Он так и сказал «вашей», словно сам был из другой.
— …Там вы поймете, зачем я вам все это говорю.
— А зачем вы мне все это говорите?
— Вам это должно быть интересно.
— Мецамор?
— Не только, — ответил он. — Мецамор — важнейший аргумент. Это вам и Ануш скажет.
— Ануш? Она-то при чем?
— Вот тебе на! Да она же первый энтузиаст Мецамора.
Теперь это слово — Мецамор — звучало для меня, как небесная музыка. Я готов был без конца его повторять, петь, наконец. Теперь я хотел знать о Мецаморе все. Но Алазян вдруг начал говорить совсем о другом — о великой цивилизации, развившейся в бог весть какие давние времена на юго-востоке Европы и своей высокой культурой оказавшей огромное влияние на многие народы.
— Как они сами называли себя — никто не знает, — горячо говорил Алазян, — но сейчас мы их зовем ариями, или арьями. От них остался язык. Да, наш с вами. Армянский и русский, все славянские, фригийский, фракийский, греческий, персидский, латинский, испанский, немецкий, французский, итальянский, румынский — да разве все перечислишь! санскрит, наконец, — все от индоевропейского праязыка. Недаром индийские лингвисты, приезжающие в Москву, уверяют, что русские говорят на какой-то из форм санскрита. Ни более, ни менее. А можно сказать и наоборот: в Индии говорят на видоизмененном русском языке. И это тоже будет правильно. Но ведь язык не переселялся сам собой, его несли люди. А как они должны были идти из Юго-Восточной Европы в Индию? Только обтекая Черное море с юга или с востока. А на пути что? Армянское нагорье. Хоть с севера на юг иди, хоть с запада на восток — не миновать наших гор. Они на перекрестке всех переселений народов. И естественно: культура народа, жившего там, обогащалась всем лучшим. Так можно объяснить, что возник Мецамор…
— Да что это такое? — воскликнул я. Очень уж не терпелось узнать, чем таким увлечена Ануш.
— Мецамор — это недалеко от Еревана. Там найдены материальные остатки высокой цивилизации, существовавшей за три-четыре тысячелетия до нашей эры.
Сказал он это торжественно. Выжидающе посмотрел на меня и спросил:
— Вы скажете, что переселение ариев на восток происходило во втором тысячелетии до нашей эры?
Я ничего такого говорить не собирался, но на всякий случай кивнул.
— Правильно, во втором. Но это доказывает лишь то, что местные народы до прихода ариев тоже имели высокую культуру. И это доказывает, что арии пришли как добрые соседи — не уничтожать и захватывать, а делиться тем, что имели, что знали. Центр древней металлургии, найденный на Мецаморе, не прекращал свою работу.
— Интересно, — сказал я. Просто так сказал, чтобы согласием своим умерить лекционное рвение Алазяна. Но только подлил масла в огонь. Положительно нельзя было понять, как себя вести: что бы ни сказал «интересно» или «неинтересно», — все вызывало эмоциональные взрывы у этого человека.
— Вы еще не так заинтересуетесь, когда все лучше узнаете. А пока запомните одно: еще до прихода ариев было на Армянском нагорье государство. Называлось оно Хайаса. Это была колыбель армянского народа.
— Ну хорошо, хорошо, — попытался я его успокоить. Меня не слишком волновал вопрос: была Хайаса или не было ее.
— Нет, вы запомните. Чтобы потом не говорили.
— Когда потом?
— Когда приедете в Армению.
— Вы меня прямо-таки интригуете.
— Так что, едем? — сразу предложил он.
— Когда? — спросил я, замирая сердцем от так реально представившейся мне возможности увидеть Ануш.
— Прямо сейчас. Зачем откладывать?
— Надо же отпуск оформить.
— Тогда завтра. Утром оформите отпуск, а вечером вылетим. Идет?
— Еще надо билеты достать.
— Это я беру на себя. Вот что, — сказал он решительно. — Я заночую у вас. Чтобы вы не передумали…
Утро, как и полагается, оказалось мудренее вечера. Все получилось просто и хорошо. Мой шеф, профессор Костерин, даже обрадовался, когда я попросил очередной отпуск: до полевого сезона оставался месяц, и я к нему как раз успевал. О билетах вообще беспокоиться не пришлось: каким-то таинственным образом Алазян быстро раздобыл их. Только мама расплакалась, ни в какую не желая меня отпускать, предчувствуя, как она говорила, недоброе. А я даже не утешал ее, совсем потеряв голову от мыслей о близкой встрече с Ануш.
В самолете Алазян был необычно молчалив, только время от времени искоса поглядывал на меня, и в этих его взглядах я порой улавливал какой-то затаенный страх. Потом мне надоело ловить его взгляды, я закрыл глаза и… снова увидел тот же сон: гул толпы, распадавшейся на два потока, на утесе группу воинов, с мечами и копьями, черные горы и кровавое тревожное небо над ними. Гул толпы то затихал, то нарастал, резью отдаваясь в ушах. Тоска больно сдавливала грудь. Я с усилием глотал слезы, чтобы унять эту боль, и все тянул голову, стараясь отыскать в толпе Ануш. Но ее нигде не было.
И вдруг один из тех, что стояли на утесе, выступил вперед. И я узнал его: это был тот самый человек, что привиделся мне во сне, когда я валялся на своей тахте. Только тогда он был в джинсах и рубашке-безрукавке и стоял возле магазина у меня под окнами. Сейчас же не было ничего летне-легкомысленного ни в его облике, ни в одежде. Сейчас это был суровый воин, умеющий и жить достойно, и умирать без страха. Он вскинул руки и выкрикнул протяжно уже знакомое: "В единстве необоримость!" — и повернулся, чтобы затеряться в толпе. Но оглянулся и сказал неожиданное: "Наш самолет пошел на снижение. Пристегните, пожалуйста, ремни…"
Алазян смотрел на меня восторженными, сияющими глазами.
— Вам что-то снилось? — спросил он.
— Как вы узнали?
— По лицу.
— Мне этот сон уже второй раз снится.
— Первый раз — после встречи с Гукасом и Ануш?
— До встречи.
— Да?! — разочарованно произнес он.
— Как раз перед встречей.
Я начал рассказывать ему, когда и как это было, а он слушал с таким жадным вниманием, что мне казалось: того гляди потеряет сознание от страшного напряжения.
— А что… что вам снилось?
Я рассказал.
— Где-то я слышал подобное.
— Легенда такая есть.
— Ах да, легенда. — Он снова был до того разочарован, что мне стало жаль его. — Значит, приснилось прочитанное.
— Легенду я прочитал после.
— После? Вы не ошибаетесь?
— Книжку-то мне Ануш дала. Знаете, что я думаю? Когда я спал, она стояла внизу у магазина и читала. Я думаю, она как раз эту легенду и читала, а мне передалось. Близко же, флюиды какие-нибудь. Или случайное совпадение? — спросил я неуверенно, так не хотелось мне, чтобы это было случайным совпадением.
Алазян решительно покачал головой.
— Нет, это не совпадение. Я знаю.
— Знаете?!
— Близость Ануш пробудила в вас…
— Что? — выдохнул я.
— Ну… не знаю что, — ушел он от ответа.
Удовлетворенный, я отвалился на сиденье. И вовремя. Самолет сильно ударился колесами и затрясся, покатившись по земле. Мне не надо было ответа. В тот момент, мне казалось, я хорошо знал, что пробудила во мне близость Ануш…
В аэропорту нас, оказывается, встречали. Было достаточно светло, и я еще издали хорошо видел напряженные лица, удивление, восторг, непонятный страх в глазах встречавших. Я оглянулся на Алазяна. Тот шел, высоко подняв голову, и, кажется, был чем-то бесконечно горд.
— Профессор Загарян, — представлял встречавших Алазян. — Архитектор Тетросян…
Меня разглядывали, как заморскую диковину, мне почтительно жали руки. Я ответно жал руки и все тянул голову, оглядывался, искал Ануш. Но ее не было. И восторженное мое состояние все больше переходило в апатию, в горькую обиду. Зачем было ехать, если Ануш безразличен мой приезд? Потом, когда мы уже сидели в машине, одной из трех, на которых разместились встречавшие, до меня вдруг дошло, что Ереван — не Москва, тут свои традиции. Недаром среди встречавших — одни мужчины. И я уже с веселым недоумением оглядывался на эскорт машин, гадая, кто же такой Алазян, что за шишка, если его так встречают?
Передо мной, таинственная в вечерних сумерках, расстилалась земля Армении, розовая в отсветах зари, черная в провалах теней. Цвета были почти такие же, как в моем сне. Я еще не видел ни одного памятника древности, но меня не оставляло ощущение, что все тут сплошной музей. И вдруг мелькнул в стороне характерный конус армянской церкви. И вдруг справа на розовых столбах распростер крылья орел, символ глубокой древности. И вдруг вспомнилось мне, что сам аэропорт — новейший и современнейший — носит имя старейшего — IV века — христианского храма Звартноц…
Все более громкий разговор на заднем сиденье привлек мое внимание. Я оглянулся, разглядел в сумраке почему-то виноватые глаза Алазяна.
— Мы тут спорим, где вам остановиться, — сказал он.