Удивительный вальс мне сыграл Ленинград,
без рояля и скрипок, без нот и без слов.
Удивительный вальс танцевал Летний сад,
удивительный вальс из осенних костров.
Вальс — всегда на Вы, вальс — речной волны,
вальс мостов Невы, дальних стран,
вальс растерянный, вальс расстрелянный,
вальс растрелльевый, вальс — туман.
В удивительном вальсе кружились дома,
и старинные храмы несли купола,
и на лучших страницах раскрылись тома,
и звонили беззвучные колокола.
Вальс пустых дворцов, вальс былых венцов,
вальс к лицу лицо, без прикрас,
вальс военных дней, смерти и огней,
вальс судьбы моей, жизни вальс,
Вальс старинных дам, вальс клаксонных гамм,
вальс огней реклам, вальс дождей,
вальс недвижных поз, вальс больших стрекоз,
вальс травы в покос, вальс людей.
Анастасия опустила голову, я видел это в зеркале заднего вида, и слушала. Голос у меня высокий, я не знаю, как он воспринимается другими людьми. Никогда не пел в этом своем 'исполнении'. Меня обхватили за голову и поцеловали через шлемофон.
— Сашенька, прости! Я люблю тебя! Извини. Куда летим?
— На запад, Настя, потом на юг. Потом на восток, а затем на север.
— Что требуется от меня?
— Все, как обычно: счисление и точка в любой момент времени. И понимание того, что это все очень, я бы даже усилила это, как: очень — очень серьезно. Все шутки кончились после взлета. Но, мы должны, нет, мы обязаны приземлиться. Кстати, ты справа сможешь пролезть в кабину, если со мной что‑либо случится. Мы обязаны сесть в расположении своих войск. Уничтожай задание.
— Там ничего нет: в точности выполнять распоряжение командира. Допуск: 001.
— Знаешь, что это?
— Нет.
— Ну, вспоминай, про особый отдел, у Вас в училище должно было это быть.
— Нет. Не помню. Я тогда кучу нарядов вне очереди схлопотала.
— Совершенно секретно, форма допуска номер два.
— Поняла! Ты меня всегда радуешь!
— Все, не болтать и постарайся экономить кислород. Задерживай дыхание. Экипаж! Включиться к СКУ!
— Сашенька!
— Отставить! Команду слышали!?
— Есть, товарищ капитан.
Холодно! Очень холодно! Термостабилизированных и высотно — компенсирующих костюмов еще не придумали. Под Харьковом увидели огни колонны, и сбросили САБ-50 с замедлением 100 секунд, затем включили фотоаппарат. С этой минуты противнику известно, что у него в тылу находится воздушный разведчик. Я убрал обороты и сменил курс, идя с легким пикированием. Потеряли почти 5 километров по высоте, потом полезли наверх, но противника с толку сбили. Мы шли от Курска и сняли вражеские колонны и их скопления под Балаклеей, прошли над выступом, снизу нас пытались раз восемь атаковать. Мессерам не хватало высоты. У меня замерзла левая рука. Холодрыга в кабине жуткая, и отопление не включить, содержание кислорода высокое. Сунул руку в штаны. Сашка посмеялась: Ниже, ниже сунь, там теплее! Так и сделал. Чуть отогрел, и опять за штурвал. Вот они: танки Клейста. Довольно наезженная дорога в Краматорск, там на площадках танки стоят и самоходы. Увидев, и сфотографировав все, что было необходимо, отвернул на Воронеж. Настя замерзла, почти спит, приходиться будить.
— Настя! Тебе песенку спеть?
Она сонным голосом отвечает: только если колыбельную, или похоронную: холодно очень, мне кажется, что я умираю!
— Ну. Тогда слушай, это, по — моему, про тебя!
Облетела листва, у природы своё обновленье,
И туманы ночами стоят и стоят над рекой.
Твои волосы, руки и плечи — твои преступленья,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Эти жёлтые листья в ладони свои собираешь.
Отсверкали они и лежат на холодном лугу.
И ты сердцем моим, словно листьями теми, играешь.
И бросаешь в костёр, не сжигай только нашу мечту.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Я боюсь твоих губ, для меня это просто погибель.
В свете лампы ночной твои волосы сводят с ума.
И всё это хотел навсегда, навсегда я покинуть.
Только как это сделать, ведь жить не могу без тебя.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что нельзя, потому что нельзя,
Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Она долго молчала, потом спросила:
— А я красива?
— Конечно.
— Тебе это нравится?
— Когда как. Но, чаще раздражает. Не столько ты, сколько люди, прыгающие вокруг тебя.
— Они меня тоже раздражают… — и она ударилась в рассуждения о том, почему ее раздражают поклонники. Об этом она могла говорить вечность. Она проснулась!
— Настя!
— Ну вот, недавно в Воронеже…
— Настя!
— Нет, ну дай договорить!
— Лейтенант Афанасьева, слева сзади 'Мессер' поднимается. К бою! Доложить дистанцию!
— Не вижу!
— Еще ниже!
— Больше двух километров, опасности нет.
— А почему я говорю об этом штурману, а не он мне, лейтенант Афанасьева? Болтать, ты, конечно, мастерица, но за обстановкой следить это и твоя обязанность. Доложи в штаб ВВС, что будем в квадрате 6В через сорок минут.
— Есть, товарищ капитан! — обиженно пробормотала Анастасия.
Немцы попытались перехватить на спуске, на хвосте висело восемь мессеров на высоте около 10 500, они появились спереди и шли с подвесными баками. Попытались подпрыгнуть, и дотянуться, но не хватило ни скорости, ни потолка, но проход к Воронежу они закрыли. И я отвернул на Бутурлиновку. Доложились на КП, перенесли точку спуска, к которой будут подтянуты 'МиГи'. Долбаная 'восьмерка', наконец, сбросила баки, еще сто километров, и они должны отвернуть. Пошел пятый час полета, давление в основных кислородных баллонах подошло к нижнему пределу, и я переключился на последний резервный, который находится у меня под креслом. Его вентиль может открыть только командир. Сделано так, чтобы штурман не мог дотянуться. Там всего на 20 минут. Видим подходящие от Борисоглебска 'МиГи'. 'Мессера' бой не принимают, и отворачивают, у них топлива только домой. Все спускаемся. Как положено, с полочками, дабы не потерять сознание. Мы уже на девяти тысячах, кислорода на семь минут. Считай хватило! Подворачиваю, чтобы было удобнее заходить. Прошел над городом, и сел с северо — запада. Над головой прошли 'МиГи', ушедшие в набор. Рулю к КП, но стартер показывает флажками на третий капонир. Там и встали. Снизу уже открыли люк. А я сидел в кресле и смотрел на небо. Голубое — голубое. Пшикнул раскрываемый бомболюк. Со всех камер забирают рулоны с пленкой. Надо вставать, снизу уже беспокоится начальство. Последняя выдвигающаяся ступенька пищит пружинкой. Я на земле, и меня начинают тискать. Рядом врачи оказывают помощь Анастасии, у нее есть обморожения: пальцы прихватило на ногах. Устала и забыла ими шевелить. А у меня пощипывает на скуле, там, где очки заканчиваются. Тоже нуждаюсь в медицинской помощи. Мажут чем‑то противным. Подъехали Фалалеев и Красовский. Пытаюсь подняться с носилок, куда меня уложили. Но начальство замахало руками: Лежи — лежи.
— Аппаратура сработала? Видимость была?
— Сняли все, товарищ генерал — лейтенант. Танки видели, много танков.
— Отдыхайте, в 12.30 ко мне, обедать, а там и снимки будут готовы.
— Ну и рожи! — посмеялся Фалалеев, когда я и прихрамывающая Настя вошли к нему в хату. — Проходите, девочки. Сильно досталось?
— Холодно, очень холодно было. — и у меня, и у Насти распухли лица, несмотря на маски, которыми мы защищали лица. У меня больше, у Насти меньше. У меня же руки заняты все время. Она лицо успевала потереть.
— Кабину бы надо вам герметизировать.
— Ну, это ж только на заводе.
Я доложился о том, что видел на маршруте и передал 'воспоминания' обоих. Генерал передал бумаги адъютанту и тот унес их в разведотдел ВВС фронта. Обед был просто шикарный. Повара генерала расстарались на всю катушку. После обеда принесли расшифрованные снимки. Аппаратура сработала штатно. Я по курсу и высоте не рыскал. На этом праздник кончился, и Федор Яковлевич засобирался к начальству. Нам приказал по готовности машины перелетать обратно в Воронеж. Так что, особо и не поговорили. Подошедшего чуть позже Красовского, командующий прихватил с собой, и его самолет, в сопровождении шестерки 'Яков', пошел куда‑то на север. Мы вернулись в дежурную комнату отдыха, собрали вещи и пошли на стоянку. Настя недоумевала, что случилось.