— Что привело вас сюда? — спросил я его.
— Кэти говорит мне, что вы планируете наложить на себя руки, — ответил он. Тем же тоном он мог бы сказать: «Кэти говорит мне, что вы планируете пикник на лужайке и собираетесь предложить гостям глазированные пончики». — В этом есть доля правды?
Я открыл рот, закрыл. Однажды, когда мне было десять, и я рос в О-Клер, я взял комикс с вращающейся стойки в аптечном магазине, сунул в джинсы и накрыл сверху футболкой. Затем неспешным шагом направился к выходу, чувствуя себя очень умным, и тут продавщица схватила меня за руку. Вздёрнула мне футболку, выставив напоказ моё украденное сокровище. «И как он сюда попал?» — спросила она. За последующие сорок лет не случалось, чтобы я не мог найтись с ответом на столь простой вопрос.
Наконец (прошло слишком уж много времени, чтобы мой ответ восприняли серьёзно) я промямлил:
— Это нелепо. Я не знаю, откуда у неё могли взяться такие мысли.
— Нелепо?
— Да. Точно не хотите колы?
— Спасибо, но я пас.
Я поднялся, достал колу из холодильника на кухне. Крепко зажал бутылку между культёй и рёбрами (это возможно, хотя и болезненно, не знаю, что вы видели в фильмах, но сломанные рёбра болят долго), левой рукой скрутил крышку. Я — левша. «В этом тебе повезло, мучачо»,[16] как говорит Уайрман.
— Меня удивляет, что вы серьёзно восприняли её слова, — сказал я, когда вернулся. — Кэти — великолепный специалист по лечебной физкультуре, но она же не психоаналитик. — Я постоял, прежде чем сесть. — Да и вы тоже. Если подходить формально.
Кеймен сложил ладонь лодочкой за ухом, которое размерами не уступало ящику стола.
— Я слышу… скрежет. Точно слышу!
— О чём вы говорите?
— Такой очаровательно средневековый звук. Будто кто-то опускает проржавевшее забрало, готовясь к обороне. — Он попытался подмигнуть мне, но когда у человека лицо таких размеров, изобразить иронию невозможно: только бурлеск. Однако я его понял. — Что же касается Кэти Грин, вы правы, что она может знать? Она ведь работает с частично парализованными людьми, с полностью парализованными, с теми, у кого ампутированы конечности, вроде вас, с выздоравливающими после тяжёлой травмы головы… опять вроде вас. Этой работой Кэти занимается пятнадцать лет, она могла наблюдать реакцию тысячи увечных пациентов на то, что им никогда не стать такими, как прежде. Но куда ей распознать депрессию с суицидальными тенденциями.
Я сел в продавленное кресло, которое стояло напротив дивана, и мрачно уставился на Кеймена. Его, похоже, провести не удастся. И Кэти Грин тоже.
Он наклонился вперёд… то есть, учитывая объём живота, буквально на пару дюймов, больше не получалось.
— Вы должны подождать.
Я вытаращился на него. Никак не ожидал такого совета. Он кивнул.
— Вы удивлены. Да. Но я не христианин, тем более не католик, и к самоубийству отношусь вполне терпимо. Однако я верю в ответственность человека, знаю, кто вы, и говорю вам следующее: если вы покончите с собой сейчас… даже через шесть месяцев… ваши жена и дети узнают. Сколь бы осторожны вы ни были, они узнают.
— Я не…
Он поднял руку.
— И компания, в которой вы застраховали свою жизнь… на очень большую сумму, я не сомневаюсь… тоже узнает. Они, возможно, не смогут этого доказать… но будут очень, очень стараться. Слухи, которые они начнут распускать, навредят вашим девочкам, пусть вы и думаете, что они хорошо от этого защищены.
Я понимал, что Мелинда защищена. А вот Илзе — совсем другое дело. Мелинда, когда злилась на сестру, говорила, что у Илзе задержка в развитии, но я в это не верил. Я думал, что Илли просто не такая толстокожая.
— И в конце концов они смогут это доказать. — Кеймен пожал огромными плечами. — Я не стану даже предполагать, сколько это будет в денежном эквиваленте, но знаю, что ваше наследство уменьшится на значительную сумму.
О деньгах я как раз и не думал. В голове роились мысли о следователях страховой компании, сующих свои носы во все дыры, пытающихся определить, как и что я подстроил, надеющихся разоблачить меня. И вот тут я начал смеяться.
Кеймен сидел, положив огромные чёрные руки на слоновьи колени, смотрел на меня со всезнающей улыбочкой на губах. Точнее, не улыбочкой, а улыбищей. Он дал мне отсмеяться, а потом спросил, что я нашёл такого забавного.
— Вы говорите мне, что я слишком богат, чтобы покончить с собой.
— Я говорю «не сейчас», Эдгар, и это всё, что я говорю. Я также собираюсь сделать вам предложение, идущее вразрез с моим достаточно богатым опытом… Но насчёт вас у меня очень сильное предчувствие… то самое, что побудило меня дать вам куклу. Предложение это — географическое.
— Простите?
— Это метод лечения, который часто используется людьми на последней стадии алкоголизма. Они надеются, что смена места жительства даст им возможность начать всё с чистого листа. Кардинально развернуть ситуацию.
Я что-то почувствовал. Не сказал бы, что надежду, но что-то.
— Срабатывает он редко, — продолжил Кеймен. — Ветераны «Анонимных алкоголиков», у которых есть ответ на всё (это их благословение и проклятие и пусть даже редко кто это осознаёт), любят говорить: «Посади говнюка в самолёт в Бостоне, тот же говнюк сойдёт с трапа в Сиэтле».
— И где при таком раскладе я? — сорвался с моих губ естественный вопрос.
— В настоящий момент вы в пригороде Сент-Пола. Я предлагаю следующее: найдите местечко подальше и отправляйтесь туда. Вы в уникальном положении: можете это сделать, учитывая ваши финансовые возможности и семейный статус.
— И на сколько?
— Как минимум на год. — Он загадочно посмотрел на меня. Его большое лицо словно создали для такого выражения. Если бы его вырубили у входа в гробницу Тутанхамона, я уверен, Говард Картер задумался бы.[17] — А если вы что-нибудь сделаете с собой к концу этого года, ради Бога, Эдгар… нет, ради ваших дочерей… постарайтесь, чтобы комар носа не подточил.
Он почти провалился в глубины старого дивана, а тут начал вылезать. Я шагнул к нему, чтобы помочь, но он отмахнулся. В конце концов поднялся, вдохнул ещё громче, взял портфель. Посмотрел на меня с высоты своих шести с половиной футов, этими выпученными глазами с желтоватыми белками, которые ещё и увеличивали очень толстые линзы очков.
— Эдгар, что-нибудь может сделать вас счастливым?
Я не стал углубляться в его вопрос (испугался таящихся там опасностей).
— Я раньше рисовал.
Если на то пошло, рисованием я занимался довольно-таки серьёзно, но так давно! С тех пор столько случилось… Женитьба, карьера, крах и первого, и второго.
— Когда?
— Подростком.
Я уже хотел рассказать ему о том, как когда-то мечтал о художественной школе (даже покупал альбомы с репродукциями, когда мог себе это позволить) — но сдержался. В последние тридцать лет мой вклад в мир живописи ограничивался завитушками, которые я выводил на бумаге во время телефонных разговоров, и прошло, наверное, десять лет с момента покупки последнего альбома, которому полагалось лежать на журнальном столике, дабы производить впечатление на гостей.
— А потом?
Я собрался солгать… стыдился сказать правду… но всё же сказал. Однорукие мужчины должны говорить правду, если есть такая возможность. Это придумал не Уайрман. Это мои слова.
— Нет.
— Попробуйте снова порисовать, — предложил Кеймен. — Вам нужно отгородиться.
— Отгородиться? — в недоумении повторил я.
— Да, Эдгар. — На его лице отражались удивление и разочарование, вызванные тем, что я никак не мог понять очевидного. — Отгородиться от ночи.
vi
Где-то через неделю после визита Кеймена меня навестил Том Райли. Листья уже начали менять цвет, и я помню, что продавцы в «Уол-Марте» развешивали хэллоуиновские постеры, когда я заглянул туда, чтобы купить альбомы для рисования. Впервые после колледжа… чёрт, скорее, после средней школы.
Насчёт самого визита Тома я лучше всего помню одно: его смущение и неловкость.
Я предложил ему пива, и он согласился. Когда я вернулся из кухни, он смотрел на сделанный мной рисунок тушью: три пальмы у кромки воды, крыша хижины на заднем фоне слева.
— Неплохо, — прокомментировал он. — Ты нарисовал?
— Нет, эльфы, — ответил я. — Они приходят ночью. Чинят мне обувь и иногда рисуют картины.
Он рассмеялся, слишком уж нарочито, и вернул рисунок на письменный стол.
— На Миннесоту, прафта, не похоше. — Он вдруг заговорил со шведским акцентом.
— Я срисовал его из книги, — пояснил я. На самом деле я воспользовался фотографией из буклета риелтора. Фото было сделано из окна так называемой «флоридской комнаты» в «Салмон-Пойнт». Я только что арендовал там дом как минимум на год. Никогда не бывал во Флориде, даже в отпуске, но фотография задела какую-то струнку в моей душе, и впервые после несчастного случая я почувствовал желание увидеть всё своими глазами. Слабенькое, но желание. — Что я могу сделать для тебя, Том? Если ты насчёт…
