В стене по правую руку откроется ниша, низкая, по колено нормальному человеку, так что если не загибать пальцы, можно проползти мимо. А разворачиваться в тесном тоннеле с ногой, торчащей в сторону, как чертежная лапка циркуля, это совсем другая история!
Вынужденная монотонность действий не раздражала Алю, напротив, в ней присутствовало что-то успокаивающее. Она не мешала ей думать. Не мешала вспоминать о тех днях, когда все в ее жизни было хорошо. Пусть скучновато порой, зато спокойно. Милый Боженька, как же мало ценила она маленькие радости обыденной жизни! И как много отдала бы сейчас за возможность просто помыть голову с ромашковым шампунем, закутаться в домашний халат, вдеть босые ноги в тапочки, выйти на… А вот это странно. У них ведь никогда не было балкона. И все равно в своих повторяющихся мечтах она постоянно видела его, словно фрагмент подсмотренного случайно чужого сна — уютный балкон с фигурной решеткой ограждения и подвешенными к перилам деревянным ящиками с какой-то зеленью. Она выходила на балкон, вдыхала глубоко, до боли под ребрами, пьянящий прохладный воздух, улыбалась солнышку, красному и уже частично скрытому далеким горизонтом — потому что вечер. И ветер ласково трепал ее пахнущие ромашкой волосы.
Как же ей не хватало этого сейчас! И как же она не догадалась, что лишится всего этого-тогда, месяц с небольшим тому назад. В тот памятный день, когда, вернувшись от мамы, она застала Антона в финальной стадии сборов, деловито подтянутого и довольного, как самовар.
— Антош, опять? — с притворной строгостью спросила она.
Он ничего не ответил, лишь сделал рукой приглашающий жест, предлагая ей самостоятельно оценить масштабы приготовлений.
Та-ак… Аля обвела взглядом комнату. Вещи и вещички, давно знакомые и те, которые она видела впервые, были аккуратно разложены на столе, на диванном покрывале, прямо на полу.
Два спальника. Один видавший виды, другой совсем новый, веселенькой расцветки, наверняка предназначенный для нее. Раньше им хватало и одного, причем внутри оставалось еще пространство для нехитрого упоительного маневра. Но за последний.год Тошка заметно округлился в талии, не то что располнел, но по-хорошему заматерел. Стал уютнее. Теперь, когда он с гантелями в руках подходил по утрам к зеркалу, в нем отражались уже не четкие квадратики пресса, а несколько крупных складок, подчеркнутых належанными за ночь красными полосками. В принципе, под полосками угадывались все те же квадратики, как угадываются под гребнями песчаных дюн силуэты башен засыпанного временем города, но в целом тенденция была очевидна — Тошка крупнел. Да и ей последнее время требовалось больше личного пространства. Так что два спальника-это, пожалуй, правильно.
Дальше. Походный котелок, не круглый, а вытянутый, с одной вогнутой стенкой — под спину. Совсем новый, судя по всему, только что отдраенный от заводской смазки. Взамен того, что утонул в Малой Вьюжке. Из котелка торчит верх пластиковой пятилитровой канистры. Рядом — их старенький «Шмель», с которого Тошка еще перед первым и единственным своим восхождением снял тяжелый кожух. «Не пригодится», — авторитетно пообещал муж. Кожух и правда не пригодился, да и сам примус можно было не брать — ради легкой двухчасовой прогулки.
Упаковка (пять коробков) обычных спичек. Еще две плоские пачки охотничьих, таких, что не гаснут даже в воде.
Сухое горючее. Четыре колбаски в фантике из вощеной бумаги. Каски со смешными лампочками на лбу и уходящими на затылок проводками. Два ручных фонарика с петлей для запястья. Десяток батареек «Орион».
Две пачки чая — «Бодрость» и со слоном. Большая алюминиевая кружка, одна на двоих. Фляжка в брезентовом чехле. Набор столовых приборов на две персоны.
Шесть банок сгущенки с бело-голубой этикеткой.