Все продается и покупается - Серова Марина Сергеевна

Марина Серова

Все продается и покупается Марина Серова. Все продается и покупается. М.:, Эксмо, 2009. ISBN 978-5-699-3306

Глава 1

На редкость морозная погода установилась в первых числах декабря. Столбик термометра после теплой дождливой осени неожиданно опустился до минус двадцати. Холод сковал промокшую землю, превратил в каток асфальт тротуаров. Ветер завывал в проводах, стучал обледеневшими ветками деревьев, возил поперек улиц нехорошую колючую поземку – пригоршни мелкого снега вперемешку с пылью.

Снега едва хватало, чтобы присыпать впадинки на вскопанных клумбах в скверах и парках, прикрыть следы человеческих ног и собачьих лап, впечатавшихся в грязь и замерзших с ней до весны.

Холод быстро утомил всех. Не успевшие привыкнуть к нему люди старались меньше бывать на улице и, как всегда, с интересом слушали сводки погоды, ожидая снегопада и потепления.

Снегопад случился вечером пятницы и нагрянул, как стихийное бедствие. Во второй половине дня небо затянуло плотными облаками, ветер стих и с наступившей темнотой пал на город снег. Он валил настолько густо и такими крупными, сухими хлопьями, что мешал дышать и смотреть. И идти по нему было трудно, как по глубокому сыпучему песку.

Двое мальчишек, из тех, которым все нипочем, а уж снегопад-то – просто мелочь какая-то, забава и не более, субботним вечером встретились для того, чтобы совершить поход в окрестности рукотворной резиновой горы и посмотреть, как там: не сдвинуты ли ветром или каким неведомым врагом пласты автопокрышек, не нарушены ли ходы в их толще, с большим старанием проложенные заранее в ожидании зимы и снега. После снегопада они превратятся в пещеры, скрытые от глаз людских, никому не ведомые, кроме их хозяев. Нет, что бы ни говорили родители, а житье на краю города все-таки имеет свои преимущества!

– Антоха, привет!

– Сам привет, я уж знаешь сколько тебя тут дожидаюсь!

И впрямь, Антоха напоминал снеговика, столько снега налипло на его куртке и брюках, натянутых штанинами на валенки. Валялся Антоха от нечего делать, дожидаясь друга, – да разве устоишь перед тем, чтобы не окунуться с головой в пушистые сугробы, не виданные с прошлого года?!

– Фонарь не забыл?

Вовка, стянув рукавицу, достал из-за пазухи круглый, блестящий и длинный фонарик с фарой пошире ладони взрослого человека. Включил его, приставив к подбородку, и оскалился.

– Взя-ал!

Его лицо, освещенное снизу, привиделось маской из фильма-ужастика.

– Из-за него и опоздал. Отец в сарай ходил, да задержался. Искал чего-то. Пошли!

Ребята двинулись по окраинной улице, временами аж по колени увязая в снегу и забавляясь завесой идущего снега, которая в луче фонаря казалась еще плотнее.

– Во сыпет! Может, не пойдем сегодня? – предложил быстро упыхавшийся Вовка. – До теплиц-то еще топать и топать и все по полю.

– Нет, давай как решили. Ты что! Вспомни, как летом на великах за минуту дотуда доезжали.

– Так то летом.

– Не дрейфь! – Антон, развернувшись, хлопнул Вовку по спине, да так, что тот споткнулся и едва не рухнул плашмя на дорогу.

– Сейчас разогреемся, жарко будет! – остановил Антон миролюбивым тоном и жестом готового в отместку броситься на него Вовку. – А как дойдем и залезем в главную галерею, отдохнем и покурим. У меня сигареты с собой!

Это окончательно решило дело и уничтожило все Вовкины сомнения.

– А спички? – спросил он, и то только для того, чтобы оставить за собой последнее слово.

Вместо ответа Антоха хлопнул себя по боку.

Заборы кончились, и мальчишки вышли в поле, к проселочной дороге, вконец разбитой еще с осени колесами грузовиков. Ветерок здесь чувствовался основательней; мело, и глубокая колея, до краев засыпанная снегом, при каждом неосторожном шаге била мерзлыми кочками по подошвам подшитых валенок. Ребята попробовали выключить фонарь и идти без света; тьмы не было, не то что осенью – бело кругом. Но и жутковато. Едва попривыкли глаза, стало казаться, что от города они – хотя вот он, обернись только – за тысячу миль, и дорога, по которой идут, ведет в никуда, и что не найти их теперь, не спасти никому на свете.

Первым проняло Антона.

– А ну ее, Вовк! – махнул он рукой, стараясь придать своему голосу бесшабашность, как у героя вестерна. – Давай, включай свою фару, а то камни под ноги лезут!

– Давай! – согласился тот. – Далеко еще?

Впереди, как из тридевятого, но не доброго царства глухо доносился редкий собачий лай с басовитыми подвываниями. Идти оставалось совсем недалеко.

Замело Тарасов. Замело за сутки так, что встал транспорт, и старушки в очередной раз стали поговаривать о близящемся конце света и втором пришествии. Хорошо еще, что произошло это под выходные и многие дела можно было отложить на потом, перенести на более благоприятное в погодном отношении время. Только крайняя необходимость могла погнать из дома в такую погоду. Даже псы жались по подворотням, подъездам и другим своим укромным углам.

Безлюдно на улице. Одна я из природного, видно, упрямства пробиралась, увязая в сугробах, по ставшей труднопроходимой улице, пряча лицо за широким воротником.

В самом деле, не менять же планы из-за какого-то снегопада, пусть даже сильного, первого и долгожданного. Даже то обстоятельство, что передвигаться приходится пешком, не смогло заставить меня позвонить Анохиной, извиниться и остаться дома. Хотя, если по правде, на улицу меня выгнало одиночество. Безрадостная перспектива на весь вечер остаться одной в четырех стенах, в той особенной, тоскливой тишине, которую не разрушить никакими теле– и радиоприемниками, не скрасить книгами и игровыми сражениями в личном компьютерном казино.

Стараясь не спешить, я пробиралась вперед под фонарями, любуясь снегопадом. Во всяком неудобстве надо стараться находить что-то если не приятное, то, во всяком случае, красивое, иначе останется только одно – раздражаться попусту.

Снежные хлопья, медленно кружась, плыли в неподвижном воздухе, и их было так много, что, казалось, они вплотную нанизаны на невидимые ниточки, перепутанные между собой, словно людские судьбы.

Если б не Анохина, сидеть бы мне в четырех стенах и любоваться всем этим великолепным безобразием с высоты шестого этажа через замерзшие и залепленные снегом окна.

Алла примчалась вчера днем, накануне снегопада, чудом застав меня дома, и едва не высадила бронированную дверь квартиры.

– Таня, я погибла! – сообщила она, когда я, возмущенная стуком и трезвоном, распахнула перед ней дверь, готовая взорваться хозяйским негодованием.

Впечатление погибшей она, раскрасневшаяся, в расстегнутой куртке и выбившемся из-за воротника шарфе, не производила. Ей больше подошел бы имидж победительницы в штурме автобуса в час пик. Алла взмахнула портфелем, отодвинула меня им в сторону, ввалилась в прихожую и, усевшись на краешек столика под зеркалом, продемонстрировала округлившиеся глаза за слегка запотевшими стеклами очков.

– По-гиб-ла! – повторила она, для убедительности кивая головой на каждом слоге.

Я ухватила ее за рукав и поволокла на кухню – воскрешать горячим чаем и сигаретами.

Алла размотала шарф, бросила его на стол, взяла фаянсовую кружку с чаем, поднесла ее ко рту и поперхнулась. Ее рука дрожала, и я вдруг поверила, что дело, очевидно, действительно нешуточное.

– Только что у меня сперли диктофон! – проговорила она между двумя глотками, поставила чашку и, подняв очки на лоб, сжала виски ладонями. – А в нем интервью с самим мэром. Ой, Танюха, пропала моя головушка!

Пришлось даже прикрикнуть на нее, чтобы добиться более толкового рассказа, и через пять минут я была в курсе случившегося.

После пресс-конференции в мэрии, где Анохина присутствовала как репортер местного телевидения, она, головушка садовая, возвращаясь в редакцию, попутно завернула на рынок, чтобы не тратить на него потом времени. Расплачиваясь за каким-то прилавком, положила мешавшийся в сумочке диктофон рядом с весами и, конечно же, забыла его там. Пропажу Алла обнаружила почти тут же, вернулась, да где там... Продавщица сказала, что после нее здесь крутился бродяга в рваном «петушке», детской, рукава по локоть, болоньевой куртке и со здоровенной грязной сумкой. Алла оббегала все проходы, все ряды за рынком, но бродягу, подходящего под описание, не нашла. И немудрено – в такой-то толчее, как на рынке!