Из старых знакомых с ним был только лейтенант Тяжлов, которого он не взял в Баварию, посчитав, что тот еще слишком неопытен для этой операции. Но теперь-то выбирать было не из кого, и на фоне других штурмовиков Тяжлов считался уже мастером.
Их погрузили в поезд. Он шел почти без остановок. На всех станциях его пропускали без задержек, точно стратегически важный груз, так необходимый фронту, хотя по виду вагоны-то были самыми обыкновенными, пассажирскими, и Мазуров, изредка выглядывая в окошко на станциях, видел недоуменные лица людей, которые, стоя на платформах, провожали взглядами этот состав.
Старый машинист паровоза в черной, чуть заляпанной углем форме смотрел на погрузку штурмовиков вот так же удивленно, выбравшись из кабины и схватившись за поручни. Его седая длинная борода развевалась на ветру, делая его похожим на шкипера прогнившей лоханки, не первый год бороздящей океанские просторы и готовой перевозить в своих трюмах все, за что платят деньги, будь то контрабандные товары, рабы для белых плантаторов или отряды головорезов.
Такой мешковатой, пятнистой формы машинист прежде не видел. Его раздирало любопытство, но он отчего-то понимал, что никто ему не скажет, кто же это.
— Кто это, а, Иван Петрович? — спросил его кочегар, а машинист в грязь лицом ударить не хотел и, хотя понятия не имел, кто же садится в его поезд, глубокомысленно посмотрел на подчиненного и после паузы сказал:
— Эх, Алексашка, ну что ты спрашиваешь? Зачем тебе это знать? Ты же, чай, не австро-венгерский шпион. Только он мог бы такой вопрос задать.
— Не, ну что вы, Иван Петрович, какой же я шпион. Я просто так интересуюсь, — смутился кочегар.
— Не твое это дело. Твое дело давление в котлах поддерживать, уголек, когда надо, подбрасывать. Вот об этом и думай.
Вот уже второй день шел моросящий дождь, почти неощутимый, но от этого еще более неприятный, потому что и сам не заметишь, как пропитаешься им до самой последней нитки. Небо заволокли серые тучи, сквозь которые почти не пробивались солнечные лучи, а из-за этого и мир стал серым и тусклым, и смотреть в окошко не хотелось. К тому же по стеклу стекали тонкие струйки, искажавшие внешний мир. Тот, подрагивая в такт с покачиванием вагонов, казался каким-то нереальным, давным-давно оказавшимся на дне океана, вот только люди, которые жили в нем, отчего-то этого все еще не заметили.
Все медное в вагонах сверкало, будто на кораблях, где матросы все свободное время натирают их фланелевыми тряпочками. Вагоны были не люкс-класса, но гораздо лучше, нежели те, в которых обычно перевозились войска, купейного типа, каждое из которых рассчитывалось на четыре человека, с мягкими кроватями в два ряда вдоль стен.
И где еще отыскали такие? Ведь даже пехотным офицерам часто приходилось возвращаться из госпиталей в свои части в куда как менее комфортных условиях, что уж там говорить о рядовых, которых везли на фронт в вагонах, где прежде перевозили скот. Их деревянные стены впитали в себя запах навоза, и сколько его ни вытравляй, сколько ни укрывай пол соломой, все равно, оказавшись здесь, с первого вздоха станет понятно, для кого эти вагоны предназначались — для скота, который везут на убой. Очень пессимистическая ассоциация. Каждый для себя мог ответить на вопрос, а куда же направляются эти солдаты…
Гладиаторам, которым предстояло сразиться на арене, тоже устраивали перед смертельной схваткой роскошные развлечения и приводили даже рабынь, вот только за все это слишком скоро приходилось расплачиваться собственной и чужой кровью.
В такие минуты в голову лезет всякая пакость. Если не отгонять ее пустыми разговорами, точно ты встретился с гипнотизером, и чтобы он не завладел твоим сознанием, мысленно повторяешь слова какой-нибудь ненавязчивой, но жутко приставучей песенки.
Покачивание вагонов и постукивание дождевых капель по крыше и стеклу располагало ко сну, а ведь непонятно было, когда выспишься вволю в ближайшее время. Пошлая же шутка, что «на том свете», была слишком близка к реальности.
Ночью поезд остановился надолго. Ремонтные бригады меняли колеса на вагонах с узкоколейных на более широкие. Слышалась непонятная гортанная речь. Пригнали новый паровоз. Ухватившись за состав, он потянул его дальше.
Мазуров впал в какое-то странное состояние полусна и полубодрствования, как насекомое при наступлении холодов или рыба, вмерзшая в лед. Он тупо смотрел перед собой, уставившись в одну точку стеклянными глазами, почти не шевелясь.
Так прошло несколько часов.
Наконец паровоз стал сбавлять ход, заскрипел колесами, задергался, как в эпилептическом припадке, когда вагоны норовили его подтолкнуть сзади и протащить чуть дальше — за платформу.
— Приехали, — громко закричал Мазуров, выбравшись из своего купе. — Всем выгружаться! Строиться на платформе!
Он подхватил тяжелый мешок, где был сложен парашют, забросил на спину автомат с коротким складным прикладом, протиснулся по узкому проходу между стеной вагона и дверями купе, вышел в тамбур, схватился за бронзовые сверкающие ручки двери и отворил ее.
Выходить наружу не хотелось все из-за того же непрекращающегося дождя, и с секунду Мазуров стоял в тамбуре, втягивая влажный, чуть прохладный и бодрящий воздух. Он не оборачивался, но слышал, что штурмовики уже вылезли из своих нор и идут следом за ним, заполняя коридор вагона.
Деревянный вокзал обветшал, краска облезла, обнажая потрескавшиеся стены, часы на фасаде остановились, а что было написано над ними, Мазуров воспроизвести не смог. Из-за незначительности этой станции, отступая, австро-венгры даже не удосужились ее разрушить, ведь никакого стратегического интереса она не представляла, а в десяти километрах впереди железнодорожная колея и вовсе заканчивалась тупиком.
До фронта было не менее сотни километров, и сюда не доходили даже звуки артиллерийской канонады.
Позади станции виднелись силуэты нескольких грузовых автомобилей с закрытыми тентами кузовами.
Мазуров наконец решился выпрыгнуть на платформу, шагнул, как в бездну, немного съежившись, но оказалось, что моросящий дождь и вправду незаметен.
Он двинулся к вокзалу, чтобы не мешать тем, кто выходил из вагона следом, но так и не дошел до него, когда внутри, казалось бы, пустого вокзала возникло движение. Навстречу ему вышли несколько человек во главе с сухощавым, чуть горбившимся генералом, у которого были великолепные развесистые усы. И даже если бы Мазуров никогда не видел фотографию командующего Юго-Западным фронтом, то узнал бы его по этим усам. Такой встречи он, признаться, не ожидал, и если прежде он шел чуть расслабленно, то теперь выпрямился, стал печатать шаг, хотя с тяжелым мешком на плече делать это было непросто.
— Честь имею приветствовать, господин командующий, — Мазуров остановился шагах в пяти от генерала, приложив правую ладонь к виску. — Штурмовики прибыли в ваше распоряжение.
— Очень рад, — сказал Брусилов, хотя по тому, что лицо его оставалось каменным, вряд ли именно такое чувство он испытывал.
Странно, что Брусилов приехал встретить штурмовиков. Он всегда критиковал своих подчиненных, если они старались все делать сами, когда это могли решить и более мелкие командиры, и в результате погрязали в мелких проблемах, а на большие времени не оставалось. И вот теперь он делал как раз то, за что доставалось его подчиненным. Но, вероятно, он многое ставил на штурмовиков. Это неудивительно. От них действительно многое зависело.
Тем временем штурмовики построились поротно, заполнив всю платформу.
Брусилов рассматривал их с нескрываемым любопытством, как невидаль какую-то, предполагая, вероятно, когда ехал на эту станцию, что ему пришлют чудо-богатырей из русских былин, от одного вида которых австро-венгры бросятся наутек, а на поверку оказалось, что солдаты-то самые обыкновенные, вот только обрядили их не совсем обычно. Но смогут ли они из-за этого заменить целую дивизию? Ответ очевиден.
Мысли командующего так легко читались в глазах, что и без слов все было понятно. Мазуров испытывал желание немного развеять сомнения Брусилова, представить ему некоторых из штурмовиков, к примеру того, кто был чемпионом по кулачному бою Тверской губернии, или того, кто долго служил в цирке, зарабатывая себе на жизнь, повторяя каждый вечер смертельный трюк Тиля Уленшпигеля, и таких в отряде набралось бы несколько десятков.
— Нечего на дожде стоять, прикажите солдатам грузиться в автомобили, — наконец махнул рукой Брусилов. — Сами со мной поедете, по дороге поговорим.
— Слушаюсь, господин командующий, — козырнул Мазуров, развернулся к строю и закричал: — Грузиться!
Никакого смысла в предстоящем разговоре Мазуров не видел. Ну, право же, что он мог нового поведать командующему, посвященному во все подробности операции? Лишь только незначительные нюансы. Но, скорее всего, Брусилов просто хотел поближе познакомиться с ним.