Самая хитрая рыба - Михалкова Елена Ивановна

Елена Михалкова

Самая хитрая рыба

Глава 1

Анна Сергеевна Бережкова

Когда наконец-то купили дом напротив, я обрадовалась. Признаю, – это нелепая постройка. С легкой руки насмешливого Яна Прудникова за ней закрепилось название «сераль». Бывший владелец содержал то ли шесть, то ли семь наложниц и давал пищу для пересудов всему поселку. Все огорчились, когда он оказался в тюрьме.

Последние десять лет сераль пустовал. Мне было жаль его. Дома так быстро умирают, если в них нет человека, – больно смотреть. Каменные стены оплел дикий виноград, кровля некогда прекрасной оранжереи провалилась под тяжестью снега, а из балкона проросла березка – карикатурный синоним пальмы в горшке.

В эстетике упадка есть свое очарование. Но я испытала облегчение, услышав, что вскоре здесь будут жить люди.

Их оказалось двое. Молодая семейная пара: прекрасное соседство для старухи вроде меня.

Впервые я увидела их в начале июля. Стоял жаркий безветренный день. Особая тишина, тишина зноя заполняла его. Я распахнула дверь, чтобы выпустить из комнаты осу. Мой дом очень стар, он рассохся, и в его стенах полно щелей. Однако из нас двоих в нем несоизмеримо больше достоинства. Я даже не могу назвать себя маленькой хозяйкой большого дома, хоть по документам он и принадлежит мне одной. Его истинные хозяева давно в могилах. Я кто-то вроде временного хранителя очага, домового эльфа – если бывают эльфы с гипертонией и шейным остеохондрозом.

Оса просочилась в кухню и танцевала над тазом с яблочным вареньем. Шершавые пчелы, слепни, комары – я стараюсь не убивать никого. У меня нет особых убеждений, лишь понимание, что жизнь – ужасно хрупкая штука. К этому неизбежно приходишь, когда и сам ставишься хрупким, точно песочное печенье, которое передержали в духовке.

Оса вылетела, зло жужжа, и я уставилась на пару перед моими окнами.

Они стояли лицом к сералю: высокий широкоплечий мужчина с бритым затылком и светловолосая женщина. В том, как он обнимал ее, было что-то странное.

– Перенесешь меня через порог? – со смехом спросила она.

Ответа я не расслышала.

Вечером, разливая варенье по банкам, я сообразила: его рука лежала на ее плече расслабленно и равнодушно, словно под ней было не живое женское тело, а забор или столб.

Через пару дней в дверь постучали.

– Здравствуйте, – сказала женщина. – Мы – ваши новые соседи.

Ее муж стоял на шаг сзади, принужденно улыбаясь.

По моей спине пробежал холодок. Не знаю, в чем было дело, в его глазах, или в улыбке, или в том, как он возвышался за ней, словно отрезая жене путь к отступлению, но мне захотелось немедленно захлопнуть перед ними дверь и забыть о том, что я встречала этих людей.

Вместо этого я пригласила их войти.

За чаем они рассказали о себе.

Его звали Антон Мансуров: тридцать лет, собственный бизнес – две автомастерские в Москве и планирует открыть еще одну. Загорелый, белозубый, с вертикально стоящими, точно густой кустарник над крутым обрывом лба, иссиня-черными волосами. Пожалуй, красивый, если вам по душе люди с волчьими улыбками. Хозяин жизни. В этом нет ничего дурного, пока они распоряжаются только своей.

У его жены руки были совсем детские, с обгрызенными ногтями. Наташа… Я сразу стала про себя называть ее Агнешкой, по имени своей детской игрушки. Агнешка – златорунная овечка, самое трогательное существо на свете. Простое личико, бесхитростная речь – в отличие от Мансурова, который дважды козырнул словом «оксюморон». Боже мой, какая славная девочка, думала я, и как странно, что она замужем за этим жестким и, кажется, недобрым мужчиной.

Отпивая чай, она сказала, что работала медсестрой, но уволилась пять лет назад, когда у них родился ребенок.

Я вздрогнула. Ребенок?

Не знаю, отчего меня это так удивило.

– Ее зовут Лиза. А у вас есть дети, Анна Сергеевна?

Я покачала головой. В ее глазах не появилось неуместного сочувствия, как это часто случается с молодыми матерями, слышащими о чьей-то бездетности; они тотчас подыскивают бедняжке место в своей прямолинейной системе координат, где по оси Х откладывается количество детей, а по оси У – уровень счастья. Эти твердолобые голубки вызывают во мне такое же раздражение, как и адепты разнообразных теорий по классификации хомо сапиенсов, – доморощенные психологи, вульгарные толкователи душ.

А может, мне просто претит мысль, что я и впрямь с легкостью вписываюсь в трафаретный образ одинокой старухи.

Мы мимоходом коснулись воспитания малышки и обстоятельно побеседовали о восстановлении коттеджа. У Мансурова загорелись глаза, когда он стал перечислять, что намеревается сделать в саду. Вырубить деревья, выкопать бассейн, устроить детскую площадку с горкой…

– А вы? – спросила я Наташу. – Что бы вы хотели?

Меня не оставляло ощущение, что хотят они разного.

Она подняла на меня ясный взгляд.

– Я бы оставила все как есть. Сад зарос и похож на сказочный. В детстве у меня была книжка…

– У всех в детстве были книжки, – оборвал ее муж. – Но живем мы в реальности. Ты еще предложи бантик лисе повязать.

– Антон собирается пристрелить лису, – извиняющимся тоном сказала Наташа. – Они переносят бешенство.

Я прекрасно знаю эту лису! Она выходит к огородам на дальнем конце поселка, чтобы таскать цыплят, но время от времени заглядывает и к нам. Стоит на границе леса, изредка поднимая остренькую мордочку и нюхая воздух.

Мы все молча любим ее, не признаваясь друг другу. Даже владелец безвременно почивших куриных птенцов, грозившийся поставить на нее капкан, ограничился угрозами.

Казалось бы, простой зверек – лиса, но в том, что она прибегает к нам здесь, всего в сотне километров от мегаполиса, и знает наш поселок, и что-то размышляет себе в своей маленькой рыжей голове, – во всем этом есть какое-то чудо.

Однажды мне встретился лось. Я собирала грибы, когда он выплыл, ломая кусты, – бурый ледокол, сминающий торосы, – и сильно встряхнул обомшелыми рогами, словно пытался сбросить с головы невыносимую тяжесть. Увидев меня, лось пошлепал мясистой нижней губой, как шамкающий старик, подбирающий слова для приветствия, неуклюже развернулся и побрел обратно. Несколько дней я ходила потрясенная этой встречей, будто мне доверили нечто бесценное, чего я не заслужила.

А теперь, значит, пристрелить лису.

– Не нужно этого делать, – сказала я с чрезмерной, кажется, сухостью. – Лиса не бешеная.

– А вам откуда известно? – удивился Мансуров.

– Она здесь своя.

Он усмехнулся:

– Так и мы теперь тоже не чужие.

Нет, вы чужие, хотелось сказать мне, убирайтесь, откуда явились, не смейте вторгаться в наш мир и начинать с угроз, кто вы такие, чтобы убивать моих друзей? Да, черт бы вас побрал, я одинокая старуха, у меня их наперечет, так оставьте мне мою жизнь с теми, кого я сама выбрала в спутники!

Когда Мансуровы уходили, я смотрела на них из окна. Он шел твердо, как человек, всегда знающий, куда ступать. Она шла за ним след в след.

На следующий день я собиралась в магазин, повторяя в уме перечень покупок. Сахар, корица, кефир, подсолнечное масло и свекла для винегрета. Существует мнемонический способ запоминания подобных списков, и я пользуюсь им с тех пор, как обнаружила, что память начинает меня подводить. Итак, я мысленно легла в ванну, наполненную теплым подсолнечным маслом. Искупавшись, намазала щеки свеклой, повалялась в корице, чтобы выглядеть загорелой, лихо втянула носом с кухонного стола две дорожки сахара («Криминальное чтиво» – вот мой неисчерпаемый источник знаний) и поплыла по кефирной реке в сторону магазина. Чем абсурднее визуальный ряд, тем крепче он запоминается.

Я распахнула дверь. Раздался чей-то вскрик, и сразу ударил выстрел.