Ему поручено решать судьбы человечества, он их и решает. Успешно и с полным для себя удовольствием. Правда, сейчас все как-то иначе начало
оборачиваться.
Он успел впервые ощутить это, самым краешком, когда Шульгин-Шестаков вмиг его обезоружил в заснеженном Сокольническом парке и заставил
играть по своим правилам. Но это было еще не так наглядно, могло сойти и за досадную случайность. А сейчас этот землянин просто подавляет,
и не только его, но и Высшую…
Александр Иванович, поняв, что клиенты _готовы_, резко сменил тон:
– Согласитесь, Дайяна, что сейчас мы с вами в одинаковом положении. Прошлый раз на катере вы говорили от имени Игроков, Держателей, и мы
вас слушали, конечно, без трепета, но с достойным обстановки вниманием. Сейчас, я вижу, вы отвечаете только за себя. Так?
Лихарев снова не понял, о чем речь, но Дайяна кивнула утвердительно.
Очень интересно.
– Ты, Валентин, тем более ни за что не отвечаешь. Для тебя наш разговор – хуже, чем китайская грамота. Так?
Валентин тоже кивнул, предпочитая не говорить слов, которые могут быть истолкованы самым неожиданным для него образом. Почему и в ближнем
окружении Сталина продержался так долго.
– Скажите, Дайяна, – спросил Шульгин, – сколько времени назад по вашему счету мы расстались?
– Часов десять-двенадцать, я думаю…
Очень хорошо. Для _первого_ Александра, по личным ощущениям, прошло не меньше года. Это с возвращением в крымскую Россию, в Москву, со
спасением Колчака, сражениями с англичанами и всем прочим. И – переброс сюда.
Вторая память ограничивалась десятью днями – от ночи в постели Сильвии до ухода сюда же, через историю Шестакова. При этом он спокойно
относился к совмещению в себе этих далеко не конгруэнтных[5 - Конгруэнтный – относится к геометрическим фигурам, совпадающим при нужных
перемещениях (лат.).] вариантов.
И пока еще он не очнулся в каменной каютке Нерубаевских катакомб,[6 - См. «Время игры».] чтобы осознать часть (только часть) с ним
произошедшего. Это, в определенном смысле, впереди.
Ни Дайяну, ни Лихарева он _грузить_ собственными сомнениями не собирался. Они раз и навсегда договорились с Новиковым (кстати – после
напряженного разговора с Дайяной же), который единственно его понимал в почти полной мере, – не касаться проблем собственной адекватности и
душевного здоровья. Иначе легко зайти слишком далеко. Лучше попросту: психи – так психи, нет – так нет. Начнешь углубляться, выяснять,
обсуждать, диагностировать – верный путь к смирительной рубашке. Не джеклондоновской, к обыкновенной.
– Давайте лучше уточним наши позиции, – предложил он. – Последний с вами разговор, Дайяна, мне показался конструктивным. Вы вели себя как
весьма разумная и отстранившая потерявшие смысл эмоции женщина. Мы могли бы принять вас в наше общество, как Ирину, как Сильвию…
Лицо Дайяны дернулось мгновенным тиком. Нет, пожалуй, Шульгин слегка перебрал. Так сразу предложить герцогине место горничной или
приживалки – не всякая поймет правильно, найдет в себе силы здраво оценить обстановку. А с другой стороны, Александр сам видел, как легко
адаптировались, оставив гонор, русские князья, полковники и фрейлины двора Ея Величества к положению шоферов, швейцаров борделей или… Но не
будем, не будем уточнять.
– Спасибо за предложение, но планы у меня есть собственные, и вряд ли мы сможем найти общий язык.