Приблизившись, рослый парень рассматривает его, стоящего с десятью подносами в руках, — и все же что-то тут не так, но до жертвы это доходит секундой позже, чем следовало бы. Кипучая ярость удваивает силы маленького человека: он держит подносы одной только левой рукой, а в правой, словно по волшебству, возникает какой-то острый предмет. Стремительным движением снизу вверх он вонзает его в сердце своего противника, и тот падает, не успев ничего поделать: ни отвести удар, ни закричать. Верзила делает два шага, валится на пол под грохот рассыпающихся подносов и практически испускает дух, касаясь головой кафельных плит. Все, уставившись на лежащего навзничь бедолагу и ничего не понимая, начинают смеяться, полагая, что парень поскользнулся. Однако тот лежит без движения, вокруг него медленно растекается лужа крови. Повисает тревожное молчание. Сам на то не рассчитывая, маленький человек выиграл от перепалки между заключенными и охранником по поводу громкости музыки. Он идет дальше как ни в чем не бывало. Кто-то выключает радио, молчание становится тягостным. Все понимают, что произошло убийство и совершивший его находится среди них. Маленький человек поворачивается спиной к остальным, ставит подносы в раковину и опускает руки в воду.
Сердце его бешено колотится, пульс достигает, наверное, трехсот ударов в минуту, ему трудно дышать, но если его сейчас схватят — он не будет особо переживать. Все кончено, он сделал то, что нужно было сделать. Ему удается успокоиться, его лихорадочное состояние никто не заметил, он сумел остаться серым, невидимым, безмолвным. В голове у него бушуют и роятся всевозможные мысли. Смятение на кухне достигло своего апогея. Никто не видел, что именно произошло, и надзиратель хорошо понимает, что его ждут неприятности со стороны начальства, а рождественская премия определенно накрылась. Приходят охранники, чтобы засвидетельствовать произошедшее. Смертельно раненный потерял слишком много крови и не может говорить. Восьмерых заключенных, находившихся на кухне, отправляют в карцер. Полицейское расследование поручено комиссариату Мулен-Изера. Полицейские выясняют обстоятельства покушения, проводят допросы, очные ставки. Никто ничего не видел, и это правда. Покойный, отбывавший срок за двойное убийство, вообще-то не вызывает ни у кого сочувствия. У фликов[1] из комиссариата слишком много всяких нераскрытых дел, чтобы терять время в тюрьме; кроме того, они уверены, что ничего больше выяснить им не удастся.
2 января 2002 года
В судебной канцелярии всего двое служащих, они оформляют документы на освобождение заключенного, чей срок истекает в новом году. Рассказав друг другу о том, как провели новогоднюю ночь («Ну и весело же было!»), и особо подробно остановившись на таких моментах, как ужин, развлечения, танцы, похмелье, чиновники занялись подготовкой материалов, необходимых для текущей работы. Тот, что постарше, случайно обращает внимание на имя освобождаемого и присвистывает. Этот протяжный свист оканчивается восклицанием:
— Черт, он выходит!
Тот, что помоложе — он первый год служит в тюремной администрации, — вопросительно смотрит на коллегу, отдавшему службе двадцать лет, при этом пятнадцать из них проведшему в Мулен-Изере.
Умудренный опытом служащий, важный от сознания того, что владеет некой информацией, не торопится разъяснять причину своего восклицания; он достает сигарету, раскуривает ее от пламени зажигалки и принимается за рассказ:
— Такие, как этот тип, не часто будут попадаться тебе за время службы. Его закрыли в январе 1990 года, когда парижский суд приговорил его к пятнадцати годам заключения за изнасилование одной старой женщины. Пострадавшая — ей было уже восемьдесят с лишним — не оправилась от случившегося. От шока она полностью потеряла дар речи. Этот тип даже не пытался скрыться, он оставался рядом со своей напуганной до смерти жертвой всю ночь. Пришедшая утром домработница обнаружила его в квартире и бегом бросилась в комиссариат.
— Парень не скрылся с места преступления? Вдобавок ко всему он еще и осел!
— Подожди, это далеко не вся история, мальчик мой. Явились флики, мужик по-прежнему не двигался с места. Он ничего не сказал ни им, ни своему адвокату, ни следователю, молчал и на суде. Ничего. Я об этом читал в «желтой прессе», вовсю мусолившей его дело. Бабулька умерла спустя два года, так ни разу и не раскрыв рта. Когда его привезли сюда, любопытное это было зрелище. Он не разговаривал.
Молодой служащий решил уточнить:
— Ну так почему же он помалкивал, этот парень?
— Почему? Ну ты даешь! Кто же знает? Он месяцами не говорил, годами. Кроме того, очень скоро здесь у него начались неприятности. Поначалу он сидел в одной камере с тремя другими заключенными. Но вот через полтора года его обнаружили в камере в состоянии комы. Как выяснилось позже, на протяжении всего этого времени трое сокамерников трахали его. Вообще так обычно и происходит с насильниками, со «стеклорезами», как их называют в местах заключения. Он попытался повеситься на собственной простыне, но чего-то не дотянул. Врач, составивший кое-какое представление о причинах, приведших его к попытке самоубийства, тщательно его осмотрел и пришел к некоему заключению. А этот тип так и не заговорил.
— Он не заложил своих обидчиков? Ну он и чудной, этот гусь. Ему ведь было нечего терять, — удивился молодой служащий.
— Он ни разу не пожаловался. Но только вот нюанс в том, что три его сокамерника несколько безвременно друг за другом отошли в мир иной. Первый истек кровью два года спустя: пока он мылся в душе, ему перерезали сонную артерию. Рядом с ним находились пятнадцать заключенных, в том числе и тот, о ком мы говорим, и никто ничего не видел. Можешь мне поверить: если бы кто-нибудь заметил, как он это делает, его бы заложили. Но поначалу его подозревали не более, чем остальных. Второго удушили шнурком в библиотеке. Это случилось через три года после первого убийства. В тот раз тоже вокруг было пятнадцать или двадцать заключенных, да еще и надзиратели, и никто ничего не видел. И наш парень тоже оказался рядом.
— И они ничего не заподозрили, ни директор, ни охранники?
— Я был единственным, кто говорил об этом с директором и с фликами, ведшими расследование. Они мне ответили, что я слишком много сморю кино. Третьего замочили в прошлом месяце. Скажу тебе: этот здоровый детина все время был начеку, старался никогда не встречаться с тем парнем один на один и очень надеялся на свою физическую силу. Он знал, что того типа освободят в январе, и ему не терпелось лично удостовериться в этом. Не повезло, однако: закончил свой жизненный путь на кухне. Я беседовал об этом с новым директором, но тот посоветовал мне не лезть не в свое дело: дескать, не я веду расследование.
— А этот тип, он ни разу не попадался, его никогда не отправляли в карцер?
— Нет, мой мальчик, ничего такого. Ничегошеньки. Все двенадцать лет, что он тут провел, держался очень спокойно. Вел себя образцово-показательно. Только вот думается мне, что этих троих парней убил именно он. Другие заключенные избегали его, они его не любили и, вероятно, что-то подозревали. Он здесь выучился на водопроводчика. Родители два года назад погибли: кажется, их автобус разбился во время туристической поездки. Директор тюрьмы отпускал его на сутки, чтобы он мог поприсутствовать на похоронах, в сопровождении полицейских, конечно. Но этот тип взял и отказался. Впрочем, он даже не принимал ни писем, ни посылок от родителей. Жуткий тип, если хорошенько подумать! Кроме того, он отказывался от отпусков из тюрьмы, предоставляемых судьей по исполнению наказаний. Ну, теперь критический этап его жизни завершается… или только начинается.
— Как зовут этого парня?
— Арно Лекюийе.
В этот момент два охранника вводят в канцелярию маленького человека: тот ступает, опустив голову, сгорбившись. Младший из чиновников с любопытством разглядывает его.
Пожилой, разыгрывая перед своим юным коллегой скепсис и незаинтересованность, оглашает без какой-либо торжественности в голосе постановление об освобождении:
— Арно Лекюийе, родившийся 17 марта 1970 года в тринадцатом округе Парижа, регистрационный номер 900137, содержащийся в тюрьме с 7 января 1990 года. Начиная с сего дня, 2 января 2002 года, вступает в силу постановление о вашем условно-досрочном освобождении. Прежде чем вы распишетесь в журнале о своем освобождении, я должен передать вам сумму в 530 евро — это накопления с вашего личного счета. Будьте любезны указать здесь адрес, по которому вы намерены зарегистрироваться. Я также возвращаю вам ваши вещи: водительские права, государственное удостоверение личности, ключи от дома, адрес которого вы нам сообщили по прибытии сюда, маникюрные ножницы.
Согласно указаниям судьи по исполнению наказаний я также сообщаю вам адрес работодателя, к которому вы обязаны являться начиная с завтрашнего дня, то есть с третьего января, а также адрес назначенного судом психиатра. Вам вменяется впредь находиться под его наблюдением. Первый ваш визит к нему назначен на седьмое января, на половину двенадцатого. Повестку к судье по исполнению наказаний вы получите по вашему парижскому адресу. Несоблюдение данных условий может повлечь за собой аннулирование вашего условно-досрочного освобождения и полное отбытие назначенного вам срока. Если вы согласны, распишитесь здесь.