Появился слуга.
– Прибери здесь и принеси еще вина! – приказала Женщина Гнона.
Санти, уже немного понимавший по-урнгурски, улыбнулся второй части ее приказа.
Ронзангтондамени уселась на подушку напротив.
– Я рада, что ты вспомнил обо мне! – заявила она.
– Извини, я не вовремя! – улыбнулся юноша.
– О чем ты? А! Оставь! Они очень милы и доставляют мне немало радостей, но какое это имеет значение для нас?
И Санти наконец с удивлением осознал: смущение Ронзангтондамени проистекает вовсе не оттого, что он застал ее во время любовной игры с мужчинами. Она была смущена тем, что заставила его, Санти, ждать! Еще один урок Урнгура: разве конгайская женщина смутится, если ее застанут играющей с кошкой?
Вошел слуга. Он поставил перед Санти высокий бокал, выточенный из хрусталя. По знаку хозяйки наполнил конический сосуд золотисто-зеленым вином с запахом ветра и свежей травы. Санти пригубил свой бокал, а Ронзангтондамени отпила из своего. Ее вино было ярко-красным, даже – пурпурным и густым, как кровь.
– Хотел спросить тебя, Ангнани… Твоя дочь… (Вчера Женщина Гнона представила ему свою наследницу: спокойную, очень внимательную девочку, маленькую копию матери.) Кто ее отец?
– А какая разница? – Женщина засмеялась и сделала еще один глоток, вино окрасило ее губы в цвет настоящей крови. Не от этого ли Санти уловил в ее глазах хищный отсвет?
– Ты – не урнгриа! – Она облизнула губы проворным языком и сделала знак убиравшему в комнате слуге, чтобы тот налил ей вина.– Поэтому ты чересчур заботишься о моих мужьях! Больше чем я! – И рассмеялась.
Это была шутка, которую Санти не понял.
– Мои мужья! Двое из них предпочитают друг друга моему обществу. А третий, глупыш, мечтает о перстне, который я подарила тебе! Но этот камень не идет к его коротеньким мыслям! – Она снова засмеялась хрипловатым смешком.– Зато он более неутомим, чем другие! – И уловив эмоции Санти (иногда она очень чутко воспринимала их): – Я говорю с тобой, как с Женщиной!
– Тебя это волнует? – спросил Санти, наполняя свой бокал.
Ее эмоции он воспринимал с не меньшей чуткостью. Если хотел.
– Возбуждает! – Глаза женщины вспыхнули. Она сделала большой глоток, и рот ее вновь окрасился в цвет свежей крови.
– О да! Собственные мысли волнуют меня больше, чем мужчины! Я говорю не о тебе, ты понимаешь?
Санти кивнул. Он не сводил глаз с ее смуглокожего увлажнившегося лица.
– Мои мужья… Они как… Как когда я пьяна! Вино должно пьянить, но вино, которое только опьяняет,– разве им можно наслаждаться? А наслаждаться ведь можно и без опьянения, мой Санти!
– Это так! – согласился юноша, вспомнив о Тай.
И с удивительной чуткостью Ронзангтондамени спросила:
– Твоя… моя сестра, Этайа, она лучше меня?
– Что? – Санти опешил. Но нашелся и, в свою очередь, спросил: – Вино, то, что пью я,– лучше твоего?
– Вино? Нет… Не знаю… Но то, которое пьешь ты, оно очень подходит тебе! И это очень хорошее вино! Разве я посмела бы предложить тебе иное? – И единым глотком осушив свой бокал: – Но мое – намного крепче!
– Это видно! – улыбнулся Санти.
Слуга, темноглазый юноша с испуганной улыбкой на узком лице, налил ей еще.
Женщина Гнона поймала его за край куртки и потянула к себе – слуга еле успел поставить кувшин на пол. Ронзангтондамени буквально уронила юношу на свои колени и, лаская одной рукой, другой поднесла к пухлым губам юного урнгриа свой собственный бокал:
– Пей, мой хороший!
Санти мог поклясться, что парнишка совсем не ощущает вкуса драгоценного вина. Он сидел, напряженно выпрямив спину. В левой руке его все еще был зажат букет свежих цветов. Когда он глотал, кадык ходил вверх-вниз по тонкой шее.
Ласки Генани становились все откровенней. Ее смуглая рука проникла под тонкую ткань белой одежды слуги. Юноша застыл. Вино в бокале иссякло, женщина поставила хрустальный сосуд на ковер и освободившейся рукой закрыла урнгриа глаза.
Санти, взяв из вазы маленький розовый банан, аккуратно очистил и стал есть. Лаская слугу, Ангнани смотрела только на Санти, и юноша улыбнулся ей, продолжая раз за разом откусывать приторно-сладкую мякоть.
Слуга часто задышал. Рот его открылся.
Санти положил в вазу розовую кожуру.
Слуга на коленях Ронзангтондамени судорожно вздохнул.
Санти наполнил свой бокал, полюбовался игрой света в искрящейся жидкости. Крохотные пузырьки воздуха прилипли к хрустальным стенкам бокала.
Ронзангтондамени спихнула с колен обмякшего слугу.
– Иди, милый! – сказала она. И обращаясь к Санти: – Видишь? А к тебе разве я осмелюсь прикоснуться без твоего желания?
– По-моему, он был не против,– Санти кивнул в сторону скрывшегося за дверью слуги.
– А ты? – Синие расширившиеся глаза Ангнани отражали пламя масляных ламп.
– Иди ко мне! – позвал юноша, протянув руку.
– Нет! – Женщина Гнона резко мотнула головой. Ее коса, как змея, прыгнула в сторону и сшибла вазу, в которую ушедший слуга не забыл-таки поставить цветы.
Высокая ваза, выточенная из голубого нефрита, опрокинувшись, покатилась по полу. Цветы рассыпались. Пролившаяся вода пропитала толстый ковер.
– Ангнани! – мягко попросил Санти.
Женщина метнулась к нему и упала рядом на подушки, положив подбородок на колено юноши. Так, лежа на животе, она согнула ноги, задрыгала ими в воздухе и захохотала.
– Ты ведешь себя, как дитя! – Санти осторожно вынул шпильки и снял обруч-диадему с ее головы.
– Угу! – Светло-коричневые крепкие икры женщины были оплетены вызолоченными узкими ремешками сандалий.
– Как дитя! – Санти запустил пальцы в ее темные волосы и коснулся губами гладкого лба.
Ронзангтондамени вдруг дернулась, стремительно вскочила на ноги – и Санти едва успел выхватить пальцы из-под ее туго натянутых на затылке волос.
А женщина уже прыгнула на середину комнаты и завертелась волчком, колоколом вздув темно-красную парчовую юбку.
Подошвы ее сандалий мягко ударяли в покрытый ковром пол. Руки метались, как ветви дерева под порывами урагана, а широкие рукава, собранные у запястий, щелкали и хлопали, словно маленькие крылья. Это был самый безумный из всех виденных Санти танцев. И меньше всего он ждал подобного от Женщины Гнона.
А она все кружилась, выкрикивая непонятные, похожие на заклинания слова, и юноша чувствовал, как быстрей забилось его сердце. Запах разгоряченного женского тела стал сильнее аромата курений. Шелковый шнур, стягивающий лиф ее платья, развязался, платье разошлось на груди, открыв бронзовую влажную полоску кожи. Женщина танцевала уже не посередине комнаты, а рядом, вокруг Санти, задевая его тяжелым подолом юбки, обдавая ветром. Юноша любовался ею, завороженный стремительным танцем, обметающим его красным вихрем. Помимо своей воли он стал отбивать такт, ударяя ладонью по колену.
А Ангнани вновь вынеслась на середину комнаты и закружилась так, что юбка, руки, коса ее взвились и завертелись в воздухе размытыми кругами. Ноги, сильные, смуглые, казавшиеся еще длиннее от выгнутых луками стоп, быстро сплетались и расплетались, мелькая круглыми коленями, гладкой блестящей кожей бедер, золотыми ремешками сандалий…
Она вскрикнула так, что дрогнуло желтое пламя светильников. Узел голубого шелкового набедренника, светлый на фоне темной кожи, ослабел, начал распускаться, тонкая паутинная ткань, соскользнув, закружилась в воздухе…
Но, прежде чем она коснулась пола, женщина, вскрикнув еще раз, прыгнула на колени Санти! Прыгнула, углом расставив ноги, упала всей тяжестью, вышибла воздух из его легких, обвила талию Санти петлей своих ног, сбросила с подушки, опрокинув на спину, сжала коленями, как сжимает всадник бока парда, понуждая его к скачке. Штаны Санти из серой шелковой ткани затрещали, когда Женщина Гнона вцепилась в них. Миг – и крепкая ткань, которую и ножом нелегко разрезать, разорвалась, как бумага! Санти еще успел удивиться такой нечеловеческой силе, прежде чем влага ее оросила ему чресла и жар внутри ее тела ожег и сжал его плоть.
– Ангнани, не спеши… – прошептал он вдруг пересохшими губами; но тут огонь, бушевавший в той части его тела, что ниже сердца, полыхнул и залил его целиком.
А очнулся Санти стоящим на ногах, в комнате, где в воздухе еще плавало эхо его собственного крика, с Ангнани, обхватившей его плечи, обвившей ногами его бедра, рычащей, как огромная коричневая пантера, вцепившейся зубами ему в волосы, душащей его гигантской грудью, прижавшейся к лицу Санти.
Колени юноши подогнулись, и он рухнул, ударившись спиной о ковер. Ангнани успела соскочить с него, как спрыгивает кошка с подломившегося дерева. А он лежал, мокрый, с ударами сердца, отдающимися болью в каждой частице тела.
Ангнани пала на колени рядом, глаза ее безумно блуждали. Одежда, от которой остались одни клочья, пропиталась потом. Губы ее были окровавлены, а на правой щеке двумя алыми дугами – след зубов. Настоящая рана! Коса до половины расплелась, серебряные и золотые канительные нити торчали в разные стороны. Ниже линии ключиц вспух след удара, а груди, увеличившись почти вдвое, отяжелели настолько, что женщине приходилось откидываться назад. Живот же, наоборот, втянулся, руки и ноги истончились, как бывает после тяжелой болезни, а кожа из светло-коричневой стала бронзовой, почти медной. Одна из сандалий пропала. На коже икры, переплетаясь, алели четкие следы ремешков.
