— Боже! — воскликнул господин де Керкадью. — На что вы намекаете? Чудовищно!
— Согласен с вами, сударь. Это чудовищно. Вам остаётся только спросить себя, можно ли считать порочное подобие королевского двора подходящим местопребыванием для вашей племянницы.
— Было бы нельзя, если бы я тебе поверил.
— Вы мне не верите? — Андре-Луи удивился. — А собственным глазам и ушам? Вспомните, как эти люди приняли вчера наши новости. Известия, которые должны были вызвать бурю, подняли только лёгкую рябь на поверхности этого болота.
— Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.
— Но они по крайней мере остаются серьёзными. Вы заметили, на сколько им хватило серьёзности, когда прошло первое потрясение? А вы, Алина? — Не дав обоим времени ответить, он продолжал: — Монсеньор довольно долго занимал вас беседой, достаточно долго, чтобы вызвать неудовольствие госпожи де Бальби…
— Андре! О чём ты говоришь? Это же нелепо!
— Возмутительно! — подхватил дядюшка.
— Я только собирался спросить вас, о чём с вами разговаривал принц? Об ужасах последних недель? О судьбе короля, своего брата?
— Нет.
— Так о чём же?
— Я не очень запомнила. Он говорил о… Ах, да ни о чём. Принц был очень любезен, пожалуй, даже льстив… Он говорил… О чём говорит галантный кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.
— Вам кажется! — мрачно повторил Андре-Луи. Скулы и нос резко выделялись на его узком лице, глаза горели по-волчьи спокойным, но недобрым, желтоватым огнём. — Вы дама и не раз вступали в беседу с галантными кавалерами. Они вели себя так же?
— Ну… приблизительно. В таком духе. Ох, Андре, что у вас на уме?
— Да, во имя святого: что? — рявкнул господин де Керкадью.
— Ничего. Просто я считаю, что в данных обстоятельствах монсеньору не пристало тратить время на галантные беседы с дамами. Есть дела и поважнее.
— Вы выводите меня из терпения, — не выдержал господин де Керкадью. — Его высочество был потрясён. А когда первое потрясение прошло, он успокоился. Чем ещё он может помочь королю? Да и о чём тревожиться? Через месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.
— Если раньше эта провокация не вызовет возмущение народа и народ не убьёт Людовика. Вот о чём следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни было, я считаю, что Алина должна отказаться от чести составить компанию мадам де Бальби.
— Но, ради Бога, Андре! — вскричал сеньор де Гаврийяк. — Как мы можем отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.
— Её высочество не королева. Пока.
— Здесь она на положении королевы. Монсеньор — регент de posse[5], а вскоре может стать и de facto.
— Значит, — тяжело выговорил Андре, — значит, от назначения нельзя отказаться?
Алина грустно смотрела на него, но ничего не говорила. Крёстный тоже молчал. Андре резко встал и снова подошёл к окну. Стоя там и глядя на бесконечный дождь, он долго барабанил пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый и раздосадованный, хотел было что-то сказать, но Алина жестом остановила его.
Она встала, подошла к Андре-Луи, обняла и, притянув его голову, прижалась щекой к его щеке.
— Андре! Ну почему ты иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня к монсеньору? Это же нелепо!
Андре-Луи смягчился. Помолвка была всего неделю назад, и каждое прикосновение казалось ему упоительным; новизна и острота ощущений перевешивали упрямство и раздражение.
— Моя дорогая, ты так много для меня значишь, что я постоянно за тебя боюсь. Меня пугает этот двор, где испорченность возведена едва ли не в предмет гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.
— Но я и раньше жила при дворе, и ничего страшного не случилось, — напомнила Алина.
— То было в Версале, а тут не Версаль. Как бы здесь ни притворялись, будто это всё равно.
— А мне ты веришь недостаточно?
— О, как ты можешь сомневаться? Конечно, я тебе верю!
— Тогда в чём же дело?
Андре-Луи, хмурясь, пытался найти довод, но не так и не смог.
— Не знаю, — признался он. — Наверное, любовь превратила меня в пугливого глупца.
— В таком случае оставайся им подольше, — со смехом сказала Алина и поцелуем в щёку положила конец дискуссии.
В тот же день мадемуазель де Керкадью приступила к своим почётным обязанностям, и, когда господин де Керкадью с крестником, прибыв в Шенборнлуст, смешались с толпой придворных в том же бело-золотом салоне, Алина, очаровательное видение в коралловой тафте с серебряной тесьмой, рассказала им о любезном приёме, оказанном ей Мадам, и о снисходительности монсеньора.
— Между прочим, Андре, он подробно расспрашивал о тебе.
— Обо мне? — насторожился Андре-Луи.
— Ты вчера возбудил его любопытство. Он спросил, какие нас связывают отношения. Я упомянула о нашей помолвке. Он, кажется, удивился, и тогда я рассказала твою историю, как ты когда-то представлял своего крёстного в Генеральных штатах Бретани и выступил там, как самый блестящий адвокат дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа де Вильморена склонило тебя на сторону революционеров; как в конце концов ты пожертвовал своим положением ради нашего спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал всё это с большой благосклонностью, Андре, и относится с уважением.
— Это он так сказал?
Алина кивнула.
— Он сказал, что ты ведёшь себя независимо и он считает тебя смелым и решительным.
— Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.
— Андре! — с упрёком произнесла Алина.
— И он прав. Я действительно его не знаю и не хочу знать, пока оно не стоит того, чтобы им гордиться.
К собеседникам спокойной, уверенной походкой подошёл высокий худощавый господин в чёрном, лет сорока на вид. Его прорезанные глубокими морщинами щёки были очень впалыми, как это обычно бывает при отсутствии многих зубов. Впалые щёки вместе с глубокими глазными впадинами придавали довольно красивому, в общем-то, лицу несколько зловещее выражение. Подошедший объявил, что хотел бы познакомиться с господином де Моро. Алина представила его как господина графа д'Антрага. К описываемому времени имя графа стало уже довольно широко известно — граф снискал репутацию убеждённого, храброго роялиста, а также участника многих интриг.
Алина и Андре-Луи втроём с графом завели светскую, ни к чему не обязывающую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин в том, что они отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей, и увела девушку с собой. Но господин граф и Андре недолго оставались вдвоём. Минуту-другую спустя они увидели, что к ним направляется граф д'Артуа, тридцатипятилетний красавец телосложения столь изящного, что трудно было поверить в его принадлежность семье, из которой вышли его дородные братья, король Людовик и граф де Прованс.
Д'Артуа сопровождала свита из нескольких человек. Двое были в богатых камзолах с золотым шитьём и алыми воротниками — мундирах личной гвардии графа. В числе прочих лиц Андре-Луи заметил презрительно-насмешливую физиономию де Баца. Барон коротко кивнул и дружески улыбнулся. Подошёл и напыщенный господин де Плугастель, который приветствовал молодого человека чопорным полупоклоном.
Граф д'Артуа с серьёзной учтивостью выразил удовлетворение счастливыми обстоятельствами, приведшими сюда господина Моро. После вежливых фраз графа в беседу снова вступил господин д'Антраг. Андре-Луи заподозрил, что весь разговор был заведён с определённой целью. Д'Антраг принялся подробно расспрашивать о положении дел в Париже и о главных целях различных революционных партий.
Андре-Луи отвечал правдиво и обстоятельно, не испытывая смущения или чувства вины, словно он предаёт единомышленников. Он полагал, что его сведения способны повлиять на ход событий не сильнее, чем прогнозы предсказателей погоды — управлять стихиями. Искренность Моро произвела на слушателей впечатление, будто он готов служить делу монархистов, и граф д'Артуа не преминул похвалить молодого человека.
— Господин Моро, позвольте мне высказать радость, что человек ваших способностей понял наконец свои заблуждения и сделал правильный выбор.
— Как это ни прискорбно, дело вовсе не в моих заблуждениях, — ответил тот. Сухость ответа неприятно поразила брата короля.
— Тогда чем же вызвано ваше решение? — столь же сухо осведомился граф.
— Безответственностью людей, долгом которых было укрепление конституции. Они не имели права выпускать власть из своих рук, нельзя было допускать, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой всякого сброда, используют власть для достижения собственных, корыстных целей.
— Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? — задумчиво произнёс его высочество и вздохнул. — Жаль. На мой взгляд, разница между двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам пост в войсках, но, поскольку их целью является умиротворение любого сброда без разбора, включая и ваших друзей — поборников конституции, я не стану огорчать вас таким предложением.