– Янка, давай меняться!
Женька поравнялась с девочкой.
– Твой кулон – на мой браслет! И впридачу еще кольцо!
Тишка отрицательно качнула головой. Кулон был не игрушкой, а лесным подарком. Не важно, что это не настоящий изумруд, а всего лишь стекляшка. В ней живет лес: солнечный свет над соснами, сияние росы в утренней траве. Все хорошее, что случилось с Тишкой за последние две недели, кулон вобрал и сохранил в своей зеленой сердцевине.
Женька не отставала.
– Ты его потеряешь! Дай сюда!
Тишка остановилась и уставилась на Женьку с такой враждебностью, что та замолчала.
До определенного момента Тишка выглядела милым, хотя и странноватым ребенком. Но у ее покладистости были пределы, и тот, кто натыкался на них, чувствовал себя как человек, гулявший по поляне и неожиданно врезавшийся лбом в стену.
Лес – Тишкино царство, мир ее безмятежности. Волшебная страна. Здесь отец не кричит на маму, не швыряет вещи в распахнутую пасть чемодана. Здесь мама не наставляет, как лучше понравиться деду, и не смотрит при этом такими жалкими глазами, что хочется отвернуться. И вот частичку этого мира у нее хотят отнять.
– Ладно, одолжи на время, – сдалась Женька. – Я с платьем надену и верну!
– Нет.
– Ну чего тебе стоит? Ты что, жадина, что ли?
«Это ты жадная», – мысленно сказала Тишка. В эту секунду она ясно поняла, что Женька привыкла всегда получать то, что ей хочется. В моменте присвоения чужого было для нее больше радости, чем в самом владении. «Она хочет кулон не потому, что он ей нравится и к чему-то подходит. А потому что он мой».
– Да! – отрезала Тишка. – Злая и кусачая.
Она оскалила зубы.
– Дура, – пробормотала Женька и отошла.
«Может и дура, – мрачно согласилась девочка. – Зато с кулоном».
И спрятала свою драгоценность, висевшую на цепочке, под футболку – поближе к телу.
Утром Тишку разбудили петухи и двери. Петухи голосили, двери хлопали, солнечный луч тянулся по полу, и день обещал быть не таким уж и плохим. Тишка вбежала босиком в столовую и остановилась.
Что-то было не так. Раиса всхлипывала, мать повторяла:
– Боже мой, какой кошмар… Какой ужас!
– Что случилось?
Взрослые помолчали.
– Несчастье, – наконец сказала Тамара. – Изольда Андреевна погибла.
3
Поселок дрожал, волновался и перебрасывал из конца в конец страшные подробности. Старуху Дарницкую убили и ограбили в ее собственном доме.
Тело нашел сын, и он же, как поняла Тишка из намеков взрослых, был и основным подозреваемым. Шепотки тлели и таяли. «Сигнализация у нее везде… Кто бы еще мог отключить!.. Да он ее ненавидел…»
Оказалось, что далеко не все слухи были лживы. У Изольды Дарницкой действительно хранились дома драгоценности, оставшиеся в наследство еще от той, прошлой жизни, где были выступления, гонорары и щедрые почитатели ее таланта и красоты.
Все исчезло. Старуху нашли мертвой возле двери – кто говорил, что с проломленным черепом, кто делился подробностями о ножевом ранении, которое благодаря двум свидетелям (ничего не видевшим, но обо всем знавшим) превратилось в многочисленные раны, нанесенные озверевшим преступником. Что было на самом деле, оставалось только гадать. Следователь ничье любопытство удовлетворять не собирался, а от расспросов вскоре озверел так, что сам, кажется, готов был схватиться за нож.
Тишку с Женькой тоже опросили, как и прочих детей. Незадолго до этого к Тишке, впавшей от ужаса в какое-то оцепенение, подошла Женька. Сквозь зубы процедила:
– Если спросят, откуда в доме Дарницкой наши отпечатки, говори, что была в гостях. Помогала ловить сбежавшую кошку.
Страх немного отступил. Больше всего девочка боялась именно этого: найдут отпечатки и обвинят в убийстве. Женька выкрутится, а Тишку приговорят к смертной казни. Господи, мама не переживет!
Но, кажется, смертная казнь пока откладывалась. Следователь Тишкой не заинтересовался, вопросы задавал ей формально, об отпечатках не упоминал. К тому же рядом сидела мама. При ней было спокойнее.
Всем детям запретили уходить далеко от дома. Немедленно распространились слухи, что вокруг поселка орудует банда.
Тишка молчала. Замкнулась в себе. Тролль был в доме старухи, дикое порождение земли и мрака, но рассказывать об этом она никому не станет. Ей не поверят.
В ее собственном доме, когда первое потрясение прошло, к убийству отнеслись на удивление хладнокровно. Тон задавал, конечно, Прохор.
– Удивительно, как ее раньше не пришили.
– Провоцировала! – поддакнул Вениамин.
– Нельзя своим богатством людям в лицо тыкать, – задумчиво сказал Пашка. – Доведешь их до греха.
И получил в награду за сентенцию одобрительный взгляд деда.
Глава 5
1 Янина Тишко
2015 год
Ночью мне казалось, что по дому кто-то ходит. Я знаю, старые перекрытия могут скрипеть так, что не отличишь их разговор от вздохов и стонов. Но шаги были на удивление отчетливыми.
Во сне я коротко поспорила сама с собой. Одна часть меня предлагала немедленно взять биту и отправляться выгонять вора. Вторая сонно кивала и говорила: сейчас-сейчас, вот только поспим немножко – и пойдем! Закончилось все очень просто: я вспомнила, что никакой биты у меня нет, и облегченно провалилась в сон.
Утром вокруг дома белел такой плотный туман, будто кто-то решил сварить из поселка крахмальный кисель. В комнатах застоялся сырой воздух. Я включила отопление посильнее и, ежась, полезла в шкаф.
Там пахло лавандой. Рука моя вслепую нащупала что-то в стопке вещей, и на свет показалась шаль – черная шерстяная шаль с длинной серебристой бахромой.
Я вскрикнула и отшвырнула ее с таким ужасом, словно это был гигантский паук. Шаль приземлилась в пыльном углу и оттуда тускло и угрожающе посверкивала ниточками люрекса.
Ладони у меня разом вспотели. Накатила дурнота, и я вцепилась в край столешницы. Комната поплыла, стены раздвоились и снова сошлись вместе, но что-то необратимо изменилось в рисунке обоев. Сквозь них проступили очертания горбоносого старушечьего лица, качнулись перья на широкополой шляпе, и в комнату вплыл сладкий аромат духов, вызывающий в памяти образ кучи подгнивших яблок.
Дурманящий запах, безумный, затягивающий, как воронка.
Я покачнулась и, кажется, потеряла сознание.
Когда я пришла в себя, за окном по-прежнему белело тусклое молочное варево. Я подняла шаль, заодно отметив, что совершенно перестала мерзнуть, и с трудом доплелась до дивана.
Призраки являются откуда не ждешь.
Шаль, наверное, принадлежала не Изольде, а бабушке. Я сложила ее – мне пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя прикоснуться к ней, – и спрятала в шкаф.
Завтрак был скуден: чай и бутерброд. Анпогаки, анпогаки… Вяленая хурма не выходила у меня из головы.
Раиса могла бы наколдовать такую хурму. У нее хватило бы терпения и мять, и вымачивать, и подвешивать на веревочках. Рая любила готовить. «Любила» – неверное слово. Как многие хорошие хозяйки, бабушка неосознанно наделяла дополнительным смыслом все свои рутинные действия. Порезать яблоки, замесить тесто, обжарить лук – в этом было древнее шаманство, каждодневный заговор на благополучие и крепкую семью. В мытье полов привносился оттенок сакральности – где чисто, там и хорошо. Стирка оборачивалась магическим ритуалом: отмоется грязное, заплещутся на ветру белоснежные простыни, точно стяги. Да здравствует порядок, перед которым отступает хаос!
Чем сильнее сгущались тучи над нашей странной семьей, тем отчаяннее натирала бабушка Рая и без того блестевшие половицы, тем исступленнее выпекала блины и с какой-то безумной щедростью поливала их жидким медом – словно шаман, возносящий молитвы суровому божеству, чтобы тот смилостивился, отвел беду, ублаготворенный медом, блинчиками и накрахмаленными занавесками.
Не домашнее хозяйство это было, а камлание. Никто из нас тогда этого не понимал.
Может быть, один лишь Прохор.
Но он был слишком занят.
Дед испытывал нас, как будущий владелец испытывает щенков, прикидывая, из кого вырастет самая дельная собака. Однажды он едва не перешел грань – в тот день, когда мы все отправились на берег реки и Прохор затеял швырять в воду палку. «Вы должны опередить соперников! – заявил он. – Доплыть, схватить и вернуться обратно!»
И мы плыли, хватали и возвращались, а он хохотал на берегу и хлопал в ладоши.
Но это было придумано слишком грубо, слишком в лоб. Моя мать, узнав о нашем походе, едва не ушла из дома, подняв меня посреди ночи. Прохору стоило больших трудов ее удержать. И тогда он понял, что переборщил. Он ведь не ставил целью оскорбить нас – всего лишь развлечься.
Кроме того, ему всерьез хотелось выбрать себе внука. Лучшего из всех! Такого, которого он осыплет дарами, разовьет в нем способности. А тот продлит его славу, станет живым напоминанием о величии Тульского Зодчего.