В. Галкин Коммерческое кладбище
Я брел по кольцевой автодороге — Дороге Смерти, как все её охотно называют. Сухой, безжизненный октябрь вздымал вихрем пыль с обочины от пролетавших с рёвом, болтавших задами трейлеров, жутких КАМАЗ'ов, рефрижераторов, гневно сопящих дизелями легковых иномарок. Этот вихрь иногда подносил меня чуть не к самым колёсам. Обочина, вовсе небезопасная, была где с водой, где запеклась рубцами грязи съезжавших в сторону грузовиков. А я всё искал проклятую развилку, где дожен был стоять рекламный щит с каким-то «ИНТЕР-БАНКОМ», его надо было сфотографировать для фирмы и скорей уносить ноги вглубь города, подальше от Смерти.
По пути — кажется, 66-и или 68-й километр, там же все сохранившиеся вешки или переломаны, или цифири висят вниз головой — мне встретился узкий шоссейный отвод, наружу, но с гаишным кирпичом над ним: въезд запрещён. Чьи-то дачи прятались от взоров. И бор сосновый тут простирался отменный. А что — может, пронесёт и хоть через забор, а гляну, как живут «уважаемые люди». Ох, эта писательская жилка — в каждую жопу заглянуть. Пешего могут и не тронуть, хотя, говорят, в заповедных зонах нынче легко подстреливают любопытных. Вдруг бор расступился, открылась также, как и дорога, асфальтированная площадь-поляна и прямо на меня глянул могучий, трёхметровый чугунный забор, врата с узорной вязью над ними и длинная вывеска богатым золотым эльзевиром по чёрному фону:
«КОММЕРЧЕСКОЕ КЛАДБИЩЕ
«Memento»
Холдинговой компании „Гробус“»
Боже, пантеонов-некрополей, с такими шикарными названиями и непонятными, устрашающими владельцами не имели даже наши почившие скромные вожди.
Ну что такое та же Новодевичка без приличного имени? Или жалкий кирпич в кремлёвской стене? Вот это — название! Н-да, любопытная юдоль скорби, на которую я наткнулся совершенно случайно.
Уже перед входом было оригинально: на невысоком постаменте дева-душа в натуральную величину горестно обнимала урну с прахом; с другой же стороны бронзовый ангел Смерти, с крылами, напоминающими щиты, грозно указывал, мечом (или крестом?) туда, за отраду, он весь блистал, как молния. Видите: дорога Смерти куда приводит?
А между этими символами из гипса и металла в беспорядке, как у себя во дворе, расползлись «мерседесы», «шевролеты», «понтиаки», «ягуары» — благородных форм и расцветок и тысяч человеческих жизней стоимости. За их дымчатыми окнами покуривали шоферы и пассажиры. Некоторые же прохаживались, чего-то явно ожидая, и это были все очень богатые люди — я нагляделся на них у офиса «Микродин». И эти марки машин мне разъяснили там скучающие шоферы и пассажиры. Радостная мысль возникла: уж не очередные ли похороны ожидаются, такой праздник непременно надо увидеть, какая поэма родится под моим пером!
Врата были приоткрыты, но возле дежурили два молодца: один в кожаной куртке и с бородой, другой без бороды, но в каком-то особом комбинезоне — то ли диверсант, то ли чья-то очень прочная охрана, во всяком случае под комбинезоном угадывался панцырь. Глаза у обоих были строгие и как бы не от мира сего. Я приблизился.
— В чём проблемы? — сонно спросил кожаный, в бороде.
— Туда хочу… — отвечал как можно простодушней я.
— А зачем?
— Но это же кладбище…
— Ну и что? Ты же прочёл, наверно, надпись «коммерческое»?
— Но так ведь это-то и интересно. Какая красота, какие пропилеи, и эти фигуры! Я ведь немножко архитектор…
— Из газеты? — спросил в свою очередь комбинезон.
— Что вы, я так сам по себе. Можно войти?
Чувствуется, я их расплавил своим простодушием.
— Вообще-то полагается пропуск. В сумке что?
— Фотоаппарат, кормильцы, не пистолет. Вот, глядите. Просто я по МКАД для фирмы «Микродин» снимал места для предполагаемых рекламных щитов, их агентство этим занимается, а я у них в штате, да вот забрёл сюда. А я очень люблю кладбища.
Они рассмеялись, а комбинезон отошёл со словами: «Да пускай, Лёха, пройдёт мужик. Только не фотографировать.»
— Ты слышал? — очень строго спросил меня кожаный. — Но там есть сторожа. Посмотри и — назад.
Они годились мне в дети, а разговор сразу на «ты». Впрочем, что ж, вся моя жизнь прошла в унижениях, я привык, я не удивлюсь, если на неловкое моё замечание милиционер даст мне в глаз, и это даже лучше, чем если в сердцах пристрелит.
Вдруг охранники распахнули врата и вместе со мною въехала роскошная голубая «Испано-сюиза» — ретро 30-ых годов, но то ли прекрасно реставрированная, то ли уж теперь такие делают капризникам по спецзаказу. Какая прелесть, длиннющий капот с двенадцатью цилиндрами, крылья, ступени, никель фар, какая-то фигурка на капоте, верх — фаэтон! Невольно вспомнишь романс Вертинского про это чудо. А чудо, нежно шурша гравием, уплыло в правую аллею, туда, где виднелся чей-то жёлтенький склеп-часовня. Кто же это такой пожаловал, если машины сюда, кроме, очевидно, гробовозок, не допускаются?
Итак, я пошёл наугад, по центральной аллее, обсаженной великолепными лиственницами и кое-где нежными березками, теперь уже желтенькими. Как же здесь свободно, вольно, ухоженно. Запах от окружающего. Это — по всем признакам — довольно размашистое кладбище соснового бора! Как вспомнишь заросшее до небес чёрными прогнившими клёнами и тополями Ваганьково с его оградами-кроватями, сидящими друг на друге и где каждая гранитная голова или часовенка-надгробие обгажены воронами — куда там! Ох, эти ограды… Это всё появилось в советское время у бедноты, чтоб хоть здесь отстоять свою последнюю квартиру, на которую и тут покушались богатые совслужащие, и сколько, без ухода, было нахально занято чужими. Я вон своим родным поставил мерзкую, как в зверинце, решётку, ибо уже покушались — как же, трёхкомнатная квартира, три могилы рядом, это большая роскошь. На Ваганькове — я ещё чуть продолжу тему, раз пришлось — ложились и ложатся отцы на дедов, внуки на отцов, тут же впихнут племянников, и глядишь: на могильном камне фамилий как, бывало, на дверях коммунальных квартир — кому сколько звонить раз. Цельный переполненный город-некрополь.
А тут… А здесь… Нет, это просто Пер-Лашез или Сент-Женев-дю буа. Могилы раскиданы привольно, к ним по английскому газону ведут тропки, никаких оград, а только цветники с парапетами или лёгкими цепями на взгорке. И — камни, стеллы (я знаю, что «стела» пишется через одну «л», но я так люблю это слово, что произношу его даже через три «л»; помните: «Стелла, ты недаром зовёшься звездой голубой!..»), фигуры, отдельно лежащие на камнях головы или бюсты на узких постаментах. И всё — гранит, габбро, диабаз, чуть ли не обсидиан. Ёлки-моталки, да куда там партийной Девичке!
Я шагнул к первой могиле — двухметровой стелле из полированного гранита, верх — в виде Эльбруса из грубого камня, вся эта махина, на фундаменте со ступенями и цепями вокруг цветника. Шагами обмерил: ого, четыре на четыре. Два выгравированных портрета, два кавказские близнеца — судя по датам — двадцатипятилетние обалдуи. Элегическая надпись-вопрос:
«ГОГИ И ЗАЗА, КАК ЖИТЬ БЕЗ ВАС?..
Мама, братья, друзья»
Как жить? Как жили — хорошо. Значит, там ещё братья, да и мама конечно, давно осели в Москве, торгуют, стреляют, и, значит, этих всех тоже надо сюда укладывать. Значит, стелла будет шире или две, и займут целую площадь. Незамедлительно я щёлкнул «ТОГИ И ЗАЗУ», присел на парапет покурить. Почему этот тёмный, мир так любит березки? Ах, да, конечно же, Есенин, Русь… И не стихи его даже, несчастного, а легенды: свой, открытый каждому, пьяница, хулиган, безумно богатая жена-американка, висельник — о, это так красиво!
И тут возникло некое существо, очень оригинальный субъект: тело держалось на слабых ножках, как бы на руках, этакий Квазимодо, зато руки, ручища — настоящие ноги, длинные, и сильные, не ладони, а подошвы с короткими большими пальцами, как у антропоидов, а безволосое лицо в лыжной шапочке как-то особенно улыбалось. Знаете, когда сидишь на унитаза и стул хороший, то улыбаешься вот такой неосознанно-доброй улыбкой. Весь как-то особенно изгибаясь в стороны, сочленяясь и размахивая руками, он вынырнул, из-за стеллы (как же я его не заметил? просто Карацупа) и лукаво спросил, дохнув живым спиртом:
— Фотогдафидуем? («р» у него были как «д»).
— Родной, сорвалось, ни могу без этого. Вон собачий сикает — я и её. Ты сторож местный?
— Ада. Смотдитель. Закудить не найдется? Аппадат-то «Зенит»?
— Так точно. Отец, но всё-таки ничего, если я поснимаю, а, тихо так? И — никому ничего не покажу, только для себя. Ведь я вольтерьянец. А тут так все оригинально, прямо-таки рука тянется к затвору.
— А скока дашь?
Ну и хватка, у него!
— Да… как обойду все — пять долларов.
— Годится. Я тебе могу кое-что объяснить. Но не всё, есть и военная тайна, — он многозначно пошлёпал себя лапами по хилым коленкам в джинсиках, какие я у себя кладу под дверь заместо тряпки.