НЕОБЫЧАЙНЫЙ АУКЦИОН
— Кстати, о цене на птиц: я видел страуса, который стоил триста фунтов, — сказал чучельник, вспоминая дни своих юношеских скитаний. — Триста фунтов!
Он посмотрел на меня поверх очков: — Я знавал еще другого — за того не хотели взять и четыреста.
— Нет, — продолжал он. — Ничего особенного в них не было. Самые обыкновенные страусы. Немного полинялые к тому же — из-за диэты. И не так уж велик был спрос на них. Казалось бы, пятерка страусов не бог весть какая редкость на пароходе, идущем из Индии. Но дело-то в том, что одна из этих птиц проглотила бриллиант.
Тип, у которого этот бриллиант стянули, был сэр Мохини, падишах, — шикарный франт, прямо, можно сказать, дэнди с Пикадилли, но только по плечи, а голова черная, безобразная, да еще громаднейший тюрбан, а в Нем тот самый бриллиант. Треклятая птица вдруг как клюнет — и бриллианта как не бывало; а когда этот тип поднял шум, она, надо полагать, сообразила, что натворила бед, дала тягу и затерялась среди остальных, чтоб замести следы.
Все случилось в одну минуту. Я прибежал на место происшествия одним из первых. Гляжу, этот язычник уж поминает всех своих богов, а пара моряков, да еще тот, что вез птиц, надсмотрщик, так и покатываются со смеху, просто животы надрывают. Да, по правде сказать, что может быть глупей, чем потерять драгоценный камень таким вот образом. Надсмотрщика не было, когда все стряслось; он, конечно, не знал, которая из птиц выкинула эту штуку. Одним словом, бриллиант пропал начисто. Я не очень-то разогорчился, сказать по совести. Этот тип, как сел на корабль, так только и делал, что хвастал своим паршивым бриллиантом.
История, понятно, разнеслась от носа до кормы в мгновение ока. Все только об этом и говорили. Падишах удалился к себе, скрывать свои чувства. А за обедом — он изволил кушать за отдельным столом, и с ним еще двое индусов — капитан вздумал подтрунить над ним; ну, и наш падишах просто из себя вышел. Обернулся ко мне и зашептал на ухо: птиц этих он покупать не станет; он требует своих прав как британский подданный; бриллиант должен быть найден, он настаивает на этом; он обратится в палату лордов. Но надсмотрщик оказался таким чурбаном, в который не вколотишь никакого понятия. Он отверг все предложения добыть бриллиант медицинским путем. Ему поручили кормить птиц так-то и так-то и обращаться с ними так-то и так- то, и место, слава богу, стоит того, чтоб не делать все навыворот. Падишах потребовал промывания желудка, — хотя, как вы знаете, с птицей это проделать нельзя. Он был битком набит всякими законами, этот падишах, как почти все бенгальцы, и болтал о наложении ареста на птиц и тому подобное. Но один старикан сказал, что у него сын адвокат в Лондоне, и принялся объяснять, что проглоченное птицей стало уже ipso facto[1] неотъемлемой частью ее самой, и что падишаху остается только настаивать на законе о возмещении убытков, но даже и тут дело можно обернуть так, будто налицо просто несчастный случай. Какие могут у него быть права на птицу, раз она ему не принадлежит? Падишах страшно расстроился, особенно потому, что большинство из нас высказалось в том смысле, что это правильная точка зрения. На борту не было ни одного юриста, решить наш спор было некому, ну мы и судили вкривь и вкось Наконец, когда уже миновали Аден, падишах как будто присоединился к общему мнению, отправился к надсмотрщику и предложил купить у него всю пятерку страусов.
На следующее утро за завтраком поднялась настоящая перепалка. Надсмотрщик заявил, что у него нет никаких полномочий заключать сделки на птиц, и Никакая сила в мире не заставит его продать их. Но, сдается, он намекнул падишаху, что один человек, по имени Поттер, уже предлагал ему то же самое, и тут падишах, в нашем присутствии, принялся крыть этого Поттера на чем свет стоит.
Но многие из нас, вероятно, подумали, что этот Поттер малый не промах, а когда выяснилось, что он из Адена послал в Лондон телеграмму с запросом насчет покупки птиц и в Суэце рассчитывает получить ответ, я порядком ругнул себя, что упустил такой случай.
В Суэце падишах залился слезами — настоящими горючими слезами, — когда Поттер оказался собственником птиц, и предложил этому ловкачу две сотни с половиной за всех оптом, что составляло больше двухсот процентов от той суммы, которую заплатил сам Поттер. А Поттер заявил, что пусть его повесят, если он расстанется хоть с одним страусовым пером, — он просто убьет всех птиц одну за другой и найдет бриллиант. Но позже, обдумав все на досуге, он начал как будто склоняться в другую сторону.
Он был игрок в душе, этот Поттер, немножко нечист на руку в картах, — и это дельце, сулящее легкую наживу, должно быть, пришлось ему как нельзя больше по вкусу.
Так или иначе, он предложил, шутки ради, распродать птиц поштучно с молотка, назначив исходную цену восемьдесят фунтов за страуса, но только прибавил, что одного он оставит себе на счастье.
Не забудьте, это был очень ценный бриллиант. Среди нас оказался один еврей, торговец драгоценными камнями, — так он оценил его в три или четыре тысячи. Понятно, затея «играть на страусов» многим пришлась по душе. Мне еще накануне довелось перекинуться парой слов с надсмотрщиком, и он, между прочим, сказал, что одна из птиц похварывает, — по его мнению, что-то неладное с пищеварением. У нее одно перо в хвосте было почти совсем белое, я по этому перу ее и приметил, так что когда на следующий день открылся аукцион, я перебил падишаховы восемьдесят пять фунтов, предложив девяносто. Должно быть, я держался уж очень уверенно, и слишком горячился, — кое-как смекнул, в чем дело. Падишах набавлял цену на эту птицу, как помешанный. Под конец она досталась купцу-еврею за сто семьдесят пять фунтов. Падишах назвал сто восемьдесят, когда уже опустился молоток, — так по крайней мере объяснил нам Поттер. Во всяком случае хозяином ее стал купец-еврей. Он раздобыл откуда-то ружье и пристрелил свою собственность. Поттер рвал и метал, — ведь это подрывало продажу остальных птиц, а падишах, конечно, вел себя, как идиот, но и все мы были в страшном возбуждении. Надо вам сказать, я был рад-радешенек, когда птицу разрезали и никакого бриллианта в ней не оказалось. Я сам чуть не просадил на нее сто сорок фунтов.
Купец-еврей вел себя, как все евреи, — он не стал рвать на себе волосы из-за неудачи. Но Поттер соглашался продолжать аукцион Только при условии, что покупки будут вручены владельцам лишь по окончании распродажи. Купец-еврей пытался было доказать, что это случай особого рода. И так как спор затянулся, дело отложили до следующего утра. За обедом в тот день было очень оживленно, смею вас уверить, и Поттер настоял-таки на своем; под конец мы все сошлись на том, что ведь для него было бы меньшим риском оставить всех птиц при себе и что, нужно отдать ему справедливость, он вел себя вполне по-спортсменски. А старый джентльмен, отец адвоката, сказал, что он заново обдумал все дело и сомневается, не следует ли, после вскрытия птицы, в которой окажется бриллиант, вернуть его подлинному владельцу. Я, помнится, высказал мнение, что тут больше всего подходит закон о правах нашедшего, — так оно по сути дела и было. Тут опять пошли пререкания, и в конце концов мы все согласились, что глупо убивать птицу на борту корабля. Тогда старый джентльмен пустился во всякие юридические тонкости и все старался представить распродажу как лотерею, и притом незаконную, и даже вовлек в спор капитана. Но Поттер сказал, что он продает птиц как таковых, что он и не думал торговать какими-то там бриллиантами и никого этим не приманивал. Ни в одной из трех птиц, которых он продает, насколько ему известно, бриллианта нет, — бриллиант в четвертой, в той, что он оставляет себе, так по крайней мере он надеется.
Но все-таки и на следующий день цены стояли высоко. Ведь число птиц стало меньше, — шансы, следовательно, увеличились. Проклятые создания в среднем пошли по двести двадцать семь фунтов; и, как это ни странно, падишаху так и не удалось ни одной птицы оставить за собой, ни единой. Он слишком много суетился и, когда надо было предлагать цену, пускался рассуждать о наложении ареста, да и Поттер как-то не давал ему ходу.
Один страус попал к тихому молодому офицерику, второй — к купцу-еврею, а третьего купили сообща корабельные машинисты. И тут Поттер будто стал жалеть о продаже, сказал, что просто свалял дурака, выбросил на ветер тысячу фунтов, что и всегда-то он был олухом; но когда я подошел к нему, думая утешить, и нацомнил, что ведь не все шансы потеряны, раз у него осталась еще одна птица, — оказалось, что и эту он уже спустил одному типу, тоже бывшему на борту, какому-то политикану, который на отдыхе изучал нравы Индии и всякие социальные вовросы. Вот эта последняя птица и пошла за триста фунтов.