Ускорение. Изменение.
Каждую секунду его скорость на шестьдесят восемь метров в секунду выше, чем секундой ранее. Или еще выше. Возможно, что и выше.
Только ускорение тоже не проблема. Мощности кораблей хватало, чтобы ускоряться до пятнадцати, а то и до двадцати g еще во времена первых химических ракет. Всегда хватало.
В этой формуле затерялся тот факт, что ускорение длится постоянно. Отношение тяги к весу, но загвоздка в том, что почти весь вес — топливо, от которого и происходит тяга-ускорение. Человек может ускориться более чем до сотни g на долю секунды, при этом сохранив жизнь. Но он умрет от постоянного ускорения. А ускорение яхты Соломона длится уже часы.
Есть, правда, аварийные выключатели. Если реактор начинает перегреваться, или магнитная емкость становится нестабильной, отключается привод. Для любой аварийной ситуации есть свой выключатель, но все идет как надо.
Все прекрасно работает. В том-то и проблема. Именно это его и убьет.
На панели управления есть ручной выключатель. Большая красная иконка. Аварийная кнопка.
Если бы он смог до нее дотянуться, все было бы прекрасно. Но он не может.
От радости не осталось и следа. Восторг сменился паникой и нарастающей ноющей болью. Если бы только он мог дотянуться до управления. Или что-нибудь, что угодно, просто бы пошло не так…
Но этого не произошло. Он боролся за каждый вздох, хватая воздух, как учили его инструктора по выживанию. Напрягал ноги и руки, пытаясь разогнать кровь по артериям и венам.
Если он вырубится, то уже не очнётся, а периферийное зрение уже поглощала темнота. Если он не найдет выхода, то умрет здесь. В этом самом кресле, со сложенными спереди руками и оттянутой под тяжестью волос кожей черепа.
Его ручной терминал в кармане словно тупой нож, которым кто-то тычет его в бедро. Он пытается вспомнить, какая масса у терминала. Но был не в состоянии. Он бьется за каждый вздох.
Его терминал. Если он дотянется до него, если сумеет вытащить, возможно, сможет послать сигнал Кэйтлин. Может она сумеет наладить дистанционное управление и выключить двигатели. Рука, лежащая поверх живота, с силой вдавлена в его внутренности, но лишь в каких-то сантиметрах от кармана.
Он напрягал руки до тех пор, пока кости не затрещали. Запястья немного сдвинулись. Кожа на запястье лопнула от трения о ремни безопасности, вытекающая кровь хлынула назад по направлению к сидению, словно чего-то испугавшись, но он сумел пошевелиться.
Он снова напрягается изо всех сил. Уже чуть ближе.
Кровь — это смазка. Трение уменьшилось. Его рука движется дальше. Это занимает минуты. Его ногти коснулись упрочненного пластика.
У него получится.
«Терпение и труд», — думает он, и доволен в этот миг, не смотря ни на что. Всё получилось. — «Всё перетрут».
Сухожилия пальцев болят, но он оттягивает карман. Он чувствует, как ручной терминал свободно скользит из кармана, но не может поднять голову, чтобы его увидеть.
* * *Через три года после их знакомства, Кэйтлин нарисовалась в дверях его берлоги в три утра, зареванная, напуганная и трезвая. Подобного Соломон от нее не ожидал, хоть и успел узнать ее гораздо ближе. Они стали любовниками месяцев через семь после знакомства. Он это так называл. «Стать любовниками» не было фразой из репертуара Кэйтлин.
Она всегда воспринимала это как нечто низкое и непристойное. Такой уж она была. То, что она никогда не была с ним до конца искренней, являлось, по его мнению, своего рода защитой. Так ей легче было бороться со страхом и прогонять тревоги. Впрочем, пока ей нравилось временами приходить в гости и делить с ним постель, он не обижался. А если бы ей это вскоре разонравилось, то он бы расстроился, но все равно бы не обижался.
Ему нравилось, как она принимала всю жизнь вокруг в штыки, нравилась уверенность, с которой она себя вела, особенно когда эта уверенность была притворной. Она нравилась ему такой, какая есть. Так было легче для них обоих.
Ее контракт уже дважды автоматически продлевался за истечением срока — она так и не воспользовалась возможностью улететь. Устраиваясь в бригаду наладчиков вспомогательных магнитных полей, он помимо прочего рассчитывал проверить, не отдалит ли их это лишнее рабочее время друг от друга. Ни один из них не завел половых или романтических отношений с кем-то еще в центре.
Все относились к ним так, как будто они уже принадлежали друг другу, и хотя они до сих пор не были по-настоящему помолвлены, Соломон сказал бы, что они в конечном итоге верная друг друга пара. Он был уверен, что испытает обиду и горечь, узнав, что она спит с другим и считал, что она испытала бы то же самое на его месте.
Но секс и совместное времяпровождение, как бы ни были приятны, не стоят того, чтобы из-за них лить слезы, поэтому он был удивлен.
— Ты уже знаешь? — спросила она. Ее голос был тихим и дрожал. По щекам снова побежали слезы, и губы судорожно сжались.
— Думаю, нет, — ответил Соломон, пропуская её внутрь. Его нора была стандартной планировки: небольшая комнатка, совмещающая в себе кухню и гостиную, с набором удобств, позволяющих сготовить нехитрый завтрак, крошечным телеэкраном и пространством, где могли бы усесться три-четыре человека. Далее — спальня, за ней — кладовка и ванная.
Как здесь любили шутить, на Марсе нора человека — его крепость, в которой эстетика крепости сочетается с комфортом общежития. Кэйтлин тяжело опустилась на один из стульев и обхватила голову руками. Соломон закрыл дверь. Он не знал, заговорить с ней или обнять, или обнять и заговорить. Он решил для начала обнять. У ее слез был запах — соленый и влажный, запах ее кожи. Она рыдала у него на плече до тех пор, пока любопытство и нервы не заставили его, наконец, отбросить жалость и вспомнить, что он ей не плюшевая обезьянка.
— Итак, о чем же я должен знать?
Она прокашлялась сквозь всхлипы.
— ООН, — ответила она. — Они вспомнили про правило отколовшейся провинции. Их корабли уже завершили разгон. Их сорок. Они уже движутся по баллистической траектории.
— Как! — удивленно воскликнул он, и она снова начала рыдать.
— Всё эти треклятые сепаратисты. С тех пор как они издали свой манифест, на Земле восприняли это на полном серьезе. Не так, будто сепаратисты — это просто кучка недальновидных кретинов, которые делают все ради привлечения к себе внимания. И они развязали войну. Они, в самом деле, собираются воевать, Сол. Они будут сбрасывать на нас бомбы, пока мы не превратимся в слой углерода толщиной в десять атомов.
— Они не сделают этого. Они этого не сделают, — выговорил он и сразу же пожалел, что повторился. Это звучало так, будто он пытается убедить сам себя. — Каждый раз, когда вспоминают про закон о провинциях, все сводится к тому, что ООН хочет захватить ресурсы. Если они тут все разбомбят, то ресурсы будет добывать нечем. Они просто пытаются запугать нас.
Кэйтлин подняла руку, как школьница, которая хочет ответить.
— У них получилось. Я боюсь.
— И дело не в сепаратистах, даже если они и говорят, что виноваты они, — продолжил говорить Соломон. Он почувствовал, как внутри что-то потеплело. Он больше не повторял предложений. — Дело в том, что у Земли кончаются запасы лития и молибдена. Даже если они начнут перерабатывать мусор со свалок, им все равно нужно больше, чем у них есть. У нас есть доступ к руде. Все дело из-за этого. Из-за денег, Кэйт. Они не начнут нас бомбить. Кроме того, если уж они начнут, мы точно также сможем ответить. У нас лучшие корабли.
— У нас их восемнадцать, — сказала она. — А к нам прямо сейчас летят сорок, и столько же осталось для обороны.
— Но если хоть один проскочит, — возразил он, но не закончил свою мысль.
Она сглотнула, ладонями вытерла со щек слезы. Он потянулся через комнату и вытащил для нее из раздаточного устройства полотенце.
— Ты, в самом деле, что-то об этом знаешь? — спросила она. — Или ты просто гладко говоришь, чтобы меня успокоить?
— Обязательно отвечать на этот вопрос?
Она вздохнула и тяжело упала в его объятия.
— Пройдут недели, — сказал он. — Как минимум. Возможно, несколько месяцев.
— Итак, если бы тебе оставалось жить четыре месяца, что бы ты делал?
— Забрался бы с тобой в постель и не вылезал.
Она потянулась к нему и поцеловала. В ней было какое-то неистовство, и это волновало его. Нет, не то. Не неистовство. Искренность.
— Ну, пойдем, — произнесла она.
Он проснулся от звона будильника своего карманного терминала, который звонил уже давно — он слышал его сквозь сон. Кэйтлин сжалась в комочек у него под боком. Ее глаза были все еще закрыты, рот приоткрыт и неподвижен. Ее лицо выглядело молодым, умиротворенным.
Сол взглянул на часы, заодно отключив звонок. С одной стороны, он нагло проспал свою смену. А с другой, еще один час опоздания вряд ли уже сочтут большей наглостью. На устройстве уже было два сообщения от руководителя их группы. Кэйтлин потянулась, бормоча что-то во сне, и одеяло, которым она была укрыта, сползло.