Чего-то не хватает - Александр Щёголев страница 3.

— А тебе бы — мои. Квартира, Сергуня, это далеко и долго, зато обделаемся мы все здесь и сейчас… (Поворачивается к оператору.) Митя, как у тебя?

— Бездарно, поэтому отлично.

— Не фиглярствуй! Что было в кадре?

— В основном она, его я брал со спины.

— Ну, с Ларочкой пока нет проблем, от неё у зрителей, что положено, встанет по стойке «смирно»… — Режиссер успокаивается. — Лара, я же тебя просил. Опять занимаешься чулками?

Теперь взвивается уже актриса:

— А я предупреждала! Если б костюмы привезли, например, из Италии, а не заказывали в ателье при Мюзик-холле…

— Боже, о чём вы все думаете во время съемок?! — всплескивает руками режиссёр.

— Да! Да! Женщина, выходя на подиум, думает не о том, как она будет изображать с мужчиной любовную сцену, а о том, всё ли у неё в порядке с туалетом! Открою тебе тайну — это нормально!

— Ладно, ладно, нормально. Потом подредактируем… Я хотел с тобой о другом. — Режиссёр отводит актрису подальше от чужих ушей. — Солнышко, сделай этому импотенту массажик. Какой-то он сегодня…

— Хорошо, Никитушка. Сделаю от души, как тебе.

— Нет уж, постарайся! «Как мне»… Он озабоченно смотрит на часы.

ДИРЕКТОР. Что там у тебя за история с Сусловым?

СЦЕНАРИСТ. Ох, Филя, задолбали уже… Не с Сусловым, а с Юрием Владимировичем. Шеф пригласил меня давеча в Кремль — чаю попить, поболтать о том о сём.

ДИРЕКТОР. По делу или…

СЦЕНАРИСТ. Никаких «или». В качестве двоюродного племянника я у Андропова не бываю. Только как секретарь Союза писателей. Назрели оргвопросы, нужно было обсудить.

ДИРЕКТОР. Юрий Владимирович — очень строгий, очень правильный человек, настоящий коммунист. Мало таких людей.

СЦЕНАРИСТ. Передам твоё мнение при случае. Так вот, приносят, с курьером пакет от Александрова — лично в руки Ю-Вэ. Расшифровали новую порцию дубновского экстраполята, согласно которой в кресло Председателя КГБ будут сажать… угадай, каким образом?

ДИРЕКТОР (севшим голосом). Через всенародные выборы?

СЦЕНАРИСТ. Не совсем. Хотя, разница небольшая. Кандидатуру главного чекиста согласуют с директором ЦРУ, и только если американцы дали «добро»… вот такая перспектива. Даже привычного ко всему Юрия Владимировича проняло. Не захотел пользоваться «вертушкой». Уж не знаю и не хочу знать, почему. И адъютанта своего подключать не стал. Под рукой был я, меня он и послал с этим пакетом к Суслову, да попросил бегом… «Пулю» про туалет уже потом пустили. Чтоб никакая сволочь не посмела удивиться, какого рожна секретарь Союза писателей скачет галопом по кремлёвским коридорам.

ДИРЕКТОР. Да, дела… (Вдруг пугается.) Зачем ты мне это рассказал?

СЦЕНАРИСТ. Во-первых, ты никому не растреплешь, во-вторых, тебе никто не поверит. Я и сам-то поверил только потому, что в кабинете Андропова случайно оказался.

ДИРЕКТОР. Теперь понятно, почему Михаил Андреевич в такой спешке решил подключить к проекту режиссёров из стран народной демократии.

СЦЕНАРИСТ. И кого?

ДИРЕКТОР. Лучших. Вайда, Гофман, Кислевский… да всех. Кстати, товарищи из братских стран восприняли задание партии с большим энтузиазмом.

СЦЕНАРИСТ. Это обнадёживает. Но пасаран!

Символически вскидывает сжатую в кулак руку. В кулаке — огрызок от яблока.

Актриса возвращается к кровати, садится рядом с актёром. Долго и странно смотрит ему в глаза.

ОНА. Сергей Сергеич, зачем меня обижать? Разве я ведьма?

Её рука забирается партнёру под халат, производит там некие манипуляции. Тот молчит и слегка подрагивает, заворожённый.

ОНА. Любовь моя к вам порочна и безнадежна… душа моя мечется и рвётся из сетей… оттого и больно — вам, мне, всем… возьмите же взбалмошную дикарку, она давно ваша…

Мужчина и женщина сплетаются взглядами, словно беседуя мысленно о чём-то тайном, одним им ведомом.

ОН (вдруг кряхтит, разрушая идиллию). Я готов!

РЕЖИССЁР (мгновенно). Звук, свет — быстро!!!

Вспыхивают юпитеры. Герои фильма сбрасывают халаты.

РЕЖИССЁР. Ну, ребятки… Мотор!

Слетает на пол покрывало, обнажается постель — розовая-розовая, вся в пене кружев и бантов. Сорвано одеяло. Загорелые тела отлично гармонируют с цветом простыни, но особенно впечатляют незагорелые участки человеческой плоти; в этом контрасте — настоящее эстетическое пиршество… Любовные игры доводят градус эпизода до максимально возможных значений. Это плазма. После долгой разлуки влюблённые буквально сгорают в нетерпении.

Павильон взрывается музыкой: пошла подтанцовка.

Девушки в перьях располагаются, как задумано балетмейстером — одна в изголовье кровати, другая в ногах. Третья (солистка) свободно перемещается в пространстве декорации. Их движения синхронны, выверены, экспрессивны.

Героиня поворачивается набок — к партнёру спиной, — сгибает ногу в колене, открываясь объективу во всех анатомических подробностях. (Заодно прячет от кинокамеры дырочку на пятке и ползущую от неё «стрелку».) Впрочем, прелестная картинка недолго радует зрителя: герой, хозяйски просунув ладонь, прикрывает её. Ладонь, как котёнок, — ластится, живёт собственной жизнью. «О, милый…» — беззвучно шевелятся губы героини. Тогда герой убирает руку, прекратив пытку, чтобы тут же ввести в композицию новый элемент. Секундное усилие — и скептикам продемонстрировано, насколько убедительна у него эрекция! Героиня охает, с наслаждением принимая удар. Она шепчет, шепчет что-то неразборчиво-нежное… Оператор деловито перемещается вокруг, агрегат на его плече мерно стрекочет.

РЕЖИССЁР. Митя, крупно!

Розовая, распахнутая настежь композиция пульсирует, дышит, ждёт. В цвете — на плёнке шосткинского химкомбината «Свема» — это будет смотреться просто гениально. Герой начинает размеренно двигать тазом, подстраиваясь под музыку; его руки неистово мнут выпяченные напоказ груди Чмок, чмок, чмок — вот настоящая музыка любви, а вовсе на та, что сотрясает динамики.

Ритм эпизода задан.

Танцовщицы по-своему повторяют и размножают всё, что происходит в постели. Шаманские пляски…

Героиня покоряется общему танцу: всем туловищем ловит движения партнёра, впитывает их неудержимую мощь

Глаза её закрыты, на лице блаженство — в точном соответствии с художественным замыслом.

РЕЖИССЁР. Больше чувства! Дайте мне чувство!

Актёр даёт чувство, стремительными толчками пронзая пространство кадра:

СЦЕНАРИСТ (вцепившись в поручни пальцами свободной руки). Моя лучшая сцена… Вершина… Разговор с вечностью…

ДИРЕКТОР СТУДИИ (умоляющим шёпотом). Эдичка, дай бинокль! Хоть на минуту! Козёл очкастый, что ж ты за жмот?..

Героиня, издав хриплый вопль, бьётся в объятиях главного героя. Глаза закатились, пальцы царапают простыню, ноги беспорядочно сгибаются и разгибаются.

Плясуньи возле кровати выдают сумасшедшие батманы. Солистка в гуттаперчевом экстазе извивается на полу, показывая высший класс акробатики.

РЕЖИССЁР. Давай финал, Сергуня!

Актёр взвинчивает темп. Но его отточенная техника быстро превращается в хаос. Выплеснув завершающую порцию стонов, он вянет, замирает, виснет на актрисе. Композиция распадается. Оба лежат, устало лаская друг друга.

ОНА. В тайгу… В тайгу… РЕЖИССЁР. Стоп, снято.

Два зрителя, облеченные доверием партии, молча потягиваются, разминают кисти рук, хрустят суставами. На их лицах — чувство глубокого удовлетворения.

СЦЕНАРИСТ (разнеженно). Ты мне что-то говорил? Прости, я отвлекался.

ДИРЕКТОР. Ничего особенного. Хотел предупредить, да как-то к слову не пришлось…

СЦЕНАРИСТ. О чём?

ДИРЕКТОР (мстительно). Чтоб ты в руках себя держал, в 1зарт не входил.

СЦЕНАРИСТ. Я всегда держу себя в руках.

ДИРЕКТОР. Вот и хорошо… Взгляни на противоположную стену. Осторожно, как бы невзначай. Осветителя видишь? Теперь метра на два выше, под потолком… Только пальцем не показывай.

СЦЕНАРИСТ. Дырка. И чего? Вентиляционное отверстие, надо полагать.

ДИРЕКТОР. Не дырка, а тайное окошко. Да не пялься туда, мало ли что!.. Видел — шторкой прикрыто? Говорят, к нам сюда наведываются и наблюдают за процессом.

СЦЕНАРИСТ (пугливо). Кто?

ДИРЕКТОР. Ты что, дурак?

СЦЕНАРИСТ. Неужели…

ДИРЕКТОР (пожимает плечами). Есть такая легенда. Хотя… кто знает, легенда ли? Известный кинолюб… и женолюб… вкушает плоды искусства…

СЦЕНАРИСТ. Это шутка? Ты шутишь?

ДИРЕКТОР. Я, Эдик, вроде бы главный в здешних лабиринтах, меня боятся. Я, по идее, должен всё здесь контролировать. Но это видимость, хоть и работаю на того же хозяин, что и ты. Мой уровень — не выше балкончика, где мы стоим. Так что я давно не понимаю, где кончаются шутки и начинаются специальные мероприятия.

СЦЕНАРИСТ. Тихо! По-моему, она… колыхнулась.