, и… ну… у тебя столько волос на лице, дядя, после целого месяца… и мы так рады видеть тебя снова и…
И тут Джейми совершенно неожиданно пришло в голову, что мальчишки, должно быть, видят в нем чрезвычайно романтическую фигуру. Живет один в пещере, выходит в темноте, чтобы поохотиться, появляется в ночи из тумана грязный, дико заросший, весь покрытый ярко-рыжей порослью. Да, в их возрасте кажется, что быть изгоем и скрываться в вересковой пустоши в сырой тесной пещере – это чудесное приключение. В пятнадцать, шестнадцать и десять лет они не имеют представления об изводящем чувстве вины, горечи одиночества или бремени ответственности, от которого невозможно освободиться.
В каком-то смысле они, наверное, понимают, что такое страх. Страх перед пленом, болью, страх смерти. Но боязнь одиночества, постоянного, чреватого безумием пребывания с самим собой, – это совсем другое дело. Как и непреходящая тревога о том, как бы не навлечь беду на них. Впрочем, уж об этом-то они или вовсе не задумывались, или со свойственной юности беспечной уверенностью в собственном бессмертии просто отмахивались.
– Ну ладно, – сказал он, небрежно повернувшись к зеркальцу, когда юный Джейми, запнувшись, умолк. – Мужчина для того и рождается, чтобы познать печаль и обрасти бакенбардами. Это одно из проклятий Адама.
– Адама?
Фергюс был явно озадачен, в то время как остальные его товарищи притворялись, будто понимают, о чем говорит Джейми. Фергюсу же стесняться было нечего: для него, иностранца, неведение считалось простительным.
– Его самого, праотца Адама.
Джейми вобрал верхнюю губу и деликатно поскреб бритвой под носом.
– Вначале, когда Господь сотворил человека, подбородок Адама был лишен растительности, как и у Евы. И тела у обоих были гладкими, словно у новорожденных младенцев, – добавил он, заметив, как взгляд племянника метнулся в сторону паха Рэбби.
Хотя борода у Рэбби еще не росла, легкий темный пушок над верхней губой наводил на мысль о растительности в других местах.
– Но стоило им, когда ангел с огненным мечом изгнал их из Эдема, оказаться за воротами райского сада, как подбородок Адама начал чесаться и на нем выступила щетина. С тех пор мужчина обречен на бритье.
Джейми закончил брить собственный подбородок и театрально поклонился своим слушателям.
– Ну а что насчет остальных волос? – спросил Рэбби. – Вы ведь не бреете там!
Юный Джейми при этой мысли прыснул, снова залившись краской.
– Слава богу, что в тех местах, которые не на виду, можно обойтись без бритья, – невозмутимо отозвался его старший тезка. – А то для этого потребовалась бы чертовски твердая рука. Правда, зеркало не понадобилось бы.
Все расхохотались.
– А как насчет леди? – спросил Фергюс.
На слове «леди» его голос сорвался, что вызвало новый взрыв смеха.
– Конечно, у les filles[1], девиц, там тоже есть волосы, но они их не бреют. Обычно не бреют, – поспешно поправился он, видимо припомнив что-то из своей прошлой жизни в борделе.
Шаги в коридоре известили Джейми о приближении сестры.