А теперь Ленчик вырос, бороду бреет, на авто разъезжает, и никто из родни ему не нужен. Иногда, правда, он о тетке вспоминал «внепланово», не под праздник. Когда ему, например, ключи от квартиры неотложно требовались.
Или – если у него что-то случалось.
Вот и сейчас слегка истерическая «эсэмэска», пришедшая от Ленчика, свидетельствовала, что с ним опять, похоже, что-то стряслось:
«Тетенька, хотел бы срочно с тобой увидеться. Согласен на любые условия. Напиши, когда, где».
Катя только что отпустила последнюю группу ученичков и стала наполнять ванну. Она предвкушала пятничное вечернее расслабление: долгое лежание в хвойной пене с ленивым листанием свежего «Космополитэна». Праздничный мартовский «Космо» весил три пуда, и просматривать его можно было бесконечно, отмокая после тяжкой трудовой недели… Однако не могла же Катя отказать ради журнала любимому племяннику?! Видать, у него и впрямь неприятности. Поэтому она взяла мобильник и быстро протелеграфировала (то есть «проэсэмэсила» – так, что ли?): «Приезжай прямо сейчас! Есть паэлья, сможешь ее съесть».
Ленчик откликнулся немедленно: «Да ты поэтесса! Скоро буду».
Вот свинья, подумала Катя, насмехается над старшими. Поэтессой обозвал. И что значит: «Скоро буду»? «Скоро» – это как? Через пять минут? Пятнадцать? Или через два часа?
Н-да, такая уж привилегия у юности: быть равнодушным ко всему, что не относится впрямую к ее собственной жизни. В том числе и к своим родным. Катя сама точно такой была – всего лет десять назад.
Вздохнув, Катя выпустила воду, уже успевшую залиться в ванну, и отправилась на кухню: провести ревизию холодильника. Паэлья – паэльей, но ею дело вряд ли ограничится: Ленька метал будь здоров, что бы с ним ни случалось.
…Ленчик явился через пятнадцать минут с тремя замороженными тюльпанчиками.
– С наступающим Восьмым марта, тетенька, – пробормотал он, протягивая букетик Кате.
– Лелик, окстись! До восьмого марта еще две недели. Ты, компьютерщик, считать-то умеешь?
– Не очень хорошо, – парировал племянник. – Так, на семь-восемь, и то с калькулятором. А что, рано цветочки дарить, да? Тогда я могу забрать.
– Ох, Лелик! Наглость твоя не имеет границ.
– Я знаю.
– Ты меня своими цветами конкретно пугаешь. Я и без того думаю: что же могло случиться, чтобы ты ко мне вдруг заявился? Да еще в пятницу вечером? Неужели Машка беременна?
– Не дождетесь, – нахмурился Леня.
– Тогда что?
– А я-то думал, здесь паэлью дают, а не мозги полоскают…
– Хорошо, тогда мой руки – и давай за стол.
– Фу. Как пошло, в мамином стиле: «мой руки», «давай за стол».
– Не хочешь? Кормить не буду.
– Хочу, тетенька! Очень хочу!
Катя давно открыла секрет кормления племянника – порцию ему надо подавать ровно такую, чтобы казалось: обычный человек столько съесть не в состоянии. Однако Лелик всякий раз уминал, и с пребольшим удовольствием.
Вот и сейчас она навалила ему двойную дозу паэльи, рис аж за края тарелки высовывался – а Лелик ничего, слопал за милую душу. Срубил – и очевидно повеселел. Лицо разгладилось, зарозовело, глаза заблестели.
– Ох, хор-рошо! – с чувством произнес племянник, отвалившись от еды.
– Вкусно?
– Еще как! Супер! Просто чудеса творишь! Паэлья лучше, чем в Испании.
– А ты что, был в Испании?
– Нет, – быстро ответил племянник, – но паэлья у тебя все равно вкуснее.
– За что люблю я тебя, Лелик, – благодарно проговорила Катя, – умеешь ты сказать доброе слово.
– А что, Паша твой Синичкин не умеет?
– Куда ему! Из него простое «спасибо» клещами нужно вытягивать. Одно слово, мент – хоть и бывший.
– А где он, кстати, сейчас?
– Понятия не имею. Наверно, у себя, на Дмитровке. А может, по бабам шляется. Он у нас теперь человек свободный.
– Вы что с ним, опять поругались? – участливо поинтересовался Ленчик.
– Опять, – вздохнула Катя. – Но на этот раз, думаю, уже навсегда.
– Жа-алко. А у меня к нему дело было.
– Звякни ему сам. Телефоны знаешь.
Племянник скривился, но Катя продолжила:
– Он, наверное, даже обрадуется. Люди склонны любить тех, кому они сделали добро.
– Супер! – восхитился Ленчик.
– Что?
– «Люди склонны любить тех, кому сделали добро». Ты сама придумала? Гениально!
– Ты сегодня, Лелик, что-то подозрительно сладкий. Ну-ка, давай выкладывай, что случилось.
– Со мной – ровным счетом ничего.
– А с кем тогда? С мамой? – встревожилась Катя.
– Нет, у нее тоже все нормуль. Как всегда: занудствует да каши мне варит. – Ленчик скривился.
– Тогда у кого проблемы?
– У моего ближайшего и лучшего друга.
– Рассказывай.
– Тебе по-мужски излагать – или по-женски?
– В смысле?
– Женщины обычно повествуют по порядку: с чего началось, как продолжалось, чем закончилось. А мужики сначала выкладывают самое главное, а потом уже переходят к деталям.
– То есть перескакивают с пятого на десятое. Ладно, рассказывай как хочешь, юный спец по гендерным проблемам.
– И спрашивать не буду, кто такой этот гендер… Короче, рассказываю. В привычном тебе женском стиле.
И Леня поведал Кате следующее.
…Еще на втором курсе к ним в группу пришел новенький. Он год проболел (или прокосил, Ленчик точно не знал), брал академку, отстал на курс. Звали его Антон Старостин. Прошло достаточно непродолжительное время, и он стал Лениным закадычным другом. Во многом сему способствовало то, что Антон был мегапрограммистом – лучшим на курсе.
– Лучше тебя? – удивилась Катя.
Вопрос был неслучаен. Ленчик являлся всем известным – во всяком случае, в масштабах семьи – программистом, компьютерщиком, хакером. Казалось, для него нет ничего невозможного. Проникнуть в сеть сотового оператора и пополнить счет парой сотен долларов – пожалуйста. Взломать сайт хозарских сепаратистов – ничего нет проще. И потом, звание победителя Всемирной компьютерной олимпиады в Кейптауне (которое с гордостью носил Ленчик) тоже абы кому не дадут.