— Не в Барбус ли идешь, добрый человек?
— Это я добрый? — усомнился Мрак. — Может, и в Барбус, если он выскочит на дорогу.
Старуха с некоторым испугом смотрела в его широкое, побитое оспой лицо, сказала надтреснуто:
— Да уж точно выскочит...
— Откуда ведаешь?
— Потому что ведьма я. Что-то в тебе странное... дай-ка ладонь, посмотрю...
— Ведьма? — повторил Мрак. — На, смотри... Проверим, ведьма или просто людёв пугаешь.
Колдунья смотрела на его широкую твёрдую ладонь долго и с недоумением.
Лицо застыло, потом с испугом отшатнулась, ещё дольше всматривалась в странного человека.
— Да, — прошамкала она наконец, — как только твоё сердце ещё не сгорело? Мрак буркнул:
— Сгорело. Один пепел. Она кивнула.
— Пепел и головешки, сердешный. Но есть и крохотный зелёный росток на самом краю поля... береги его, чужестранец! Завянет — умрёшь.
Мрак подумал, пробормотал:
— Как раз теперь бы не хотелось.
— Понимаю, — прошептала ведьма. — Я не знаю, как тебе удалось, но я не вижу конца твоей жизни... Она теряется в той дали, куда мой взор заглянуть не может. Однако ты всё же можешь умереть даже сегодня. Не от меча или стрелы, как ты думаешь!.. Ты ещё не знаешь, что нельзя выронить хотя бы слезу, нельзя вознегодовать, нельзя разгневаться...
Мрак воскликнул:
— Так это и не жить!
— Это не всю жизнь, — успокоила ведьма. — Ты так истерзал сердце, что не выдержит даже самой малой слезинки... Сгорит дотла. Дай зарасти выжженному полю молодой травой. Это недолго, всего годик-другой...
— Ого! — сказал Мрак. — Нет, я не собираюсь реветь или терзаться... сам не знаю, что со мной было, затмение какое-то, но всё равно, годик-другой — это же вечность!
— Ты ещё узнаешь, что такое вечность, — сказал ведьма загадочно. От её скрипучего голоса мороз пробежал по его спине. — Год-два — это меньше, чем день. Потом это будет даже меньше, чем час...
Мрак дал ей монету, покачал головой и пошёл в сторону реки. В голове всё ещё звучали странные слова ведьмы, это же надо — не волноваться, не гневаться... как вдруг настороженные уши уловили впереди вроде бы детский плач. Раздвинул кусты, у самой воды сидит, подтянув колени до самого подбородка, худой подросток. Когда Мрак вывалился из зелени, подросток испуганно оглянулся. Мрак присвистнул. При резком движении из-за головы подростка выметнулись длинные светлые волосы. На него уставились огромные зелёные глаза совсем молоденькой девчушки. Рядом с ней на траве лук, простой, из гнутой палки, и берестяной колчан со стрелами.
— Чего ревёшь? — спросил Мрак участливо.
Она от его рыка подпрыгнула, губы затряслись, а глаза стали совсем как два блюдца.
— Я... я ничего...
— Чего ревёшь? — повторил он. Взгляд его скользнул по воде, привычно измеряя скорость течения, крутизну берега на той стороне. — Река мелковата... Можно портки не снимать...
Он не смотрел в её сторону, дабы не пугать, и вскоре её несмелый голосок прозвучал почти с обидой:
— Да, это тебе... Ты вот какой здоровый... А мне с головой...
— Ну и что?
— Я плавать не умею!
Мрак покосился на маленькую женщину. Слёзы уже высохли, она медленно поднялась. Голова её едва-едва достигала ему до середины груди. Да и то не голова, а пышные волосы, похожие на яркие осенние листья. На бледном с прозеленью лице ярко выступали веснушки.
— Плавать? — удивился он. — Да ты такая легонькая, не утонешь...
В её зелёных глазах блеснули искорки гнева. Похоже, она не так истолковала намёк на свое изящество, губы сжались в тонкую линию:
— Ты сам... то, что плавает поверху!
— Бедная, — пожалел Мрак, — сколько же тебя били, что так озлобилась... Садись на плечо, я перейду вброд этот ручеишко.
К его удивлению, она словно ждала такого приглашения. Не успел присесть, как она подхватила свой лук и стрелы, покарабкалась по нему, как белка по дубу, взобралась на спину, но сесть на одно плечо явно забоялась, Мрак ощутил, как его щек с двух сторон коснулись её тонкие колени, кожа горячая, прогретая солнцем, а босые пятки опустились на грудь. Тонкие пальцы ухватили его сперва за волосы, он хотел бы продлить этот миг, но она словно спохватилась, поспешно ухватилась за голову, закрыв ладонями уши.
— Ох и трусливая же ты, — проворчал он, но было приятно чувствовать её маленькие горячие ладони на ушах, — да не сброшу я тебя, не сброшу...
— Вода холодная, — предупредила она.
— Это для тебя... шкилетик.
Он вошёл в реку, берег понижался медленно. Он дошёл почти до середины, когда вода наконец хлынула через голенища сапог. Дальше дно понизилось ещё, а перед самым берегом холодная вода дошла ему до груди. Девка взвизгнула и поджала пятки.
— До чего же трусливая, — повторил Мрак. Он медленно выбрел на берег, вода с него бежала в три ручья. — Как воды страшишься... Ты не покусаешь меня?
Она удивилась.
— С чего бы?
— Да взбесившиеся волки воды боятся... Наверное, и такие лисята — тоже? Слезай, мне надо воду из сапог вытрясти.
На самом деле самому не хотелось, чтобы его шею покинуло такое тёплое, даже горячее тельце, настолько лёгкое, что не чувствовал веса, не хотелось, чтобы её пальцы перестали трогать его уши, волосы, хватать за щёки.
Тонкие, но крепкие ноги стиснули его шею с неожиданной силой, а пальцы в его густых волосах обрели неожиданную мощь. В тонком голоске зазвенел торжествующий смех:
— Ты ещё не понял, чужеземец?
— Чего? — спросил Мрак.
— Я мавка!
Мрак переспросил:
— Ну и что, ежели мавка или нявка? Слезай, вода в сапогах хлюпает. Ежели бы дырявые, сама бы вылилась, а то...
Ладонь легонько и покровительственно похлопала его по щеке.
— Какой ты... тупой. Мавки боятся воды, это верно. Мне бы на эту сторону никогда не перебраться. Разве что на плечах такого вот... Но теперь я не слезу. А попробуешь скинуть, я так тебе шею сдавлю, что замертво свалишься.
Она сильнее сжала ноги, Мрак ощутил, что в девчонке больше силы, чем она выказала на том берегу.
— Вот ты какая, — сказал он горько. — Почему со мной все женщины... вот так?
Она ответила гордо и независимо:
— А потому, что мы все такие. Женщин надо любить, на руках носить, а на шею мы и сами залезем. Скинуть же нас непросто...
Он вздохнул:
— Да я знаю... Мне так и идти в хлюпающих сапогах? Голосок над его головой прозвучал задумчиво:
— Ты выглядишь таким простым, безобидным... что даже страшно. Ладно, рискнем. Сядь на тот пень, задирай ноги. Но если попробуешь перекатиться на спину, чтобы меня задавить, то это напрасно, уразумел? Я успею сдавить шею раньше. К тому же... меня не так просто задавить.
Он покосился на загорелые ноги на своей груди. Под тонкой кожей с золотистым пушком чувствуются молодые сильные мышцы. Когда она ёрзала, устраиваясь на его плечах поудобнее, её ноги касались его щек, а когда он повернул голову, стараясь увидеть её хотя бы краем глаза, его губы упёрлись в нежное пахнущее травами колено, тёплое и словно бы светящееся изнутри.
— Как у тебя колотится сердце, — сказала она удивлённо. — Мою пятку просто подбрасывает!
— Это от страха, — объяснил он.
— Не боись, — успокоила она. — Я не стану грызть тебе голову. Чего её грызть? Голова как валун, литая! Мне нужно, чтобы ты носил меня по этому краю. Ручьёв слишком много, болота на каждом шагу... Тебе все нипочём, а я воды боюсь. Мне сверху видно всё, я хоть оленя, хоть кабанчика подстрелю. И тебе дам поглодать косточки, я ж всего оленя не съем!
— Косточки? — переспросил Мрак. — Гм... ладно, я люблю кости. Кстати, я тоже не зря ношу лук. Когда завидишь оленя, дай знак. Поглядим, кто быстрее всадит в него стрелу.
Оленя первым учуял он. Хотел смолчать, пусть она заметит первой, но подходили все ближе, уже и олень поднял голову, тревожно принюхивается, вот-вот даст деру, а мавка все хвастается, какого хорошего коня отловила, разомлела на солнышке, уже и колени раздвинула, и Мрак сказал тихонько:
— Олень... Вон там, за орешником...
Она вздрогнула, пробуждаясь от своих мавкячих дум. Ноги стиснули шею с излишней поспешностью, он снова ощутил обеими щеками её нежную кожу.
— Где?.. Ух ты, какой красавец!
Он чувствовал, как она поспешно сорвала со своей узенькой спины лук. Над головой послышался едва слышный скрип сгибаемого дерева. Он схватил свой лук, наложил стрелу и выстрелил, почти не целясь, ибо над головой уже щелкнула тетива.
Его стрела исчезла в зелени. По ту сторону затрещало, в стороне колыхнулись кусты, потом ещё и ещё. Когда он, побуждаемый мавкой, проломился через заросли, олень ещё бился, успев сделать всего три прыжка. Её стрела торчала в горле, а его стрела пробила левый бок.
Её маленькая ладошка погладила его по уху.
— Присядь. Я разделаю зверя... Ты в самом деле стреляешь неплохо. Прямо в сердце! Но это случайно. Ты не мог его видеть. А я прямо в горло...
