Уйти вместе с ветром - Мария Семенова

Мария Семёнова, Екатерина Мурашова

УЙТИ ВМЕСТЕ С ВЕТРОМ

Пролог

Мир моргнул…

На окоёме щетинистых елей-ресниц повисла исполинская слеза. В ней, как в радужной линзе, увиделся сектор блёкло-голубого неба. Только не гладкого, каким вроде бы положено быть безоблачному июльскому небу. В горних высях просматривались колоссальные структуры, напоминавшие строгие узоры снежинок. С холма, щетинившегося мёртвым лесом, неестественно медленно, отказываясь разгоняться на спуске, скатилось несколько округлых валунов. Немного померк свет, как в театре перед началом действия, хотя солнце осталось на месте, там, где ему и полагалось быть, и светило по-прежнему…

В обеих машинах разом заглохли моторы. При полном безветрии откуда-то раздавался тяжёлый глухой шорох, словно где-то рядом по лесу полз Змей Горыныч или начинался оползень. Микроавтобус «УАЗ» по кличке «буханка» взялся тихо раскачиваться, словно на огромной ладони.

Воздух сгустился и задрожал, как прозрачный кисель. Дышать им стало не трудней, но как-то жутковато.

Дверь микроавтобуса приоткрылась, оттуда выскочила растрёпанная девочка в белых шерстяных носках и, петляя среди огромных, поросших мхом валунов, побежала наверх по склону.

Зелёный кукушкин лён пружинил у неё под ногами, рассыпая из крохотных горшочков рыжие споры. С треском ломались белые кукиши подсохших за лето лишайников…

С гребня было видно озеро, а за ним — голый каменный утёс, торчавший из мха и молодых сосенок, как серая морщинистая шея из мехового воротника. Остановившись наверху, девочка посмотрела в ту сторону, и глаза у неё округлились.

Вокруг утёса, напоминая чудовищное ожерелье, прямо в воздухе висело несколько гранитных валунов. А само озеро, начиная от подножия скалы, на глазах покрывалось ледяной коркой. Она стремительно расширялась…

На макушке утёса кто-то сидел, поджав под себя ноги. С гребня хорошо просматривался отчётливо человеческий силуэт. Перед ним стояло что-то вроде именинного торта, только не из бисквита и крема, а из разноцветных камешков, а вместо свечек ярко горели вертикально воткнутые лучинки.

Девочке показалось жизненно важным пересчитать эти лучинки, но она не успела. Сидевший на скале с силой дунул на них. И тотчас вспыхнули сухие ёлки на склоне, а огромная линза в небе над гребнем стала сдуваться, как обыкновенный мыльный пузырь…

Именинник поднял голову и встретился с девочкой взглядом. Глаза у него были точно светящаяся бирюза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом она беззвучно прошептала: «С днём рожденья тебя» — и пошла вниз. Кругом горели деревья, но почему-то ей совсем не было страшно. Она шагнула между пылающими ёлками, как в дверь между мирами…

Глава 1

ПЛЕМЯ МЛАДОЕ

Дневник в толстой тетради с коричневой клеёнчатой обложкой.

Написан от руки.

Вопреки всем дневниковым традициям, в нём нет дат.

Больше всего в жизни я ненавижу и боюсь каруселей. Таких обычных, детских, с лошадками и оленями, которые всё ещё встречаются в парках аттракционов. Знаете? Здесь кто-то сразу скажет: вот отстойный чел, чего же страшного в карусели? Наверное, у него с башней не очень. И пускай говорят, мне всё равно. Я помню отчётливо: мне было, наверное, лет пять или шесть. Утром я не пошёл в детский сад, а родители на работу, и поэтому я думаю, что тогда было воскресенье. Или суббота. Ещё до завтрака мама с папой долго ругались, и, кроме всего прочего, она кричала, что он совсем не занимается ребёнком. А я не хотел, чтобы они мной занимались, мне было бы вполне достаточно, если бы они замолчали и оставили меня в покое с моим новым конструктором. Потому что, когда они кричали, у меня ничего не получалось построить, как будто их голоса рушили сцепление деталей. Но тогда мама, наверное, победила, потому что сразу после завтрака папа повёл меня в парк кататься на аттракционах. И вот там была эта карусель. Шёл мелкий дождь, и всё вокруг было мокрым и блестящим, но над ней висел выцветший шатёр и внутрь, на территорию карусели, не попадало ни капли, там было совершенно сухо, как будто заколдовано от дождя. «Вот! — бодро сказал мне папа. — Очень подходящий для тебя аттракцион. Славный и не страшный. Проверено веками». Я уже тогда знал, что век — это сто лет, и как-то понял так папу, что вот этой самой карусели может быть триста или пятьсот лет. Потом мы с ним долго стояли и ждали, когда карусель остановится, и я смотрел на неё. У оленей и лошадок были такие печальные потёртые морды, и они всё крутились и крутились друг за другом по кругу, не в силах выйти из него под живой дождь. И я вдруг понял, что если я только туда войду, то сразу произойдёт колдовское превращение, и я тоже буду вечно кружиться под грязным полосатым тентом, и триста, и пятьсот лет. И всё в моей жизни будет происходить по кругу…

Я кричал и упирался ногами в дощатый пол помоста, готовый на что угодно, даже умереть, лишь бы не пересекать тёмную щель, отделявшую пространство карусели от остального мира, а папа сначала меня ласково и удивлённо уговаривал, потом попробовал встряхнуть за шкирку, потом, по совету тётки-карусельщицы, выразил готовность покататься на карусели вместе со мной.

— Да что с тобой такое?! — раздражённо спрашивал он. — Смотри: никто же не боится!

— Не хочу! Не хочу! Не хочу каждый день! — вопил я, объятый тёмным ужасом неотвратимости превращения.

— Чего не хочешь каждый день? Кататься на карусели? — недоумевал папа. — Но мы же сюда в первый раз пришли!

Я ничего не мог объяснить, но вспомнил утренний крик родителей и подумал, что нашёл выход:

— Не хочу каждый день ругаться!

На карусели мы всё-таки покатались. Папа всегда был упорным человеком. Он сидел в маленьком автомобильчике, с трудом в нём помещаясь, и держал меня на коленях. Обтянутые чёрными брюками папины колени торчали высоко вверх (тогда папа ещё не успел растолстеть), и я чувствовал себя так, словно сижу на ручках двух зонтиков. Олени сочувствующе смотрели на меня полустёртыми глазами, но ничего не могли изменить…

Неделю спустя папа сказал маме, что дальше так продолжаться не может, поскольку ребёнок от скандалов становится совершенным неврастеником. Собрал свои вещи и ушёл…

----- OriginalMessage -----

From: Tina ‹mailto: [email protected] ›

To: Bjaka ‹mailto: [email protected] ›

Date: Fri, 20 May 2007 22:28:48 +0400

Subject: Всё пропало!

Привет, подруга!

Сообщаю тебе, что все наши грандиозные планы на лето — накрылись!

Окончательно и медным тазом, как говорит твоя бабка Клава.

Само собой, по вине предков. На этот раз — моих. Можешь себе представить — вместо пристойного отдыха на нашей даче во Мшинской, копания грядок, пикирования огурцов и всего такого прочего, им вдруг вздумалось отправиться в поход. Вспомнить, видите ли, молодость. И пусть бы вспоминали, я, как ты понимаешь, совершенно не против. Ради флэта, свободного от пэрентсов, я бы даже их грядки ездила поливать. Но они зачем-то решили взять с собой и меня, и Подлизу! Прикинь, да?!

Тащиться куда-то на север в обществе Подлизы и ихних друзей молодости, месяц стучать зубами в палатке, сидеть у костра в дыму и слушать, как они козлиными голосами поют дебильные песни про багульник и «солнышко лесное», от которых у нормальных рэперов уши вянут и в трубочку сворачиваются…

Подлиза, естественно, изображает восторг и благоговение перед идеалами. Так бы и пристукнула мерзавца! Хоть ты пожалей меня, подруга!

----- OriginalMessage -----

From: Bjaka ‹mailto: [email protected] ›

To: Tina ‹mailto: [email protected] ›

Date: Fri, 22 May 2007 01:32:13 +0400

Subject: Прорвёмся!

Да не расстраивайся ты так, Тинка! Может, они ещё обломаются. Мои вот мать с отчимом тоже каждый год мылятся летом в загранку, но всё время что-то не склеивается — то баксов нет, то отпуск в разное время дают…

А твои даже если и соберутся, так это ещё не прямо сейчас, успеем до июля потусоваться как следует. Хотя и непонятно, чего это их вдруг стукнуло — ехать куда-то. Сами додумались или подсказал кто?

Ты приходи в воскресенье часам к пяти к нашему кафе, а потом, если всё склеится, двинем на реальный фестиваль, мне Симон обещал. Да, чуть самое главное не забыла. Тинка, я тут по аське такого парня зафрендила… Подробности при встрече!

Приходи, не пожалеешь!

Мальчик рисовал, сидя за столом. Рисовал, как самый обычный ребёнок, — высунув кончик языка и болтая ногой. Высоко на стене виднелось окно, в нём замещала солнце керосиновая лампа, на столе горела толстая свеча, но темнота всё равно пряталась по углам. У стены в печи «Булерьян» (здешние обитатели называли её «Бурильян», так было понятней) шумело пламя, в окно тянулась толстая труба, обмотанная стекловатой. По бетонным стенам каплями сочилась вода, возле двери белел иней.