Ответом ей были приглушенные шаги по ковру и гневный хлопок дверью.
Аманда еще немного постояла у окна. Потолок подрагивал от тяжелых шагов Джона на террасе. Она отодвинула занавеску и посмотрела на небо, на золотую сферу заходящего солнца.
Джон очень изменился. Он уже совсем не тот, каким был раньше. Злой, резкий не только при разговоре, но и в поведении. Она, должно быть, тоже изменилась. Наверное, поэтому Джон и отдалился от нее. Кто в этом виноват? Джон? Она сама? Или обстоятельства? Она уже ничего не понимала. У нее, Аманды, слишком маленькое сердце, чтобы надеяться победить мир, в котором можно или прекратить существование в тридцать пять лет, или остаться в окружении бессчетного количества различных сервомеханизмов, которые не'позволяют вам даже пальцем пошевелить. Как, как убить время? Чем заняться? Как не умереть от скуки в этом океане вялости, изнеженности и монотонности? Любой досуг через полчаса или час надоест и начинает казаться пошлым и ничтожным.
— Вам нужно чем-то заняться, у вас должно быть какое-нибудь хобби, — посоветовал ей однажды доктор Шют. Это рассмешило Аманду. Хобби — это полумерка, уловка. Хобби? Но вся Вселенная, разве это не гигантское и забавное хобби? Миллионы поэтов, художников, спортсменов, музыкантов, ученых, летчиков, чемпионов — разве все они — не толпа дешевых комедиантов, которые делают вид, что чем-то интересуются, чем-то заняты, чтобы не сойти с ума?
Доктор Шют абсолютно ничего не понимает. Что она чувствует, так это жажду любви, мучительную необходимость оправдать свою собственную жизнь, не думать о ее бесполезности, почувствовать себя необходимой кому-то.
Аманда поерзала в кресле, устраиваясь удобнее, вытянула ноги.
— Возможно, Эдит и счастлива, — сказала она себе. И тотчас же позавидовала бездушию, которое истощает жизнь Эдит.
Сигарета с гипнофеном лежала на столике, стоило только протянуть руку. Аманда приласкала ее взглядом. Джон ушел, можно зажечь ее и накуриться вдоволь.
Она начала вспоминать. Пятнадцать лет назад, летом 2138 года, они познакомились. Счастливое, прекрасное лето. Казалось, оно никогда не кончится. Она любила гулять по пустынному пляжу Порт Нельсон, бегать по побережью, залитому лучами солнца, вдыхать запахи моря.
Аманда жадно затянулась несколько раз. И вот уже море здесь, на стене, и кресло становится все мягче и уютнее, и огромные волны набегают одна на другую и разбиваются о глыбы пористого туфа. Она чувствует теплый песок под ногами, она ощущает свою пьянящую молодость. А потом… Джон, его низкий прерывистый голос. Он бежит за ней. Комната исчезла, картина на стене стирается. Аманда погружается в окружающую ее голубизну, тонет в звенящей и светящейся лазурной Вселенной. Рука Джона ласкает ее плечо, тяжелая теплая рука, а потом они падают навзничь в набегающие волны.
Море ласково омывает гальку.
Эдит жила близ Вердена, в пятидесяти милях от Нью-Брэндона. У нее был большой старомодный дом, напоминающий стиль последователей ле Корбюзье. Южный фасад на высоте второго этажа рассекался широким навесом. Овальные газоны, дорожки из гравия, — все это немного напоминало автозаправочную станцию конца двадцатого века.
Джон пролетел над трансканадской железной дорогой. Миновав Верден, он слегка повернул влево, и через две мили на границе Манитобы и Саскачевана перед ним возник красно-белый дом Эдит.
Эдит почти тотчас же открыла брату дверь, Они прошли в зал, уселись на диван. Эдит улыбнулась, Джон взял ее руку в свои, погладил.
— Эдит, — он не знал, как начать разговор.
Они поговорили о погоде, о морозе, о недавно выпавшем снеге.
— Да, — сказала Эдит, — Виктор любит снег, но мы все-таки не выходим на улицу.
Джон внимательно посмотрел ей в лицо. У Эдит был светлый и живой взгляд, она вовсе не походила на помешанную.
— Ты хорошо себя чувствуешь, а? — он разговаривал с ней, как с ребенком. — Если тебе что-нибудь нужно, то скажи мне…
— О, нет, у меня все хорошо, — ответила она, поправляя свободной рукой волосы. Потом она добавила, — Виктор тоже чувствует себя хорошо. Ты никогда не спрашиваешь о нем.
Джон почувствовал ком в горле.
— Ты права, Эдит. Как дела у Виктора? Лицо сестры сразу же засветилось.
— Он прекрасно себя чувствует, Джон, — ее голос моментально стал веселым, нежным и мелодичным. — О, Джон, зайди к нему. Он в своем кабинете. Виктор будет очень рад тебе…
Это повторялось каждый раз, когда Джон приезжал к сестре. Наступало мгновение, и она делала ему абсурдное, невыносимое предложение: поговорить с Виктором, пожать ему руку, разыгрывать бесполезную и жалкую комедию.
— Разве что на пару минут, — неохотно согласился Джон. Они вышли из зала и пошли по коридору к кабинету Виктора.
— Вик, — сказала Эдит, входя в кабинет. — Посмотри-ка, кого я привела!
Кто-то большой, угловатый, медленно повернулся к ним. В руках он держал какой-то забавный предмет, который Джон вначале плохо рассмотрел.
— Как дела, Виктор? — Джон с-трудом произнес это бесцветным, механическим голосом.
Виктор положил странный предмет на стол и протянул Джону руку. Джон пожал ее, теплую, но сухую-его собственная рука подрагивала от волнения — и заметил, как Виктор вытер ладонь о брюки. Это поразило Джона, но он постарался не думать об этом.
— Чем ты занят, Виктор? — спросил Джон, показывая на предмет, лежащий на столе.
— Ничем особенным.
Виктор снова взял предмет, что-то вроде крошечного спасательного круга из пластика.
— Что это? — спросил Джон.
— Это баранка, в геометрии ее называют тором.
— Вик увлекся топологией, — объяснила Эдит. На столе лежали и другие странные предметы.
— Это бутылка Клейна, а это… Что это, такое, Вик? Эдит приподняла длинную спираль в форме кольца, бумажную ленту со склеенными концами. Виктор мягко отстранил ее руку, взял ножницы и разрезал ленту вдоль.
— Это односторонняя поверхность Мебиуса, — ответил он.
Наконец, вместо двух отдельных колец, как ожидал Джон, он увидел одно кольцо по размерам вдвое больше прежнего, но в два раза уже его.
Виктор улыбнулся. Джон в недоумении смотрел на кольцо. Ему стало не по себе не из-за Эдит, а из-за…
«Боже мой, — подумал он, — я слишком серьезно воспринимаю все это».
Он бросил беглый взгляд вокруг. Камин горел, хотя в кабинете и так было очень тепло.
— Зачем ты зажгла камин? — спросил он Эдит, — Что, тепловентилятор неисправен?
— Нет, нет, просто камин создает более интимную обстановку. И потом, так любит Виктор.
Эдит подошла к камину, нагнулась, взяла маленький топорик, расколола надвое чурку и подбросила в огонь.
— Может, вернемся в зал, Эдит. Я… — Джон с опаской посмотрел на Виктора и продолжил, понизив голос. — Я хочу с тобой поговорить.
Когда они вернулись в зал, он не сразу нашел нужные слова.
— Эдит! — Эдит! Так больше не может продолжаться:
Стало тихо. Сестра не моргая смотрела в одну точку на противоположной стене…
— Ты в конце концов сойдешь с ума, — продолжил Джон. — Ты разговариваешь с ним, улыбаешься ему, как если бы… Эдит! Почему ты не хочешь понять… Виктор умер… Сколько времени ты собираешься так жить? Твой муж умер, понятно? Он мертв!
Эдит, не говоря ни слова, встала, подошла к какому-то аппарату со множеством кнопок и нажала на некоторые из них. Музыка наполнила весь дом. Она так и осталась стоять там, спиной к Джону.
— Виктор не мертв, — медленно произнесла она. Джон подошел к сестре, обнял ее за талию.
— Послушай, Эдит. Доверься мне, я твой брат, наконец…
— Виктор жив!
— Послушай, я знаю одного прекрасного врача. Если бы ты согласилась…
Эдит вырвалась у него из рук.
— Я не сумасшедшая, — сказала она. — Пока еще…
— Речь не об этом. Мы с Амандой каждый месяц показываемся врачу. Если ты согласна, я приведу доктора Шюта. Через час мы будем здесь.
— Я пока что не умалишенная, — повторила Эдит. Она нажала на другую кнопку, и музыка зазвучала еще громче.
— Сделай, потише, — устало попросил Джон.
— Нет. Это увертюра к «Кариолану», любимый отрывок Виктора.
— Довольно! — крикнул Джон. — Можешь ты мне сказать, для кого эта музыка? Для тебя или для него? Эта стереомузыка тоже для него, как будто он действительно может слышать…
— Да, если бы он слышал…
— Да, если бы он слышал. Он двигает руками и ногами, но все это благодаря электронным процессорам. Он ничего не слышит, Эдит. У него нет души, понимаешь ты?
Эдит двусмысленно улыбнулась.
— Я знаю, он всего лишь робот. Но я все равно счастлива, — она звонко засмеялась.
— Ты идиот, Джон. Слышишь музыку? Ты сам ничего не понимаешь. Если бы Виктор был композитором, я провела бы остаток жизни в воспоминаниях о нем, слушая его музыку. Виктор был ученым, Джон! Его творение там, в кабинете. Я знаю, это всего лишь автомат, груда ламп и проводов. Но Виктор создал его по своему подобию, дал ему свой голос, жесты, память… Ты… ты не можешь знать, что я чувствую, когда вижу его читающим, пишущим, когда я чувствую, что он мыслит.